Абориген
Шрифт:
Голосистые лица заполоняли улицы. Людей притягивает магнитом на Невский проспект. Ненавижу Невский проспект! Людей сюда тянет также, как мух к говну. Они летают и жужжат. Длиннющая полоса, усеянная дерьмом, по-другому не назвать. Достаточно отойти на 100 метров от этой длинной полосы и попадаешь словно в другой мир. Мир тихих улочек и спящих парков. Но, признаюсь, в часы ненужности самому себе, нет ничего лучше, чем превратиться в ту самую муху и пролететь мимо ровно сложенных укротителей коней, плюнуть в реку и затеряться
– Даааа… – растянул я, пуская дым сигареты. – Как-то всё спокойно…
– Ты о чём? – спросил Гриша и затянулся.
– Не знаю…Просто сказал…
– Как тебе эта парочка?
– Интересный малыш, и фифа его интересна… – улыбнувшись ответил я.
– Ты, наверно, думаешь, что я дебил, что связался с такими?
– Да нет…Мне срать…Я знаю, что ты зарабатываешь деньги, а ты знаешь, что я не люблю людей, которые зарабатывают …Тем более, какое моё дело…
– Эти ещё ничего! – продолжал он, отняв от губ сигарету. – Бывают такие, что нихрена не видят, дальше своего пуза!
– Но ты же понимаешь, Марк, – начинал он оправдываться, – что я не только ради себя этим занимаюсь. – Он указал пальцем на Машу. Та возилась с уборкой на кухне.
Сквозь грязное окно, полупрозрачную туль, я видел, как её волосы, забранные в хвостик, игриво отражались в желтизне света люстры. Она пыхтела, мыла посуду. Она переоделась в домашнее. Голубые шортики облегали зад, и футболка сминалась у подмышек. Маша нежно, моментами, вскидывала голову, иногда, выдохом уводила волоски, вылезшие из хвостика, за ушко. На лице играла детская красота. Я не верю, что Гриша работал ради этого лица. Возможно, ради той задницы, но не для лица. Такому лицу, родившемуся в тонкой оправе, нужно только одно – любовь и ласка. А это можно, и без работы, и без денег. Такое лицо целуешь без ложных мыслей. Взял и поцеловал.
– Красивая она у меня… – с гордость добавил он.
– Не то слово…
– Ты ещё не видел, какая она, когда плачет…Настоящие чудо чудес!
– Наверно…
– А теперь, – вернулся он из круга мечтателей, – расскажи, что случилось. Из дома ушёл?
– Ну если коротко, то да. Ушёл.
– И что Алиса? – он переложил ноги. Я стоял к нему лицом, опершись локтями на перила.
– Не знаю, я ушёл, она спала.
– И ты ей не звонил?
– Нет, не хочу расстраиваться.
– Бедная Алиса…Марк, что ты творишь… – затянулся он сигаретой. – Ну и зачем? Не говори, что это ради этой грёбанной литературы, не чаши мне по ушам!
Я кивнул.
– Ты сам-то в это веришь? Это грёбанный бред!
Я снова кивнул.
– Ой…Марк, – вздыхал он, как старик, – я тебя не понимаю. Мне всегда казалось, что ты не для 21-го века. Это самая большая ошибка! Тебе подошёл бы 19 или 18 век…Там бы ты, думаю, был бы на расхват со своими романтическими хероблудами…Эх, Марк….Чудак! – он укоризненно завилял головой, –
за голову тебе пора браться, братец ты мой чудной.– Мне бы – прослушав последние слова, встрял я, – времена Фицджеральда подошли, …охххх…я бы ему показал, как надо писать…
Гриша приблизился ко мне и зачем-то обнял. У меня не было выбора. Его здоровая туша зажала меня. Видимо, так он проявил свою заботливость. Он прижимал меня к себе с той же силой, с какой растроганный отец прижимает к груди выбившегося из рук любимого сына. И мне стало действительно тепло. Теплее, нежели меня бы закинули в печь. Он отпрянул и скинул бычок сигареты на идущих людишек. Я последовал его примеру.
– Мальчики, – высунула голову на балкон Маша, – давайте закругляться. А то Грише завтра в командировку, ещё успеете по лобызаться.
– Точно! – сказал он, – Нужно отоспаться, всю дорогу придётся слушать истории нашего немецкого друга. – и подмигнул мне.
– Я же могу у тебя переночевать? – спросил я, когда мы влезали обратно в кухню.
– Конечно! – с тёплой улыбкой ответил он, – Мой дом – твой дом! – он ткнул меня в грудину, – Ты же мой лучший друг, хоть и чудак! Живи сколько вздумается. Но, Марк, я все равно не понимаю…
– И не нужно.
– Ну и ладно! Дорогая, – закричал он в соседние комнаты, – Марк сегодня с нами!
– Ну и отлично! – отозвался её голос.
Они положили меня на диван в гостиной. Я лежал головой ровно там же, где с часу назад сидела жирная волосатая жопа Ульрика. Я бы посоветовал сжечь диван, подобру-поздорову. Все готовились ко сну. Гриша в пижаме и щёткой в зубах, гонял по квартире, ведя с кем-то ночной деловой разговор. Голос с трубки раздавался эхом. Наверно, это Ульрих, говорил какой я пидр, и, славу богу, Вы Григорий Владиславович цивилизованный человек. Маша сидела в их спальне. Мне хорошо открывался обзор. Голова лежала прям напротив дверей. Опершись на спинку кровати, она читала что-то у Андреева. Не сына. Она знала толк в литературе.
Сделав свои дела, Гриша подсел ко мне. Я ощутил аромат стирки от его пижамы.
– Ну что, сынок, – поднеся ладонь к моей щеке, сказал он, – засыпай, завтра всё будет хорошо. – и он укрыл меня пледом.
– Да иди ты!
– Спи, спи, сынок!
– Хорошо, херов папочка! – и уткнулся в подушку. Гриша ушёл в спальню.
Через секунду ко мне подошла Маша и поцеловала в лоб.
– Спи, малыш, завтра обещают солнце! – она повторно поцеловала, – Спи, спи, сынок!
– Вы чё, сговорились? – полусмеясь, закричал я.
– Не переживай, сынуля! – донёсся из спальни голос Гриши.
– Да идите оба в жопу!
И они рассмеялись. Маша меня напоследок поцеловала, но в этот раз не в лоб, а в губы. Причём так, что я успел засвидетельствовать привкус шампанского. И покраснев, ушла в спальню.
Свет погас. Можно спать.
Конец ознакомительного фрагмента.