Ацтек. Том 2. Поверженные боги

Пока все это делалось, я отвернулся. Остальные жрецы стали негодовать еще пуще, но Сердитый на Всех рыкнул на них так грозно, что они притихли и присмирели, как и перед этим замершая толпа.

— Твой приказ исполнен, воитель Микстли, — сказал один из моих людей, вручая мне ожерелье, опалы на котором покраснели от крови Ночипы.

Я снова повернулся к задержанному жрецу. На нем больше не было ни волос, ни маски из кожи лица моей дочери, а его собственное лицо дергалось от страха.

— Положите его навзничь на землю, вот здесь, — распорядился я. — Только осторожно, чтобы не потревожить грубыми прикосновениями нежную кожу моей дочурки. Прибейте его руки и ноги к земле.

Этот человек, как и все жрецы нашего каравана, был совсем молодым человеком. И он взвизгнул пронзительно, как мальчик, когда первый острый кол пробил его левую ладонь. Всего ему пришлось взвизгнуть четыре раза. Остальные жрецы, так же как и поселенцы, начали беспокойно перешептываться, явно опасаясь за свою судьбу, но мои воины держали оружие наготове, так что попробовать бежать никто из толпы так и не решился. Я воззрился на распростертую на земле, извивающуюся, пригвожденную кольями за руки и за ноги фигуру. Юные груди Ночипы горделиво указывали на небо, а вот торчавшие из отверстия между ее ног мужские гениталии съежились и опали.

— Приготовьте известковый раствор! — приказал я. — Да покрепче. Намочите ему кожу и держите ее влажной всю ночь, пока она не пропитается насквозь. А потом мы подождем, когда взойдет солнце.

Сердитый на Всех одобрительно кивнул.

— А что делать с остальными? Мы ждем твоего приказа, воитель Микстли.

Один из жрецов, подгоняемый ужасом, бросился между нами, упал на колени и схватился окровавленными руками за кромку моей накидки.

— Господин благородный воитель! — заорал он. — Мы совершили эту церемонию с твоего разрешения! Всякий был бы только рад, увидев, что его сына или дочь выбрали для воплощения божества, но твоя дочь подходила лучше других по всем статьям. Ее выбрал народ, этот выбор одобрили жрецы, и ты не смог бы отказаться посвятить ее богу.

Тут я бросил на него такой взгляд, что он опустил глаза, а потом с запинкой промолвил:

— По крайней мере… в Теночтитлане… ты не мог бы отказаться. — Он потянул меня за мантию и сказал умоляюще: — Она была девственницей, как положено, но уже достаточно созрела, что нам и требовалось. Ты, благородный Микстли, сам разрешил нам делать все, чего требуют боги. Цветочная Смерть твоей дочери стала благословением для этого поселения и всех его жителей, залогом плодородия здешней почвы. Как бы ты мог отказать нам в этом?! Поверь мне, благородный господин, мы хотели лишь оказать честь Шипе-Тотека, твоей дочери… и тебе!

Я обрушил на жреца удар, сбивший его с ног, и спросил Куаланкуи:

— Ты знаком с «почестями», которые оказывают воплощению Шипе-Тотека?

— Да, друг Микстли.

— Тогда ты знаешь, что было проделано с моей невинной девочкой Ночипой. Проделай то же самое со всей этой швалью. Любыми способами, какие только придут тебе в голову. Солдат у тебя достаточно, вот пусть и позабавятся. Пусть не спешат и делают это с удовольствием. Но когда закончат, я хочу, чтобы в Йанкуитлане не осталось никого живого!

То был последний приказ, отданный мною: дальше всем руководил мой старый друг-солдат.

Он повернулся и принялся отдавать приказы, тут же выполнявшиеся воинами. Толпа взвыла от ужаса, но часть солдат быстро согнала в кучу всех взрослых мужчин. Часовые охраняли их с оружием в руках. Остальные солдаты сложили оружие, разделись и принялись за дело (или забаву). Время от времени кто-нибудь из них одевался и шел караулить пленников, давая возможность развлечься товарищу из числа охранников.

Я смотрел на это всю ночь напролет, ибо большие костры разгоняли тьму до самого рассвета, но в действительности почти ничего не видел и уж во всяком случае не испытывал совсем никакого злорадного удовлетворения. Крики, вопли, стоны и прочие звуки, сопровождавшие насилие и резню, не достигали моего слуха. Я видел лишь, как Ночипа изящно танцевала в свете костра, и слышал, как она мелодично пела под аккомпанемент одной-единственной флейты.

