А.и Б. Стругацкие. Собрание сочинений в 10 томах. Т.10
Шрифт:
Р у м а т а. Не беспокойтесь, Александр Васильевич. Я выдержу.
К о н д о р. Если бы я хоть несколько первых недель мог быть рядом с тобой ежеминутно, с утра и до вечера... (Машет рукой.) Мы здесь поняли кое-что такое, чего у нас в Институте на Земле никак не могут понять. Нас готовили так, чтобы мы не сорвались, выдержали. Но ведь выдерживать-то тоже нельзя, Антон. Если когда-либо поймешь, что способен выдержать здесь всё, беги тогда отсюда без памяти. Это будет значить, что ты прочно вошел в роль. Что ты уже не коммунар, а благородный подонок барон Румата. Бойся войти в роль! В каждом из нас здесь благородный подонок борется с коммунаром. И всё вокруг помогает
Пауза. Румата внимательно смотрит на Кондора, Пилот, напротив, отвернулся от них.
Р у м а т а. Но это же азбука, Александр Васильевич. Все мы отлично понимаем, что мы историки, а не физики. И что мы здесь находимся вовсе не для того, чтобы утолять наше чувство справедливости...
К о н д о р. Да... да... (Глубоко вздыхает.)Я здесь, голубчик, пятнадцать лет. Я уж и сны про Землю видеть перестал. Как-то, роясь в бумагах, нашел фотографию одной женщины, долго соображал, кто это такая... А это дочь была, мать вот этой... (Прижимает ладонь к груди, куда, очевидно, спрятал полученное письмо.)
Р у м а т а. А ведь вам отдохнуть надо, Александр Васильевич.
К о н д о р (резко выпрямляется).Подожду, подожду еще отдыхать... (Встает. Румата и Пилот тоже вскакивают.)Да, все ЭТО лишнее. Пора. Итак, твое дело — наблюдение, изучение, в лучшем случае — спасение деятелей культуры и культурных ценностей... Впрочем, ты это, конечно, знаешь.
Р у м а т а. Знаю.
К о н д о р. Ты все знаешь. Но вот что ты мог знать, но забыть. Все мы разведчики. И все дорогое, что у нас есть, должно быть либо далеко на Земле, либо внутри нас. Чтобы его нельзя было отобрать у нас в качестве заложника.
Он резким движением нахлобучивает шляпу. Румата склоняется перед ним в церемонном поклоне.
АКТ ПЕРВЫЙ
КАРТИНА ПЕРВАЯ
По авансцене перед закрытым занавесом под грохот барабана маршируют серые штурмовики — серые рубахи до колен, серые штаны, черные сапоги, на правом плече топор. Последние два штурмовика волокут на веревке связанного избитого человека в партикулярном.
За занавесом шумит толпа, слышны крики:
— Братья! Вот они, защитники!Разве эти допустят? Да ни в жисть!
— А мой-то! На правом фланге! Вчера еще его порол!
— Да, братья, это вам не смутное время!Прочность престола, спокойствие! Ура, серые роты!
— Ура, дон Рэба! Слава доброму герцогу нашему!
— Мужичье — в кровь!
— Баронов — на фонарь!
— Грамотеев — на кол!
— Ура, орел наш дон Рэба!
Штурмовики проходят, шум стихает, занавес раздвигается.
Харчевая зальца в нижнем этаже постоялого двора «Серая Радость». Тяжелая стойка, за нею полки с глиняными бутылками и бочонкообразными кружками. На переднем плане — тяжелые столы и тяжелые скамьи. За стойкой — Х о з я и н, толстый, красный, в кожаной безрукавке, он неторопливо беседует с Т о р г о в ц е м, который сидит за ближайшим к нему столом над кружкой пива. Кира, дочь Хозяина, хорошенькая, в белом передничке, вытирает столы тряпкой.
Т о р г о в е ц. Конечно, порядку нынче против прежнего больше стало. Хоть герцог у нас еще малолетка, зато канцлер при нем — всем канцлерам канцлер. Орел, одним словом. Опять же хлеб подешевел, а на сукно, скажем, или там на оружие цены растут... А все-таки... (Крутит головой и припадает к кружке.)
X о з я и н. А вы их, почтеннейший, не жалейте. Они сами себе на уме. Выдумают, надо же!.. Мир круглый! Да по мне хоть квадратный, а умов не мути!.. Не-ет, много от грамотеев этих гноя идет, почтеннейший. Не в деньгах, мол, счастье, мужик, мол, тоже человек, дальше — больше, оскорбительные стишки, а там и до бунта недалеко...
Т о р г о в е ц. Да разве я что говорю? Я говорю только, не надо бы так жестоко. Все-таки человек, живое дыхание... Ну грешен — так накажите, поучите, а зачем вот так-то — сапогами да по лицу, да под ребра, а он как зайдется криком, а кровища кругом во все стороны...
Х о з я и н. Вы, почтеннейший, главное, не сомневайтесь. Раз власти поступают — значит, знают, что делают. Орел наш дон Рэба...
Слева быстрыми шагами входит штурмовик в серой рубахе, рукава засучены, руки до локтей забрызганы в чем-то черном. Это — А б а, брат Киры и сын Хозяина. Швырнув топор в угол, он подходит к стойке.
А б а. Налейте-ка пивка, папаша, в глотке пересохло... (Залпом выпивает кружку.)Уф-ф... Там во двор благородный какой-то заехал, пошли бы встретили... (Хозяин торопливо выходит. Аба поворачивается к Кире.)Эй, рыжая, поди слей мне воды, руки помыть...
К и р а. Сейчас...
А б а. Не сейчас, а иди, когда тебе говорят!
К и р а (оглядываясь на него, прижимает кулачки к груди).Ой, Аба, в чем это у тебя руки-то?
А б а. В чем, в чем... В чем надо, в том и руки... Ну чего стоил*», вытаращилась? Идем!
Они скрываются в помещении за стойкой. Входит Румата, за ним Хозяин с его ковровым мешком.
Р у м а т а. Чтобы помещение было самое лучшее, достопочтенный. Белье чистое, полотняное...
Х о з я и н. Все будет сделано, благородный дон...
Румата останавливается посередине зальца, оглядывается. Торговец приподнимается, кланяется. Румата небрежно кивает.
Р у м а т а. На завтрак подашь... Что у тебя есть?
Х о з я и н. Собачьи уши, отжатые в уксусе... Тушеный крокодил в болотных травках...
Р у м а т а. Гм... Смотри мне, промашек не потерплю!
X о з я и н. Не будет промашек, благородный дон... Я же понимаю... Завтрак прикажете сюда подать?
Румата опять оглядывается.
Р у м а т а. Нет. Подашь мне в комнаты. Иди все устраивай, а я пока посижу здесь, выпью пива...