Ада, или Эротиада
Шрифт:
Его племянник и наследник, честный, но крайне консервативный торговец текстилем из Руинена (это, как говорят, где-то рядом с Цволле) при многочисленном семействе и малом обороте не позволил лишить себя миллионов гульденов, по поводу явного разбазаривания которых вот уже лет десять как консультировался со всякими психиатрами. Все сто любоцветов открылись одновременно 20 сентября 1875 года (и по сладкому совпадению старорусское наименование сентября «рюен», что можно произнести и как «руин», перекликалось с названием родного городка нашего впавшего в экстаз Провинциала). К началу нового столетия Венерины доходы продолжали прибывать (по правде говоря, то был уже последний приток). Году примерно в 1890-м одна болтливая газетенка сообщила, что из чувства благодарности и также из любопытства «мануфактурный» Вин всего один раз — и не более того — совершил со всем семейством поездку в ближайший любоцвет — и еще в ней говорилось, что Гийом де Мопарнас с негодованием отвергла предложение из Голливуда написать сценарий, посвященный этому важному и знаменательному событию. Что, несомненно, чистый вымысел.
Размах Эрикова деда оказался широк — от дебилизма до дадаизма, от Низкой Готики до Хох-модерна [340] . Воссоздавая свой рай, он даже позволял себе, хоть изредка, выразить прямолинейный хаос кубизма (с «абстракцией», отлитой в «бетоне»), копируя — в том смысле, что так прекрасно описан в карманном издании «Истории английской архитектуры»
340
«Высокого» модерна, ультрамодерна (нем.).
341
Бордели (фр.).
Однако в целом дед склонялся прежде всего к идиллическому романтизму. Не лишенные вкуса английские джентльмены находили немало прелестей в Приюте Желаний, достойном сельском доме со стенами, оштукатуренными до крыши, или Шато Вальсинор с его персивидным дымоходом и крутобедрой мансардой. Нельзя было не восхититься остроумием Дэвида ван Вина, преобразившего новейший особняк в стиле английского ампира в благоустроенный дом фермерского типа или заново смонтировав монастырь на удаленном островке столь причудливо, что невозможно было отличить мавританский стиль от ватиканского, страсти от снасти, язвы от вяза. Незабываемо прелестно было Гнездышко близ Бравадчестера или у Квазиубани в прелестной глухомани к югу от виадука сказочной Палермонтовии. Мы высоко оценили способность ван Вина смешивать сельскую тривиальность (шато в хороводе каштанов; замок под стражей кипарисов) с особым внутренним убранством, возбуждавшим оргии, что отразилось в потолочных зеркалах эрогенетично юного Эрика. Наиболее эффективным функциональным моментом явилась естественная защита, которую архитектор поистине выкристаллизовал из окружающего ландшафта. Гнездилась ли «Вилла Венера» средь лесов, была ли окружена необъятным парком или выходила фасадом на нисходящие каскадом рощи и сады, подъезд к ней начинался с поворота на частное шоссе и продолжался лабиринтом оград и стен с неприметными дверями, ключи от которых имели лишь клиенты да охрана. Хитроумно размещенные прожекторы прослеживали путь идальго под маской и в плаще сквозь темные лабиринты зарослей; ибо одно из условий, придуманных Эриком, было таково: «каждое заведение должно открываться исключительно в полночь и закрываться с рассветом». Система звонков, которую, возможно, Эрик целиком изобрел сам (на самом деле столь же стара, как bautta [342] и вышибала), предохраняла клиентов от столкновения друг с другом в доме, потому не имело значения, сколько почтенных гостей ожидает или прелюбодействует в той или иной части любоцвета, каждый считал, что он единый шах на весь сераль, так как вышибала, тихий и вежливый человек, смахивавший на администратора манхэттенского универмага, разумеется, в счет не шел: он появлялся, если возникала задержка с выяснением личности или с кредитной карточкой, но редко был вынужден применять грубую силу или призывать помощника.
342
Маска-«домино» (ит.).
Согласно плану Эрика, Дворянские Советы Старейшин занимались отбором девочек. Изящная форма пальчиков, отменные зубы, безупречная кожа, не знавшие краски волосы, безукоризненные попки и грудки и живая неистовость жадного сладострастия были непререкаемыми требованиями, провозглашенными вслед за Эриком и Старейшинами. Непорочность допускалась лишь у самых юных. И напротив, не принимались когда-либо (пусть даже в нежном возрасте) рожавшие, сколь бы ни были девственны их соски.
