Ацтек

Когда жрецы закончили свои наставления и прощальные молитвы, Ауицотля вместе с рыжей собакой посадили в могилу. Могилу засыпали землей, утрамбовали и положили сверху простой камень. К тому времени стоял уже поздний вечер, так что в Теночтитлан наша флотилия воротилась в темноте. На острове мы вновь выстроились по ранжиру и снова двинулись к Сердцу Сего Мира. Толпа к тому времени уже разошлась, площадь опустела, но нам, участникам церемонии, надлежало оставаться на своих местах, пока жрецы произносили на вершине освещенной факелами Великой Пирамиды новые молитвы, возжигали благовония и торжественно сопровождали все еще босого, одетого в рваные жреческие одежды Мотекусому в храм бога Тескатлипоки — Дымящегося Зеркала.

Должен упомянуть, что в каком именно храме произойдет следующая церемония, не имело особого значения. Хотя в Тескоко и некоторых других землях Тескатлипока считался верховным божеством, в Теночтитлане его чтили гораздо меньше. Просто так вышло, что этот храм был единственным на площади, у которого имелся собственный, окруженный стенами внутренний двор. Как только Мотекусома вошел в этот двор, жрецы закрыли за ним дверь. Избранному Чтимому Глашатаю предстояло на протяжении четырех дней и ночей оставаться там, не вкушая пищи, томясь от жажды, снося палящий зной или ливень (в зависимости от того, какую погоду будет угодно ниспослать богам), спать на голых камнях, предаваться благочестивым размышлениям и лишь со строго оговоренными промежутками заходить под крышу храма и молить богов ниспослать ему мудрость и покровительство, когда он начнет исправлять свою новую должность. После этого все уставшие участники церемонии разошлись — по домам, по дворцам, по казармам или постоялым дворам, радуясь тому, что в течение нескольких дней, пока Мотекусома не выйдет из храма, им не придется потеть в тяжелых парадных облачениях.

Едва волоча ноги в сандалиях с когтями, я поднялся по парадным ступеням своего дома, чувствуя себя настолько усталым, что когда дверь мне открыла не Бирюза, а Смешинка, даже не особенно удивился. В прихожей горела одна-единственная лампа.

— Время позднее, Кокотон уже наверняка крепко спит, — сказал я. — Почему вы с Коцатлем до сих пор не ушли домой? И где Бирюза?

— Коцатль отправился в Тескоко по делам школы. Он нанял первый же освободившийся после похорон акали, чтобы отплыть туда. А я обрадовалась возможности провести лишнюю минутку со своей… с твоей дочкой. А Бирюза готовит для тебя парилку и ванну.

— Вот и прекрасно, — ответил я. — Тогда сейчас кликну Звездного Певца, чтобы он проводил тебя с факелом до дому, а сам помоюсь да лягу спать. Да и слугам уже пора на боковую.

— Погоди, — нервно пробормотала Смешинка. — Я не хочу уходить. — Ее лицо, обычно имевшее цвет светлой меди, раскраснелось так, словно освещавшая комнату фитильная лампа находилась не позади женщины, а внутри ее головы. — Коцатль вернется домой только завтра вечером, никак не раньше. А сегодня, Микстли, я хотела бы, чтобы ты взял меня к себе в постель.

— Что такое? — буркнул я, делая вид, будто не понял. — Да в чем, наконец, дело, Смешинка?

— Ты и сам это прекрасно знаешь! — Она покраснела еще пуще. — Мне уже пошел двадцать седьмой год. Я замужем более пяти лет, но до сих пор не знаю мужчины!

— Коцатль такой же мужчина, как и всякий другой, — возразил я. — Пожалуйста, Микстли, не притворяйся тупым! Ты прекрасно знаешь, чего именно я не испытала.

— Если тебе от этого будет легче, — проворчал я, — то у меня есть все основания полагать, что наш новый Чтимый Глашатай покалечен почти так же серьезно, как и твой муж.

— В это трудно поверить, — сказала она. — Как только Мотекусому назначили регентом, он сразу взял двух жен.

— Возможно, что он удовлетворяет обеих тем же способом, что и Коцатль тебя.

