Ацтек. Том 2. Поверженные боги

— Мой народ, — произнес Мотекусома, но голос его сел, и ему пришлось, снова прокашлявшись, начать сначала: — Мой народ…

— Твой народ? — донесся снизу возмущенный крик, и толпу словно прорвало.

Вся площадь разразилась негодующими возгласами:

— Народ, который ты предал?!

— Белые чужеземцы! — вот твой народ!

— Ты нам не Глашатай!

— Ты больше не Чтимый!

Это поразило меня, хотя я и ожидал чего-то подобного, зная, что все это подстроено Куитлауаком и что мужчины в толпе все как один его воины. Только явившиеся без оружия, чтобы все выглядело как стихийный взрыв негодования мирных горожан.

Оружия, в обычном смысле слова, у этих людей действительно не было, но все они припрятали — мужчины под накидками, а женщины под юбками — камни и обломки глинобитных кирпичей. Так что следом за проклятиями в нас полетели и эти метательные снаряды. Большинство камней, брошенных женщинами, не долетели и с глухим стуком ударились внизу о дворцовую стену, но вполне достаточное количество попало в цель, заставив всех стоявших на крыше нырять и увертываться. У жреца Уицилопочтли, когда один из этих камней попал ему в плечо, вырвалось совсем не благочестивое восклицание. Несколько испанцев позади нас тоже выругались. Единственным человеком — я должен сказать это, — единственным, кто не сдвинулся с места, был Мотекусома.

Он остался стоять где стоял, неподвижно, прямо и, воздев руки в примиряющем жесте, возвысил голос, пытаясь перекричать толпу:

— Подождите!

В тот же миг камень угодил ему в лоб. Мотекусома пошатнулся и упал без сознания.

— Позаботься о нем! — рявкнул мне Кортес, моментально снова принявшийся распоряжаться. Он схватил Куитлауака за мантию, указал вниз и прокричал: — Делай, что хочешь! Говори, что угодно! Но толпу надо утихомирить!

Малинцин перевела ему эти слова, и Куитлауак, подойдя к парапету, принялся что-то выкрикивать, в то время как я и два испанских офицера понесли обмякшее тело Мотекусомы назад, в тронный зал. Мы уложили бесчувственного правителя на скамью, и испанцы побежали в лагерь, вероятно, за кем-то из армейских хирургов.

Я стоял и смотрел на лицо Мотекусомы, совершенно спокойное и мирное, несмотря на вздувавшуюся на лбу шишку. Смотрел и вспоминал многие события прошлого, иногда столь причудливо переплетавшиеся события его и моей жизни. Я вспомнил его предательское неповиновение Чтимому Глашатаю Ауицотлю во время похода в Уаксьякак. Вспомнил постыдную попытку Мотекусомы изнасиловать сестру моей жены. Вспомнил все его угрозы, обращенные за эти годы ко мне, его продиктованную злобой ссылку в Йанкуитлан, обернувшуюся гибелью Ночипы, и позорную трусость, открывшую белым людям путь в Теночтитлан, и гнусную измену, совершенную им по отношению к храбрым мешикатль, хотевшим избавить город от чужеземцев. Да, причин сделать то, что я сделал тогда, в том числе и не терпящих отлагательств, у меня было хоть отбавляй. Но, пожалуй, в первую очередь, я убил Мотекусому, чтобы отомстить за то давнее оскорбление, которое он нанес Бью Рибе, сестре Цьяньи, ставшей теперь моей женой.

Эти воспоминания пронеслись в моей голове всего лишь за одно мгновение. Я поднял взгляд от лица Мотекусомы и огляделся по сторонам в поисках оружия. На страже там стояли двое воинов-тлашкалтеков. Я подозвал одного из них и, когда боец угрюмо приблизился, потребовал у него кинжал. Часовой воззрился на меня еще более мрачно, явно сомневаясь, вправе ли я тут командовать, но, когда я повторил приказ громко и повелительно, он нехотя вручил мне обсидиановый клинок.

Я вонзил меч в нужное место, ибо был свидетелем множества жертвоприношений и точно знал, где у человека находится сердце. Грудь Мотекусомы перестала медленно подниматься и опускаться, но поскольку я оставил кинжал в ране, то крови вокруг выступило мало. Оба стражника воззрились на меня в изумлении и ужасе, а потом, не сговариваясь, выбежали из зала.

Я едва успел. Слышно было, как шум толпы на площади, хоть и по-прежнему гневный, стал тише, а потом все находившиеся на крыше с топотом спустились вниз и прошли в тронный зал. Все громко и возбужденно обсуждали на разных языках недавние события, но вдруг разом умолкли, осознавая чудовищную значимость того, что увидели. Вожди и командиры, мешикатль и испанцы, медленно приблизились, оцепенело взирая на безжизненное тело Мотекусомы, на рукоять ножа, торчавшего из его груди, и на меня, невозмутимо стоявшего рядом с трупом. Кортес вперил в меня свой острый взгляд и со зловещим спокойствием произнес:

— Что… ты… наделал?

