Аббатиса

Это безумие, поясняет она. Этот план обречен на провал.

Мари медленно моргает, остальные монахини сидят, затаив дыхание. “Нет”, – спокойно повторяет аббатиса.

Мы только-только скопили денег на дом для аббатисы, продолжает Вульфхильда, я уже послала людей в каменоломни, где добывают камень для обители, прерывать работы сейчас просто глупо. Потребуется еще десять лет, чтобы скопить такую сумму.

Разве ты не любишь меня, еле слышно спрашивает Мари.

Я люблю вас так сильно, отвечает Вульфхильда, что осмеливаюсь указать вам на вашу ошибку, не все в этой комнате могут похвастаться такой честностью, когда у вас убийственный взгляд, вот как сейчас. Но меня он не пугает, добавляет Вульфхильда.

На шее Вульфхильды бьется жилка, и ясно, что на самом деле еще как пугает.

От затянувшегося молчания веет жутью.

Голосом таким тихим, что женщины подаются вперед, чтобы его расслышать, Мари произносит: когда говорит Вульфхильда, она говорит от лица самой Мари, это она наделила властью свою управляющую. Мари же говорит от имени Девы Марии, даровавшей ей сегодня великое видение.

Не станет же Вульфхильда перечить Деве Марии?

Сопротивление сломлено. Вульфхильда вздыхает. Сдается. С горящим взором склоняется над столом: увлеченная Аста уже составляет планы.

У лазарета греются на солнце три престарелые монахини. Одна больная, вторая безумная, третья теряет счет времени.

Эстрид скончалась во сне, ее место в лазарете заняла Амфелиза, она переступила через совокупляющихся змей, и ее постигла кара: Амфелизу разбил удар, она с трудом говорит, отнялась половина тела.

Дувелина – кровь ее чище, чем у прочих монахинь, она знатнейшего французского рода – с детства немногословна, с лукавой улыбкой, вечно щурит глаза, точно от сильного ветра.

И Вевуа: с тех пор как она потерялась во времени, нрав ее стал еще круче.

Приоресса Тильда сбивается с ног, она поручила этой троице лущить горох, поскольку теперь, когда леса полнятся шумом падающих деревьев и криками монахинь, все руки должны трудиться, даже старые и больные не вправе сидеть без дела.

С тех пор как начали строить этот лабиринт, плачется Вевуа, в дортуаре воняет потом. Задохнуться можно, не уснешь. Развели грязищу. На простыни смотреть страшно. Натащили в трапезную земли на подошвах.

В обители почти никого не осталось, заплетающимся языком говорит Амфелиза, работать некому. Бедная Тильда.

В окнах мелькает головной убор приорессы Тильды, и монахини на мгновение перестают лущить горох. Приорессе оставили всего лишь двенадцать монахинь и служанок, они трудятся за всю обитель, Тильда плачет, взбивая масло, плачет, вынимая хлеб из печи, она так поддалась отчаянию, что сад зарос сорняками.

Дувелина наклоняет голову. Из-за своей недалекости она, пожалуй, верит в Бога истовей прочих, она воплощенная добродетель, не омрачаемая ничем. Дувелина с удивительным проворством принимается лущить горох, пальцы ее порхают, она великолепно умеет лущить горох.

Дитя, выговаривает Амфелиза, желая сказать, как жаль, что вчера погибла облатка, ее придавило дубом. Сегодня утром девочку схоронили. Амфелиза все еще чувствует запах лилий, которые собственной доброй рукой уложила на покрытое саваном тело.

Вевуа фыркает. Умирают все присланные к нам облатки, говорит она остальным. Чего вы ждали. Такой голод всюду. Столько смертей. А эта дура-служанка съела корень, похожий на морковь, но не морковь, и отдала Богу душу, изо рта у нее шла пена. Бедные милые сестры синеют от кашля, такой ужас. Вевуа лично рыла им могилы. Под холодным февральским дождем. Ладони в кровавых мозолях. Вевуа разжимает пальцы, показывает свои руки. С обидою замечает, что они какие-то старые.

По этому жесту Амфелиза догадывается, что Вевуа перенеслась в голодные времена, до того как Мари стала аббатисой, за несколько лет до того, как сама Амфелиза попала сюда шестнадцатилетней новициаткой. Какого вы мнения о новой приорессе Мари, спрашивает она Вевуа: ей любопытно знать, какой Мари была давным-давно.

Вевуа презрительно усмехается и говорит, что новая приоресса Мари – пустое место. Слабачка. Экая дылда вымахала, а умом сущий ребенок. Толком не знает молитв, известных всем христианским детям. Безобразие. Вырастили язычницу. Правда, в детстве она побывала в крестовом походе, но обеты ее оказались слабы: она вернулась домой, так и не увидев Иерусалима. Неудавшаяся крестоносица, еще хуже тех, кто отправился в Утремер, чтобы обогатиться. Порой Вевуа слышит, как эта девчонка Мари разговаривает во сне. Очевидно, при дворе у нее была большая любовь. Мари по-прежнему ей что-то шепчет. Иногда Вевуа просыпается и видит, что кровать Мари пуста, кто знает, где та шастает. Попомните мое слово, говорит Вевуа, она скоро умрет от разбитого сердца. И хорошо. Негоже неверующей быть приорессой в общине праведных дев, это грех и позор.

