А.и Б. Стругацкие. Собрание сочинений в 10 томах. Т.9

– Когда ты их видел в последний раз?
– терпеливо настаивал Богдан.

– "Не в этой жизни..." - Вадим истерически хихикнул.

– Отстань от него, - сказал Богдану озабоченный Матвей.
– Что ты пристал к человеку? Не знает он ничего больше. И не соображает.

– Вижу-вижу, - сказал Богдан и замолчал. Ничего у нас не получится, подумал он. Мы либо безразличны, либо бессильны. Бессильные мира сего... Но вот что поразительно: ведь я, кажется, завидую ему. За ним охотятся, от него чего-то еще ждут, он нужен кому-то, или мешает кому-то, или, может быть, кому-то полезен. Трепло, слабак, размазня, но представляет ведь собою некую ценность, причем, похоже, немалую. А я вот - пуст. И никому не нужен. Как высосанная банка из-под пива...

Вадим между тем стремительно надирался. Матвей хватал его за руки, отбирал стакан, отставлял подальше бутылки - ничего не помогало. Казалось, Вадим буквально цель перед собою поставил: надраться вглухую - как можно основательнее и как можно быстрее. А скорее всего, так оно и было на самом деле. Может быть, он устал быть трезвым. "...Все, кто вам дорог, достойны самого лучшего...
– провозглашал он, никого не слушая и ничего не слыша. Я просто мою голову и иду... Что вы вообще можете понять? Слышали про такого: Эраст Бонифатьевич зовут... Педераст Бонифатьевич... Если бы у меня была под рукой двустволка, я бы набил этой суке морду..." - и он заливался смехом, кашлял смехом, задыхался смехом, беспорядочно раскачиваясь всем телом, словно воздушный шар на ветру.

– Отдай стакан, говорю!..

– Да отстань ты от него в самом деле!

– Заткнись. Ты что - не видишь, что он вытворяет?.. Сидеть!

– Св-вбоду Вадиму Христофорову!..

Тут напольные часы (мрачная черная башня, отсвечивающая лаком и медными виньетками) подали голос - всхрапнули и ударили, глухо, с благородно-сдержанной мощью, так что все тотчас же замолчали, словно вдруг заговорил среди них старший, - да так оно и было, по сути дела: часы эти были старинные, немецкие, привезенные в свое время из Веймара в счет репараций. Они размеренно отработали свое "хр-р-баммм!" восемь раз подряд, вздохнули напоследок и стихли. И Юра-Полиграф традиционно произнес с демонстративным благоговеним: "Ей-богу, клянусь, встать хочется!.." И все переглянулись, и заулыбались, и почему-то всем сделалось хорошо.

...Всем, кроме Вадима, конечно, которому хорошо стать не могло уже ни при каких обстоятельствах. Ему теперь могло стать только плохо, и ему-таки стало плохо, и Матвей с Маришкой поспешно увели его в ванную, а остальные вновь загомонили - главным образом для того, чтобы заглушить мучительные звуки, доносящиеся оттуда.

– ... Вэл-вл!

– Что, горе мое?

– Перестань врать!

– Никогда! Настоящих жуков больше не осталось. Я еще застал жуков-носорогов - Oryctes nasicornis. Под Лугой их было довольно много. Но вот жука-оленя живого не видел ни разу. Сейчас все они исчезли навсегда. Бронзовка обыкновенная - Cetonia aurata - заделалась редкостью. Жужелицы крупной на огороде не встретишь...

– А в Японии, между прочим, жуков до черта. Их там разводят.

– Сравнил! Япония войну проиграла. Тоталитарным государствам полезно проигрывать войны - они от этого сразу идут на поправку.

– Мы тоже проиграли войну.

– Верно. Но, во-первых, гораздо позже. А во-вторых, явно идем на поправку.

– Что-то не видно.

– Видно, видно. Но жуков нам уже теперь не вернуть. Разве что в Японии станем закупать. Но нет худа без добра: у нас появились удивительные тараканы!..

– Полундра! Не надо про тараканов!

– Слушайте, жлобье, мы будем языком болтать или мы будем, блин, делом заниматься?..

– ...Открывает жена. Руки опущены, подбородок открыт...

– Недурно. Но мне больше понравилось про новоросса. Выходит из Эрмитажа и говорит "Ну, что ж. Не бог весть что, конечно, но ничего, ничего - чистенько..."

– "Машка, женушка моя дорогая! Родила? Сколько? Трое? Мои есть?..."

– ...А ты представь себе "Ревизора" с точки зрения чиновника. История про то, как мелкий проходимец и негодяй обманул приличных и порядочных людей...

– ...Слушай, вот интересно, что было бы, если бы у Николая хватило сообразительности дать Александру Сергеевичу сразу камергера вместо камер-юнкера?

– Между прочим, я только к старости узнал, что Ольга, оказывается, была сестра Татьяны...

– Господи! А кто же она тогда была, по-твоему?

– Ну, не знаю, брат. Приятельница. Подружка. "Скажите, девушки, подружке вашей..."

Потом Маришка снова появилась, растерянная и встрепанная, и сразу же, не садясь, налила себе минералки и жадно выпила.

– Ну и ну, - сказала она и опустилась на ближайший стул.

Андрей произнес с недурным французским прононсом:

– Monsieur Christoforoff va s'animaliser.

Кто понял - промолчал, кто не понял - тем более. А Вельзевул осведомился деловито:

– Уложили?

– Там с ним Матвей...
– ответила Маришка невпопад.
– Ребята, он так долго не протянет, надо что-то делать, честное слово. Богдан, ты не хочешь им заняться?

– Нет, - сказал Богдан так резко, что все сразу же замолчали и теперь смотрели на него. Даже Тенгиз. Даже опекуемый Вова.

– Извини меня, конечно, но почему?
– спросила Маришка беспомощно. Это же сейчас - совершенно очевидно - твой клиент.

– Я предпочел бы не давать объяснений, - сказал Богдан таким тоном, чтобы разговор прекратился. И разговор прекратился.

– Что ты выяснил?
– спросил Тенгиз, переведя тяжелый взор свой на Страхоборца.
– Ты узнал что-нибудь?

– Да. Я узнал, что Аятолла - замечательная личность, и что у него есть два слабых места.

– Целых два?
– сказал Юра-Полиграф.
– Да он у нас просто слабак!

– Первое - он любит жену. Второе - он любит сына.

– О боже!
– сказала Маришка нервно.

– Сын маленький?
– осведомился Юра.

– Да. Десять лет.

Некоторое время все молчали, уткнувшись в тарелки, и только Маришка оглядывала всех по очереди, постепенно закипая.

– Это не для нас, - сказала она наконец решительно.

– Но он-то этого не знает, - возразил Страхоборец.

– И думать на эту тему не хочу, - сказала Мариша.
– И вам не разрешу. Забудьте. Прямо сейчас.

– "Гордость составляет отличительную черту ее физиономии", - произнес Юра-Полиграф, безусловно кого-то цитируя.

– Хорошо, хорошо, - сказала ему Мариша нетерпеливо.
– Но я на эту тему даже разговаривать не желаю.

– Ну, вот что, золотко мое, - сказал Тенгиз, глядя ей в лицо.
– Либо мы тут будем обливаться соплями, блин...

– Да, мы будем обливаться соплями! И всё! Нет темы для разговора!

– Ты скажи это Димке...
– мрачно предложил Тенгиз, отводя, впрочем, глаза.