А.П.Чехов в воспоминаниях современников
Шрифт:
______________
* Тогда Куприн еще не написал "Гранатовый браслет" (Прим. Л.А.Авиловой.)
– Не интересно, матушка!
Не вспомнился ли ему этот разговор? Не представилось ли ему, что я так неискусно решила заинтриговать его?
"И пусть будет так!
– думала я.
– Пусть будет так!"
IX
Опять была масленица. Я сидела вечером в кабинете Миши и читала. Брат, приехавший из Москвы, играл в гостиной на рояли, муж
– Не могу я больше в этой адской скучище мучиться!
– крикнул он.
– Неужели я за этим приехал в Петербург? Едемте куда-нибудь!
Миша посмотрел на часы.
– Куда теперь ночью ехать? Ты с ума сошел.
– Двенадцати еще нет. Какая же ночь? Ну, двигайтесь!
Он схватил меня за руку и стал тащить.
– Но куда ехать?
– слабо протестовала я.
Алеша взял газету.
– Маскарад сегодня в театре Суворина. Прекрасно!
– А костюмы? Или домино?
– Пустяки! Найдем. Только живее!
Он стащил меня с кресла и бегом проводил в опальную.
– Одевайся! и я...
Миша наотрез отказался ехать. /239/
Когда мы одевались в передней, он кричал нам:
– Сумасшедшие! Шлендры!
– Молчи, департаментская крыса!
– отвечал Алеша.
Мы взяли извозчика и поехали на Владимирскую. Там был маленький костюмерный магазин, но, увы! Он был уже заперт.
– Ничего не значит, - сказал Алеша и стал стучать в дверь.
– Перестань!
– кричала я ему с извозчика.
– Что ты делаешь! Ну, скандал: городовой идет.
– И прекрасно!
– нисколько не смутился брат.
Когда городовой подошел, Алеша тихо сказал ему что-то и, мне показалось, пожал ему руку, и тогда тот сейчас же постучал сам, и, несмотря на то, что стучал он гораздо тише, дверь немедленно отворилась, и на пороге показалась хозяйка в нижней юбке и ночной кофте. Городовой сказал ей несколько слов, откозырял Алеше и даже помог мне выйти из саней.
Мы выбирали костюмы при свете одной свечи. Но и выбрать было не из чего: все было разобрано. Мне удалось только найти черное домино. По моему росту оно было немного коротко, но пришлось удовольствоваться и этим.
Через несколько минут мы подъезжали к театру.
– Ты не бросай меня одну, - просила я брата, - мне будет жутко.
Зал театра показался мне каким-то кошмаром. Он был битком набит, двигаться можно было только в одном направлении, вместе с толпой. Я нащупала в своей сумке пару орехов (остались после игры в лото с детьми) и сунула их в рот, чтобы не забыться и не заговорить своим голосом, если встречу знакомых.
– Не подавись!
– предупредил брат и вдруг чуть не вскрикнул: - Смотри направо...
Направо стоял Чехов и, прищурившись, смотрел куда-то поверх голов вдаль.
– Теперь, конечно, я свободен?
– сказал Алеша и сейчас же исчез.
Я подошла к Антону Павловичу{239}.
– Как я рада тебя видеть!
– сказала я.
– Ты не знаешь меня, маска, -
ответил он и пристально оглядел меня.От волнения и неожиданности я дрожала, /240/ может быть он заметил это? Ни слова не говоря, он взял мою руку, продел под свою и повел меня по кругу. Он молчал, и я тоже молчала. Мимо нас проскользнул Владимир Иванович Немирович-Данченко.
– Э-ге-ге!
– сказал он Чехову.
– Уже подцепил!
Чехов нагнулся ко мне и тихо сказал:
– Если тебя окликнут, не оборачивайся, не выдавай себя.
– Меня здесь никто не знает, - пропищала я.
Немирович как-то ухитрялся кружить вокруг нас и все повторял свое: "Э-ге-ге!"
– Неужели он узнал тебя?
– беспокоился Чехов.
– Не оборачивайся! Хочешь пить? Пойдем в ложу, выпьем по стакану шампанского.
Мы с трудом выбрались из толпы, поднялись по лестнице к ложам и оказались в пустом коридоре.
– Вот, как хорошо!
– сказал Чехов.
– Я боялся, что Немирович назовет тебя по имени и ты как-нибудь выдашь себя.
– А ты знаешь, кто я? Кто же? Скажи!
Я вырвала у него свою руку и остановилась. Он улыбнулся.
– Знаешь, скоро пойдет моя пьеса, - не отвечая на вопрос, сообщил он.
– Знаю. "Чайка".
– "Чайка". Ты будешь на первом представлении?
– Буду. Непременно.
– Будь очень внимательна. Я тебе отвечу со сцены. Но только будь внимательна. Не забудь.
Он опять взял мою руку и прижал к себе.
– На что ты мне ответишь?
– На многое. Но следи и запомни.
Мы вошли в пустую аванложу. На столе стояли бутылки и бокалы.
– Это ложа Суворина. Сядем. Чокнемся.
Он стал наливать шампанское.
– Не понимаю!
– сказала я.
– Ты смеешься? Как ты можешь сказать мне что-нибудь со сцены? Как я пойму, что именно эти слова относятся ко мне? Да ведь ты и не знаешь, кто я?
– Ты поймешь... Сядь, пей пожалуйста.
– Жарко!
Я подошла к зеркалу. /241/
– Хочешь попудриться? Я отвернусь: сними маску.
– И он сел ко мне спиной. Я следила за ним в зеркало: он не шевельнулся, а я маску не сняла.
Потом мы сидели рядом и пили.
– Тебе нравится название: "Чайка"?
– Очень.
– Чайка... Крик у нее тоскливый. Когда она кричит, хочется думать о печальном.
– А почему ты сегодня печальный?
– спросила я.
– Все глядишь вверх, будто тебе ни до кого дела нет, даже глядеть на людей скучно.
– Он улыбнулся.
– Ты не угадала, маска, - сегодня мне не скучно.
Я опять вернулась к "Чайке".
– Ну, как можно сказать что-нибудь со сцены? Если бы еще ты знал, кто я, то я бы подумала, что ты вывел меня в своей пьесе...
– Нет, нет!
– Ну, не понимаю и не пойму! Тем более что ответишь ты не мне, вероятно, а той, за кого ты меня принимаешь.
– Пойдем вниз, - предложил Антон Павлович.
– Неприятно, если сюда придут.
Мы вернулись в зал, сперва ходили, а потом сели в уголке.