Социальное происхождение не оговаривалось, однако Комиссии, изначально и гипотетически, стремились набирать девочек из более или менее благородных семей. В целом дочери художников казались предпочтительней дочерей ремесленников. Совершенно неожиданно заметную часть составили дочери приниженных лордов из промозглых замков, а также обнищавших баронесс из обшарпанных гостиниц. В списке из примерно двух тысяч особ женского пола на 1 января 1890 г. (величайший год в анналах Виллы Венера), обслуживающих имеющиеся любоцветы, я насчитал не менее двадцати двух, напрямую связанных с королевскими домами Европы, хотя по крайней мере четверть всех девиц имела плебейское происхождение. Благодаря хорошей встряске генетического калейдоскопа или чисто шулерской удаче, а то и вообще без всякой причины дочери крестьян, лоточников и водопроводчиков оказывались зачастую изысканней, чем их средне-среднеклассные или высоко-высококлассные товарки, явление любопытное, которое подфартит моим читателям не из благородных, как и то, что служанки «при» восточных чаровницах (прислуживавшие при разнообразных ритуалах клиенту с его ненаглядными посредством серебряных тазиков, расшитых полотенец и неотразимых улыбок) нередко спускались с увенчанных гербом высокотитулованных высот.
Отец Демона (как вскоре и сам Демон), а также лорд Ласкин, и г-н Ритков, и граф Питер де Прэ, и Мир де Мир, эсквайр, и барон Адзуроскудо — все были членами первого Совета Клуба Венеры; но именно визиты стеснительного, тучного, крупноносого г-на Риткова бурно возбуждали девочек, наводняя окрестности детективами, по долгу службы перевоплощавшимися в садовников, конюхов, лошадей, рослых молочниц, новые изваяния, старых пьянчуг и тому подобное, пока Их Величество в кресле особого образца, соразмерном его габаритам и прихотям, развлекался с той или иной жемчужинкой местного царства, блондиночкой, брюнеточкой или шатеночкой.
Поскольку первый любоцвет, который я посетил, едва став членом Клуба Вилла Венера (незадолго перед вторым моим летом с Адой средь ардисовских кущ), теперь, претерпев немало житейских злоключений, стал загородной виллой одного весьма мной уважаемого чузийского дона и его милейшего семейства (очаровательной супруги и прелестных двенадцатилетних дочек-тройняшек по имени Ала, Лола и Лалага — особенно хороша Лалага), не стану называть, где это, — хотя дражайшая моя читательница уверяет, что я таки упоминал этот дом несколько выше.
С шестнадцати лет я уж был частым посетителем борделей, но хотя иные из самых лучших, в особенности те, что во Франции и в Ирландии, обозначались тройным красным значком в путеводителе Нагга, ничто в них не могло сравниться с роскошью и блаженством, испытанными мною на первой моей Вилле Венера. Разница как между раем и сараем.
Три матроны-египтянки, послушно державшиеся в профиль (удлиненный эбеновый глаз, очаровательный вздернутый носик, заплетенная в косы черная грива, медово-золотистая фараонова тога, африканские браслеты, рассеченная прядью конского волоса серьга из дутого золота, индейская повязка вкруг лба, на груди накладка с орнаментом), любовно заимствованные Эриком Вином с репродукции какой-то фивейской фрески (несомненно, крайней банальщины для 1420 г. до н. э.), отпечатанной в Германии (K"unstlerpostcarte [343] № 6034,
по утверждению циничного д-ра Лагосса), с помощью методики, которую томящийся Эрик именовал «изощренным воздействием рук на некоторые нервные центры, местонахождение и скрытая сила которых известны лишь немногим сексологам древности», сопровождаемой не менее изощренным втиранием некоторых мазей, не слишком явно упомянутых в порноанналах Эриковой «Ориенталии», подготовили меня для священного приятия юной девственницы из ирландского королевского рода, как было наказано Эрику в последнем его сне в швейцарском Эксе неким магистром скорее похоронных, нежели похотливых дел.343
Серийная почтовая художественная открытка (нем.).
Все эти приготовления текли в непрерывной, такой невыносимо сладостной размеренности, что и Эрику, испускавшему дух в своем сне, и Вану в гадкой яви на кушетке в стиле рококо (в трех милях от Бедфорда) казалось совершенно непостижимым, как умудряются три эти молодые особы, внезапно оказавшиеся без одежд (известный дрёмоэротический эффект), так растягивать предвосхищение, невыразимо долго удерживая клиента на самой грани разрешения. Я распростерся недвижим, чувствуя, как делаюсь вдвое длинней (дебри бреда — в науке аукнется!), когда шестерка нежных ручек попыталась пристроить la gosse [344] , дрожащую Ададу, на устрашающего вида член. Дурацкая жалость — чувство, которое мне редко присуще, но желание тут же спало, я велел унести ее и щедро потчевать пирожными с персиками и сливками. Египтянки были явно разочарованы, но довольно скоро воспряли духом. Я востребовал всех двадцать обитательниц этого гарема (включая прелестницу с манящими губками и гладеньким подбородочком) пред свои вновь алчущие очи. После тщательного осмотра, долго лаская взглядом ляжки и шеи, я выбрал наконец златовласку Гретхен, бледную андалузку и черную красотку из Нового Орлеана. Служанки набросились на них, как пантеры, и, отглянцевав не без лесбийского сладострастия, направили всех трех несколько приунывших граций ко мне. Полотенце, протянутое мне, чтоб утереть пот, покрывший лицо и склеивавший веки, могло быть и почище. Я прикрикнул на них, заставил, черт побери, рвануть настежь плохо прикрытую створку окна. Грузовичок застрял в грязи посреди забытой, недостроенной дороги, рев мотора и тщетность потуг тонули в загадочном мраке. Лишь одна из девочек задела меня за живое, но я мрачно и неторопливо обрабатывал каждую, «переходя от губ к губам посреди потока» (как советовал Эрик), но неизменно кончал, лишь слившись с жаркой андалузкой, сообщившей мне при расставании после прощальной встряски (хотя неэротическое общение было вопреки правилам), что ее отец проектировал бассейн в поместье кузена Демона Вина.
