Ад

Площадь уже опустела. Две тарелки в небе приблизились к ней, но никаких вражеских действий не предпринимали, тихонечко покачиваясь друг возле друга. Надо бы кончать с ними, но перед этим нужно некоторые неотложные вопросы решить!.. Пулемет замолк. На склоне, за руинами церкви, на фоне огненного Сухого Каганца и кровавых отблесков на стене тумана, чернела верхушка скифской бабы. На крыше полуразрушенного здания главного корпуса Юнакского рынка какой-то человек вымахивал белой простыней. Прищурившись до боли в глазах, я узнал в нем Юрия Гемоновича.

5

Мы с Гегемоном сидели прямо посреди площади на ящиках из-под яблок, притащенных сюда хромым Айком. Поставив их на ребра, он исчез в здании рынка, ощетинившись от моего насмешливого взгляда. Прикрытая развалинами церкви, задом к площади и передом к переулку, ведущему к Юнакскому парку, стояла «волынянка». Поросячье рыльце пулемета было направлено прямо на нас. С противоположной стороны, за перевернутой «маздою», замерло несколько мужчин с ружьями в руках. Кое-где можно было увидеть фигуры людей, передвигающихся от церкви к рынку и наоборот. Иногда они останавливались и разговаривали между собою, но на плоскость площади никто не выходил. Сладкие яблочные ароматы от ящиков перемешивались с угарным смрадом мазута.

Я посмотрел на перевернутую «мазду» и спросил Гемоновича:

— Ружей-то где столько нашли?

— Да, — поморщился тот, — это ерунда. Вспомнили, что здесь рядом магазинчик охотничий был, ну и… Если бы ты город лучше знал, то и сам бы до этого додумался.

— За тобой успеешь. Ты же мне на раздумывание времени совсем не даешь.

— Времени у нас, — серьезно произнес Юрка, — навалом. Надо же как-то жизнь начинать налаживать.

— Жизнь? — улыбнулся я. — Ты, кажется, специалист другого профиля. Противоположного.

Гегемон снова поморщился:

— Ты снова про Паламаренка? Так сам же видел — случай. Меня после этого знаешь как трясло! Больше землетрясения этого проклятого.

— Да ты что? — притворно удивился я. — А после Бабия тоже трясло?

— Бабия? А, оператора того. Тоже случайность. Я же вслепую стрелял. Снова ж таки, ты сам видел.

— Угу… И Мельниченка… Случайный ты какой-то человек, Гегемон. Я когда в Киев переехал, некоторое время с друзьями гременецкими переписывался. Писали они мне про смерть Звонаря. Ты же знаешь его, не так ли? Он первым по городу торговлю девчатами к рукам прибрал.

Юрий настороженно смотрел на меня.

— Знаешь, — утвердительно продолжил я. — И то знаешь, что труп его нашли в Чернецких плавнях. С пулей во лбу. А потом Савелий был, который секонд-хендом баловался. С такой же самой дыркой. И Тамерлан. А потом исчез ты куда-то, Юра. И следы твои затерялись на просторах новых независимых государств до тех пор, пока ты в Киеве не вынырнул. Только вот не понял я тогда, на кого ты работал. Не подскажешь?

— Параллели, Волк, ты какие-то странные проводишь. Следил за мной для чего-то…

— Изучал, — вставил я.

— Пусть так. На кого я работал, я еще в палатке мельниченковской объяснил. А насчет изучения… Я тебя тоже, кстати, изучал. И странную вещь обнаружил. Живет такой себе человечек, военное училище оканчивает, службу начинает. Все по регламенту. А потом чудеса какие-то происходят: пять лет из его биографии напрочь исчезают. Будто он их и не жил совсем.

Я скрипнул зубами:

— Не тебе, Гегемон, судить, жил человек или временно умер. Потому что он не для себя, а для страны и жил, и тропами потусторонними ходил-хаживал.

— Да я ж ничего. Я же, например, тоже для государства. Ведь Мельниченко Григорий Артемович его представителем был. И именно с ним я в Киеве начинал. Да и здесь, в Гременце. Ты же слышал, что Беловода мы щупали по его приказу.

Я на миг прикрыл глаза, представив перед собой сосредоточенное лицо Тамары. Перед смертью она уже все знала и понимала, но до конца все-таки не верила. Не могла, не имела права жить с такой верой. Может, именно поэтому и выключался ее мозг? А когда включался, она сама себе смерти искала? Кто теперь это узнает?..