Смешинка раздраженно покачала головой. — Очевидно, правитель как-то справляется с обязанностями мужа, раз ему удалось заронить семя в своих жен. У каждой из них уже родилось по младенцу. А мне на это надеяться не приходится. Ах, если бы я могла, по крайней мере, как и они, родить ребенка. Но о чем мы говорим, Микстли? Мне вообще нет никакого дела до жен Мотекусомы!

— Мне тоже! — отрезал я. — Но могу похвалить этих женщин за то, что они чтут свое супружеское ложе и не посягают на мою постель!

— Не будь жестоким, Микстли, — попросила Смешинка. — Если бы ты только знал, что мне пришлось пережить. Пять лет, ты только представь! Целых пять лет я покорялась судьбе и притворялась удовлетворенной. Я молилась и делала подношения Хочикецаль, выпрашивая у нее, чтобы она помогла мне удовлетвориться знаками внимания со стороны моего мужа. Но все бесполезно! Все это время я страдаю от любопытства. Как это бывает на самом деле, у настоящих мужа и жены? Я гадала, мучилась, робела, терзалась и вот наконец решилась попросить об этом тебя.

— Ты хоть понимаешь, что ты просишь меня предать своего лучшего друга? А заодно и подвергнуть нас обоих риску быть преданными удушению?

— Я прошу тебя именно потому, что ты его друг. Ты никогда не допустишь никаких сплетен и намеков, какие мог бы сделать любой другой мужчина. Даже если Коцатль каким-то образом и узнает, он слишком любит нас обоих, чтобы предать это огласке. — Помолчав, она добавила: — Если ты не согласишься, то этим окажешь своему лучшему другу очень дурную услугу. Скажу тебе правду: в таком случае я не стану больше унижаться, обращаясь к кому-то из наших знакомых, а просто куплю себе мужчину на одну ночь. Подцеплю какого-нибудь незнакомца на постоялом дворе. Подумай о том, каково это будет для Коцатля.

Я подумал. И вспомнил, как мой друг сказал как-то раз, что если эта женщина не захочет его, он сведет счеты с жизнью. Я поверил ему тогда и не сомневался, что сейчас, узнав о моем предательстве, Коцатль поступит точно так же.

— Хорошо, давай отбросим все другие соображения, Смешинка, — промолвил я. — Но все равно прямо сейчас я настолько устал, что не мог бы доставить удовольствие ни тебе, ни любой другой женщине. Ты ждала пять лет, так что, наверное, сможешь подождать, пока я вымоюсь и высплюсь. Тем более что, как ты сама говоришь, у нас в запасе еще целый день. Так что иди сейчас домой и, пока есть время, последний раз хорошенько обо всем подумай. Ну а коли не утратишь решимости…

— Я не передумаю, Микстли. И завтра непременно сюда приду. Я позвал Звездного Певца, и тот, взяв факел, удалился со Смешинкой в ночь. Я уже разделся и лежал в ванной, когда услышал, как он вернулся. Сон едва не сморил меня прямо там, но вода остыла, и холод заставил меня вылезти. Пошатываясь, я добрел до спальни, рухнул в постель, накрылся одеялом и заснул, не потрудившись даже погасить зажженную Бирюзой лампу.

Но даже в этом тяжелом сне я, должно быть, опасался и страшился неожиданного возвращения нетерпеливой Смешинки, ибо глаза мои мгновенно раскрылись, едва только скрипнула дверь спальни. Лампа горела совсем слабо, но за окном уже занимался рассвет, и когда я увидел, кто вошел, волосы у меня на голове встали дыбом.

Я не слышал внизу никакого шума, а ведь и Бирюза со Звездным Певцом наверняка всполошились бы, проникни в дом посторонний. Значит, то мог быть только призрак. Предо мной стояла женщина в дорожной одежде, в теплой накидке из кроличьих шкурок и с наброшенной на голову шалью. И хотя свет лампы был тусклый, а рука моя, подносившая к глазу топаз, дрожала, я узнал ее. Узнал свою Цьянью.

— Цаа… — выдохнула она шепотом, в котором чувствовалась радость, и я узнал голос жены. — Ты не спишь, Цаа?