344
Девочку (фр.).
Потом все кончилось. Грузовичок уехал или затонул, и Эрик лежал скелетом в самом фешенебельном уголке кладбища в городке Экс («В конечном счете все кладбища становятся „экс“ — как заметил один веселый священник-„протестант“»), где-то между неизвестным альпинистом и моим мертворожденным двойником.
Черри, юный шропширец лет одиннадцати-двенадцати, единственный мальчик в очередном нашем (американском) любоцвете, имел внешность такую забавную — рыжий, курчавый, с мечтательным взором и тугими, как у эльфа, щечками, — что две изысканно спортивного стиля куртизанки, развлекавшие Вана, убедили его в одну из ночей попробовать мальчугана. Их объединенные усилия, однако, не сумели возбудить прелестного содержанца, утомившегося от недавних многочисленных востребований. Его девичья попка оказалась до плачевности обезображена и вся цвела от захватов грубыми клешнями и щипков; но хуже всего было то, что отрок не мог сдержать острейшего расстройства пищеварения, явившегося, несомненно, результатом чрезмерного увлечения незрелыми яблоками и отмеченного пренеприятными дизентерийными симптомами, отчего поршень любовника окрашивался в горчичный цвет вперемешку с кровью. В конце концов мальчика пришлось то ли пристрелить, то ли куда-то деть.
Собственно говоря, пополнение мальчиками следовало прекратить. Знаменитый французский любоцвет так и не воспрял после того, как граф Лангбурнский застал своего выкраденного сынка, зеленоглазого, хиленького фавненочка, в момент осмотра неким ветеринаром, коего граф тут же по ошибке и пристрелил.
В 1905 году Виллу Венеру постиг удар по касательной и совсем с другой стороны. Персонаж, которого мы назвали Ритков, или Вротик, вынужден был по старости и немощи прекратить свое покровительство заведению. Однако как-то раз ночью внезапно он заявился туда, свеж, точно пресловутый огурчик; но после того как весь персонал его любимого любоцвета в окрестностях Бата без устали тщетно трудился над ним до тех пор, пока не взошел на привычном, как будни молочника, небе ироничный Геспер{109}, посрамленный властелин половины земного шара запросил Перламутрово-Розовую Книгу и записал в ней фразу, что некогда изрек Сенека:
subsidunt montes et juga celsa ruunt [345] ,
и, рыдая, удалился. Примерно в то же время одна почтенная лесбиянка, заправлявшая Виллой Венерой в Сувенире, восхитительном Миссурийском курорте, собственными руками (а она была российской чемпионкой в тяжелом весе) задушила двух своих самых красивых и наиболее ценных подопечных. Все это было довольно-таки грустно.
Едва лишь начавшись, вырождение клуба развивалось до удивления стремительно и по нескольким автономным направлениям. Оказалось, что девушки с безупречным происхождением разыскиваются полицией и что они либо любовницы бандитов с квадратными подбородками, либо сами преступницы. Врачи-взяточники допускали к службе крашеных блондинок, нарожавших уже с полдюжины детей, и сами уж были не прочь открыть где-нибудь в глуши свой собственный любоцветик. Талантливейшие косметички омолаживали сорокалетних матрон до такой степени, что ни по виду, ни по запаху их было не отличить от школьниц, едва вступающих в жизнь. Джентльмены знатного происхождения, кристально честные мировые судьи, кроткие ученые мужи на поверку оказались так резво охочими к совокуплению, что иных их малолетних жертв пришлось госпитализировать и затем переместить в обычный публичный дом. Неизвестные покровители куртизанок подкупали медицинских инспекторов, а Раджа Кашу (самозванец) подхватил венерическую болезнь от праправнучки императрицы Жозефины (подлинной). Одновременно и экономические напасти (оставшись вне финансового или мировоззренческого кругозора Вана с Демоном, однако задев многих из их круга) начали ограничивать эстетические возможности Виллы Венера. Выскакивали из розовых кустов, размахивая яркими журнальчиками, омерзительные сутенеры с услужливой ухмылочкой, обнажавшей дырки между гнилыми зубами, начались пожары и землетрясения, и совершенно неожиданно из сотни уникальных палаццо осталась всего лишь дюжина, да и те вскоре скатились до уровня дешевого борделя, так что к 1910 году все останки с английского кладбища в Эксе пришлось свезти в одну общую могилу.
345
Рухнут утесы, падет горных хребтов крутизна (лат.).{247}