Я встряхнул головой:

— Слушай, Юра, скажи мне, дураку, чего ты меня до сих пор не грохнул?

— Так я же старался…

Я вспомнил фонтанчики от пуль во время гибели Пригожи и пожал плечами:

— Я не про это. Возможность же не раз была. Скажем, во время спектакля, который Айк устроил, можно было бы. И чужими, кстати, руками.

Гегемон вздохнул:

— Алексиевскому своему спасибо скажи да Пригоже. Ведь Иванушка мог из свидетеля в соучастника превратиться, а он тогда мне еще нужен был… А потом узнал я, что документы Беловода у тебя, что ты знаешь, как с изобретением его обращаться, и уже ты мне нужен стал. Эх, — стукнул он кулаком об ладонь, — знать бы, что Беловод у нас под носом лежит!.. Это Тамара, сучка, все нам перепаскудила! — Он помолчал. — А когда лазер у тебя оказался, то я, как ты, наверное, заметил, решил все-таки принять радикальные меры. Потому что Беловод все равно погиб, а документы ты уничтожил. Однако с пулеметом в это время ты здорово придумал. А поскольку, желаешь ты того или нет, но я тебя уважаю, то и возникла у меня одна интересная идейка. Она, эта идейка, тусовалась у меня еще во время нашей встречи в палатке, но сейчас окончательно сформировалась, и именно из-за нее сидим мы тут и спокойно так разговариваем.

Он замолчал, наблюдая за тем, оценил ли я степень его откровенности. Не придя к определенному выводу, решил продолжить.

— Я тебе больше скажу. Вот знаешь ты, что я на Мельниченка работал. И на Мороза, на Пригожу. Да и на Паламаренка. На завод к Паламаренку меня, кстати, действительно Пригожа послал. Но не в этом дело. Дело в другом. Умный человек себе работу всегда найдет. Более того, ты же понимаешь, а я секрета из этого уже не делаю, что если этот умный человек одновременно работает на таких разных людей, то прежде всего он работает на самого себя. Я же ими всеми вертел, как хотел! Я был их хозяином, я! — чуть не закричал Гемонович, но мгновенно успокоился. — Как ты знаешь, была у меня мысль с теми документами за бугор рвануть, но теперь понял я, что именно на этой земле мое время настало!.. Наше время, Волк…

Он наклонился ко мне, приблизив вплотную лицо с грязной засаленной кожей и уставившись почему-то своими красными глазами не в мои зрачки, а в мой лоб.

— Мы же с тобой бойцы, Волк. Вдвоем нас никто не победит. Мы же с тобой — люди бойцовской породы. Над нами черт его знает какие селекционеры работали! Все остальное — это просто навоз, толпа. Всю жизнь никто мне не верил. Думали, что так себе — мальчик на побегушках. Но в настоящих людей никто никогда не верит, Волк! Потому что толпе их не разглядеть, потому что они великоваты для нее, потому что она их облепляет и думает, что они — просто опора для стоптанных ее башмаков. Толпу надо согнать с опоры, Волчара! Кнутами, штыками, пулями!.. Чтобы она отбежала, испуганно остановилась да и рассмотрела то, на чем стояла. Чтобы изумилась убожеству своему. Идем со мной, Волк, идем!.. Потому что нет Гременца. Может, и мира нет. Есть только мы и толпа. И мы для нее свой порядок установим. Вдвоем. С тобой вдвоем. Не надо мне твоего лазера. Пусть у тебя остается. Будешь у меня главнокомандующим и правой рукой. Ну что, Волк, идешь?..

Я посмотрел на небо, в котором две последние тарелки передвигались осторожными кругами, постепенно сужая их над площадью. Бросил взгляд на стену тумана, в котором исчезал гангренозно-красный раскаленный Сухой Каганец. Взглянул на людей с ружьями, прячущихся за «маздою», на нашу «волынянку», сгорбленную пулеметом. И в конце концов повернулся к Гемоновичу.

— Нет, Юрий. Сам иди. И не просто иди, а широкой, так сказать, дорогой. А я лучше тропками побреду. На них интересней и для ума полезнее: со всякой нечистью поболтать можно, чарку перекинуть, с ведьмочкой какой-нибудь переспать. Общение. Существование, блин. А на твоей дороге — сосуществование. До определенных границ обочины этой самой дороги.