Амфелиза улыбается краешком губ. Время показало, как заблуждается Вевуа.

Надо отдать должное этой девице, неохотно произносит Вевуа, учится она быстро. Спой ей разок антифон, и она запомнит его наизусть. И все равно Вевуа считает, что Мари не следует давать монашеские обеты, ведь она – и это очевидно – не любит Бога.

Амфелиза громко смеется при мысли, что когда-то аббатиса не лучилась святостью. А потом напоминает себе, что все они грешницы, никто не безупречен, даже мать Мария.

По садовой дорожке, отдуваясь, мчится приоресса Тильда, громко спрашивает издалека, готово ли, и чуть ли не взвизгивает, увидев полупустую корзину. Приоресса просит сестер работать быстрее и убегает.

Дувелина едва не утыкается носом в колени, так усердно лущит горох.

Три монахини молчат до самого окончания работы; Тильда несется в часовню и лично звонит к службе девятого часа. Вевуа поднимается, в одну руку берет корзину гороха для вечерней трапезы, другой подхватывает Амфелизу и тащит в часовню. Пусть она теряет счет времени, но телом по-прежнему крепка, несмотря на расплющенную ногу. За ними, мурлыча себе под нос, шаркает Дувелина. У дверей Вевуа отпускает Амфелизу, заносит корзину внутрь. Амфелиза ждет, прислонившись к теплому камню. Выходит Вевуа, ставит корзину с горохом на землю, берет Амфелизу на руки и несет на скамью.

Монахинь на службе мало, большинство сейчас в часовне леса, где опилки, дым, птичьи песни и пот. В часовне лишь приоресса Тильда, три старушки и Года, она в одиночку ухаживает за скотиной. Лекарка Нест возвращается за повязками и бальзамом от мозолей, чтобы отнести в лес, присаживается на скамью и с нетерпением ждет конца службы. Мягкий свет падает сквозь окна на почти пустые деревянные скамьи.

В отсутствии канторессы службу ведет приоресса Тильда.

Нест поет и думает о том, как там в лесу. Издали доносится стук, треск падающих деревьев; остальные – монахини, служанки, вилланки – уже вернулись к работе. Ей хочется быть с ними на солнце и ветру. Их тела преобразились, точно по волшебству. С тех самых пор, как аббатиса рассказала им о лабиринте, погода была хорошая, не очень жаркая, дни становились дольше, и растущую силу и выносливость женщин можно было испытать удлинившимися часами трудов. В обитель монахини возвращались с мозолистыми руками, обгоревшими лицами, пошатываясь от усталости и гордости собой, сразу после комплетория падали на кровати и засыпали. Все это время Нест лечила мелкие ранки, а смертельный исход был только один: восьмилетняя облатка, заигравшись в кустах, не услышала, как ей кричали, чтобы отошла от падающего дуба. Младшие девочки правят фримартинами, тягловыми лошадьми, радостно видеть, как скотина слушается их тоненьких голосков, радостно сознавать, что большинство девочек работает наравне с монахинями. Как споро трудились женщины, наполненные уверенностью и сиянием. Они устроили тупики и потайные дорожки, скрывающие короткий путь из обители в город, прорыли секретный туннель, из тупика до него рукой подать, туннель ведет в сарай за постоялым двором и домом, где раздают милостыню, Нест лично махала киркой, чтобы прорыть оконце, через которое поступает свет. Ручьи в лесу направляют под дороги, выносят корзины земли, тягловые животные, напрягая силы, корчуют деревья, возят бревна, пересаженные деревца каким-то чудом всего за месяц вырастают в два раза, кусты заполняют пространство так полно, словно росли там с самого сотворения мира. А там, где кустов не хватает и остаются пустоты, монахини мастерят хитрые тупики, довершая иллюзию убегающей вдаль уединенной тропинки, пусть и отделенной от прочих полосой кустов и деревьев. На поверхности постепенно прокладывают дороги: локоть гравия из каменоломни, сверху столько же земли. Потом настает черед изобретения Асты и сестер, владеющих плотницким и кузнечным ремеслом: приспособление это прехитрое, десять сильнейших монахинь в гигантском колесе шагают в ногу, трамбуя почву.

Что бы только не придумала Аста, будь она воинственного склада: механизмы, несущие страшную гибель, предметы, извергающие вдаль яд и пламя, дробящие механизмы и механизмы с горючим содержимым, готовые взорваться; эти мысли так захватили чудачку-монахиню, что она не задумывалась о последствиях. Удивительно, сколь длинный отрезок дороги можно проложить за день в вековом лесу. Первая часть лабиринта уже готова, начали вторую. И все женщины, кто работает вместе, ощущают блаженство в этом золотом свете, в дыму костров, на свежем воздухе, в натуге и радостном поте своего тела. Работает даже аббатиса, от ее изумительной мощи у Нест захватывает дух, аббатиса сильна, как фримартин, это странное существо: не бык, не корова, но то и другое вместе. Что ж, Мари всегда отличалась силой. Нест чувствует мощь ее плоти, как если бы та двигалась под ее рукой. Как странно, что порой аристократы телом крепче земледельцев. Нест запинается: значит ли это, что править должны простолюдины? И смеется в рукав. Вевуа с клироса бросает на нее гневный взгляд.