— Я сделал то, что ты сам велел мне, мой господин. Позаботился о нем.

— Черт бы побрал твою наглость, сукин ты сын, — произнес он, не повышая голоса, но его гнев не стал от этого менее опасным. — Я слышал, что ты и раньше устраивал фокусы.

Я невозмутимо покачал головой.

— Поскольку о Мотекусоме уже позаботились, генерал-капитан, было бы неплохо позаботиться и обо всех остальных. Включая тебя самого.

— Позаботиться? — Он ткнул меня твердым пальцем в грудь и указал в сторону площади. — Этот мятеж грозит перерасти в войну! Кто теперь сможет справиться с толпой?

— Будь даже Мотекусома жив, он все равно не смог бы с ней справиться. Но здесь находится его законный преемник — человек сильный, ничем себя не запятнавший и пользующийся уважением всех этих людей.

Кортес повернулся, с сомнением посмотрел на военного вождя, и я догадался, о чем он думает: еще неизвестно, имеет ли Куитлауак реальную власть над Мешико, но вот он, Кортес, пока не имеет никакой власти над Куитлауаком. Словно прочтя эти его мысли, Малинцин сказала:

— Мы можем испытать этого нового правителя, сеньор Эрнан. Давайте все снова поднимемся на крышу, покажем толпе тело Мотекусомы, предоставим Куитлауаку объявить о переходе власти к нему и посмотрим, исполнят ли мешикатль его первый приказ — возобновить обслуживание дворца и поставки провизии.

— Прекрасная мысль, Малинче! — одобрительно произнес Кортес. — Скажи ему это, пусть так и действует. А еще пусть доведет до сведения толпы, что Мотекусома погиб, — он вытащил кинжал и бросил на меня язвительный взгляд, — от рук своих соотечественников.

Таким образом, мы вернулись обратно на крышу. Однако теперь все стояли позади, и лишь Куитлауак с телом брата на руках приблизился к парапету и потребовал внимания.

Когда он показал собравшимся труп и сообщил о гибели правителя, толпа разразилась возгласами, звучавшими скорее одобрительно, чем гневно. И тут произошло нечто удивительное: с неба пролился легкий дождик, словно сам Тлалок счел нужным оплакать злосчастное правление Мотекусомы. Куитлауак громко, отчетливо, подчеркнуто умиротворяющим тоном обратился к народу, и Малинцин заверила Кортеса в том, что новый правитель говорит в полном соответствии с данными ему наставлениями. Наконец Куитлауак повернулся и подозвал нас кивком головы. Мы все подошли к нему, в то время как два или три жреца забрали у нового правителя тело Мотекусомы. Толпа под стенами дворца начала расходиться. Люди двинулись назад прямо сквозь шумный испанский лагерь, и некоторые солдаты, чувствуя себя неуверенно, даже потянулись к оружию. Однако Кортес предупредил возможные стычки, крикнув с крыши вниз:

— Не мешайте им! Пусть уходят! Они принесут нам свежей еды!

В результате в последний раз мы покидали крышу под радостные крики солдат.

Вернувшись в тронный зал, Куитлауак посмотрел на Кортеса и сказал:

— Нам надо поговорить.

— Да уж, надо, — согласился Кортес и подозвал Малинцин, как бы давая понять, что в свете последних событий не склонен доверять мне и моему переводу.

— То, что я объявил себя перед толпой новым юй-тлатоани, еще не делает меня таковым, — заявил Куитлауак. — Для того чтобы действительно стать правителем Мешико, необходимо совершить подобающие обряды, причем надо сделать все публично. Желательно заняться этим прямо сейчас, пока не стемнело. Поскольку Сердце Сего Мира занимают твои войска, я со жрецами и советниками, — он обвел рукой находившихся в зале мешикатль, — направлюсь к пирамиде в Тлателолько.

— Но ведь не прямо же сейчас! — воскликнул Кортес. — Смотри, дождь усиливается: будет настоящий ливень. Не лучше ли подождать благоприятной погоды, мой господин? Я приглашаю нового Чтимого Глашатая быть моим гостем в этом дворце, как и его предшественника.

— Твоим гостем был Чтимый Глашатай, — заметил Куитлауак, — я же не стану таковым, пока буду оставаться здесь. И такой гость для тебя окажется бесполезен. Что ты предпочтешь — просто гостя или Чтимого Глашатая?

Кортес, не привыкший к тому, чтобы Мотекусома говорил как полноправный правитель, нахмурился. Куитлауак продолжил: