Абсурдистан

— Я хочу взять с собой слугу, — сказал я. — Мне нужна бельгийская рабочая виза для Тимофея.

— Ты берешь своего слугу? — переспросил Алеша-Боб. — Ты настоящий европеец, граф Вайнберг.

— Иди на khui, — ответил я. — Мне бы хотелось увидеть, как ты стираешь свои собственные носки, — как я когда-то стирал свои в Нью-Йорке вместе с моей любимой девушкой из рабочего класса.

— Мальчики, — остановил нас капитан Белугин, — нет ничего проще рабочей визы. Еще двадцать тысяч мне и двадцать тысяч месье Лефевру из бельгийского посольства. Вы сразу же подружитесь с Жан-Мишелем. Он любит сбивать местных жителей своим «пежо».

— Переведены ли деньги Олега Лося на Мишины офшорные счета? — спросил Алеша-Боб.

— У Миши около тридцати пяти миллионов долларов на Кипре, — ответил Белугин, разглядывая свои желтые ногти. Очевидно, его не слишком впечатлили остатки тщательно сбереженного состояния Любимого Папы — заброшенные фабрики, незаконно присвоенные концессии на добычу природного газа, пресловутая «ВайнБорг Эйр» (авиалиния без единого самолета, но со множеством стюардесс) и, конечно, имеющее дурную репутацию кладбище для новых русских евреев.

Честно говоря, на мой взгляд, это были небольшие деньги. Давайте-ка подсчитаем. Мне было тридцать, а, согласно официальной статистике, продолжительность жизни мужчины-россиянина составляет в среднем пятьдесят шесть лет, так что мне, вероятно, предстояло прожить еще около двадцати шести лет. Делим тридцать пять миллионов на двадцать шесть лет и получаем примерно 350 000 долларов в год. Для Европы это не так уж много, но я бы мог существовать на эти деньги. Черт побери, я жил в Нью-Йорке всего на 200 000 долларов в год, когда был молод, — правда, тогда мне не нужно было кормить слугу и я часто отказывал себе в некоторых удовольствиях (к примеру, у меня никогда не было воздушного шара с горячим воздухом или бунгало на Лонг-Айленде).

Но кого беспокоит моя бедность! Впервые за целую вечность я ощутил, как поток чистой радости омывает мою изнуренную печень и прокопченные легкие. Передо мной маячила свобода.

Я вспомнил, как вырывался в детстве из Ленинграда, каждый год отправляясь на поезде в летнюю поездку в Крым. О, благословенные воспоминания о маленьком Мише, высунувшемся из вагонного окна! Мимо проползает русский пейзаж, природа подступает к железнодорожным путям, и одинокая осина вдруг хлещет Мишу веткой по любопытной мордашке. Я всегда знал, что скоро лето, когда мама вынимала мою измятую панамку и пела мне импровизированную песенку:

Миша-Медведь, Хватит реветь! Устали все мы От долгой зимы.

Да, я устал от нее, мамочка! Я улыбнулся и икнул в стакан с водкой. Как чудесно было жить, зная, что на следующей неделе я последую в том направлении, куда скачет бронзовая кобыла Петра Великого. Я осуществлю мечту каждого образованного молодого русского. Я уеду за кордон.

— Я хочу, чтобы вы сделали вот что, — сказал капитан Белугин. — Как только вы приземлитесь в Абсурдистане, отправляйтесь в «Парк Хайятт» города Свани и поговорите с Ларри Зартарьяном, менеджером. Он все организует. Вы и оглянуться не успеете, как станете бельгийцем.

— Бельгия, — задумчиво произнесла Света. — Ты счастливый человек.

— Ты — большая космополитическая шлюха, — сказал Алеша-Боб, — но я тебя люблю.

— Вы предаете свою страну, но что поделаешь? — заметил капитан Белугин.

Я задумался над их словами и поднял тост за себя.

— Да, что тут поделаешь? — сказал я. — Всему есть предел.

Зазвенели стаканы. Мое будущее определилось. Я выпил водки и почувствовал себя облагороженным. Конечно, бросая ретроспективный взгляд, я могу сейчас сказать: я заблуждался относительно всего. Семья, дружба, совокупление, будущее, прошлое, даже настоящее, моя главная опора… даже тут я ухитрился впасть в ошибку.

Глава 13 МИША-МЕДВЕДЬ ГОТОВ ВЗЛЕТЕТЬ

Я собрал своих слуг и объявил, что они свободны. Они сразу же начали плакать в фартуки и рвать на себе волосы.

— Разве вы не можете уехать куда-нибудь в провинцию? — спросил я. — Неужели вы не устали от городской жизни? Будьте вольными!