Произошло же там, в соответствии с приказами Куаланкуи, следующее. Все малые дети, грудные или только учившиеся ходить, были изрублены на куски — не быстро, но так, как обычно, очистив от кожуры, неспешно разрезают на дольки фрукт перед тем, как его съесть. Все это творилось на глазах у родителей и сопровождалось их воплями, рыданиями и проклятиями. Детей постарше, пригодных для совокупления, вне зависимости от пола, текпанеки принялись насиловать — опять же на глазах у их родных и близких. Когда же эти дети в результате жестокого насилия стали уже более не годны для плотских забав, их бросили умирать и взялись за юношей и девушек, а потом — за молодых женщин и мужчин. Не миновала сия участь и жрецов, которые, как я уже говорил, все были молодыми людьми.

Жрец, прибитый кольями к земле, наблюдая за этим, скулил и с опаской смотрел вниз — на собственные уязвимые срамные места, однако текпанеки, даже в неистовстве насилия, помнили, что его трогать нельзя.

Время от времени кто-нибудь из людей постарше пытался вырваться и броситься на помощь близким, но вооруженная стража крепко караулила пленников, не позволяя им не только освободиться, но даже отвернуться, чтобы не видеть надругательств над родными. Наконец, когда все молодые переселенцы превратились в куски истерзанной плоти, когда все они или умерли или были близки к тому, чтобы испустить дух, текпанеки взялись за людей постарше и, хотя к тому времени их пылу пора бы уже и поостыть, изнасиловали даже двух или трех путешествовавших с нами старух.

На следующий день, когда солнце уже стояло высоко, оргия наконец закончилась, и Сердитый на Всех приказал отпустить согнанных в кучу взрослых мужчин, бросившихся к окровавленным, перепачканным кровью и омикетль телам жертв насилия. Некоторые из них были еще живы и успели перед смертью увидеть, как солдаты — по следующей команде Куаланкуи — набросились на их родных. Своими обсидиановыми ножами текпанеки отсекли каждому из взрослых мужчин тепули, после чего проделали с ними, окровавленными и израненными, то, что проделывали с другими с помощью собственных членов.

Тем временем прибитый кольями жрец вел себя тихо, может быть, надеясь, что о нем позабыли. Но когда солнце поднялось выше, он понял, что ему предстоит умереть еще более страшной смертью, чем всем остальным, ибо то, что осталось от Ночипы, начало осуществлять собственную месть. Кожа, насыщенная известковой водой, по мере высыхания медленно сжималась, затвердевая на теле жреца сдавливающей его коркой. Он начал задыхаться и хрипеть. Даже не кричать, а только хрипеть, ибо набрать воздуху ему уже удавалось лишь столько, чтобы чуть-чуть продлить свою жизнь. А кожа неумолимо продолжала сокращаться, стягиваться, уже затрудняя движение крови в его теле. Отверстия на месте шеи, запястий и лодыжек Ночипы сузились, превратившись в медленно сжимающиеся гарроты. Лицо жреца, его руки и ноги начали вспухать и темнеть до безобразного пурпурного цвета. С раздувших губ еще срывались нечленораздельные звуки, но постепенно и они заглохли. Тем временем то, что недавно было тепили Ночипы, сомкнуло свое еще более девственно тугое, чем при жизни, кольцо, перетянув гениталии жреца у самого основания. Его мешочек олотин набух до размера мяча тлачтли, а тепули разнесло так, что он стал больше моего предплечья.

Солдаты расхаживали по территории поселения, рассматривая каждое валявшееся там тело, дабы удостовериться, что те, кто еще не умер, умирают. Текпанеки не проявляли милосердия и не облегчали страдания умирающих, однако приказ о том, чтобы в Йанкуитлане не осталось никого живого, выполнялся старательно. Под самый конец нас удерживало там лишь созерцание предсмертных мук жреца.

Я и мои товарищи стояли над его распятым телом, слушая слабый, затихающий хрип и глядя, как безжалостно сжимающаяся кожа все сильнее стягивает жреца, делая скрытые под нею части все тоньше, а налившиеся кровью, почерневшие открытые места, заставляя, напротив, раздуваться, невероятно увеличиваясь в размерах. Голова его уже походила на бесформенную черную тыкву, но жрецу все же хватило дыхания на короткий стон, когда его тепули, не выдержав внутреннего давления, лопнул, разбрызгивая вокруг черную кровь и обвиснув рваными клочьями.