Как оказалось, проблема заключалась в том, что у них нет денег, а их провинциальные родственники их не примут. Так что вскоре они станут бездомными и им грозит голодная смерть, а тут еще начнется ужасная русская зима. Итак, я дал каждому по 5 000 долларов, и они бросились мне на шею.

Растроганный собственной щедростью, я позвал Светлану и художника Валентина, который все еще стоял лагерем у меня в библиотеке вместе со своими Наоми и Руфью.

— Я основываю благотворительный фонд под названием «Мишины дети», — сказал я. — Я выделяю два миллиона долларов в помощь детям города, в котором я родился.

Они глядели на меня искоса.

— Это Санкт-Петербург, — пояснил я.

Снова никакой реакции.

— Света, ты упомянула, что хочешь поработать на неприбыльное агентство. Вот твой шанс. ТЫ будешь исполнительным директором. Доставишь самолетом двадцать прогрессивных социальных работников из Бруклина, и пусть они работают над самыми трудными детьми. Валентин, ты будешь художественным руководителем. Будешь внушать детям, что спасение — в веб-дизайне, а также в клинической социальной работе. Ваше жалованье составит восемьдесят тысяч долларов в год (чтобы читатель мог сравнить, скажу, что средняя зарплата в Петербурге — 1800 долларов в год).

Света сказала, что хочет переговорить со мной наедине.

— Это большая честь для меня, — начала она, — но, думаю, глупо доверять Валентину такое ответственное дело. Я знаю, он работает на Алешу и занимается дизайном веб-сайта для него, но он также и лишний человек, как ты считаешь?

— Мы все лишние люди, — заметил я, вспомнив Тургенева.

Я пожал ей руку, три раза поцеловал плачущего Валентина, попрощался с его проститутками, затем в последний раз вызвал моего шофера. Было раннее утро понедельника, народ все еще боролся с похмельем, но Петербург выглядит особенно великолепным, когда на улицах безлюдно. Дворцы на Невском проспекте, желая надлежащим образом со мной проститься, стряхнули с себя пыль и, казалось, кивали мне; каналы текли как-то особенно романтично, надеясь превзойти друг друга; луна исчезла, а солнце взошло, дабы продемонстрировать и ночной, и дневной пейзажи. Однако я оставался бесстрастным. «Вперед, ни шагу назад», — сказал я, умывая руки. Мы прибыли в смешной аэропорт — чудовищное бежевое сооружение, где чувства западных туристов оскорбляют сотнями различных способов. Вообще-то такой крохотный аэропорт скорее подходит для Монтгомери, штат Алабама, нежели для города с пятимиллионным населением. На таможне я стал свидетелем печальной сцены: Слава, сын Тимофея, плакал на шее у отца.

— Я вызову тебя, сынок, — обещал мой слуга, гладя молодого человека по лысеющей голове. — Ты присоединишься ко мне в Брюсселе, и мы весело заживем вместе. Возьми мой паровой утюг «Дэу».

— Не нужна мне никакая Брюссель, — ответил Слава, плюнув себе в руку. Было совершенно ясно, что он никогда не слышал о столице Бельгии. — Мне нужен мой папа.

Я ему сочувствовал — мне тоже нужен был мой папа.

Самолет Австрийских авиалиний робко остановился у входа. По странному капризу географии, Петербург находится всего в сорока минутах полета от ультрасовременного города Хельсинки — северо-восточного бастиона Европейского Союза. После того, как мы взошли на борт и самолет, протащившись по изрытой колеями взлетной полосе, поднялся в воздух, мы посмотрели вниз, на страну под нами, на странные контуры дряхлых фабрик. Я хотел было обратиться с прощальной речью к стране, которая вскормила меня кислым молоком из холодного соска, а затем слишком долго не выпускала из своих толстых рук, покрытых веснушками. Но не успели мы оглянуться, как Россия исчезла.

Тимофея отослали в эконом-класс, а мы с Алешей-Бобом уселись в первом классе. Было еще утро, так что мы ограничились ирландским кофе и легкой закуской, состоявшей из шотландской семги и блинчиков. Обхватив живот обеими руками, я прислонил свой токсичный горб к спинке удобного широкого кресла и вздохнул от удовольствия. Думаю, никто на свете не был так радостно взволнован оттого, что пролетает в самолете над Польшей. Я схватил нож для масла и вызвал Алешу-Боба на шуточную дуэль. Мы скрестили столовые ножи, звеня ими, и немного пофехтовали. Друг разделял мою радость, но других пассажиров первого класса, по-видимому, ничуть не забавляло наше ребячество. Даже в такое раннее утро бизнесмены многих национальностей одной рукой работали на лэптопах, а другой намазывали «нутеллу» на блинчики, перешептываясь со своими спутниками о том, как лучше разрезать на куски вырождающуюся промышленность России и как снискать расположение какого-нибудь американского совместного фонда.