Адам Смит

— Аббат Гальяни ошибается, как он, впрочем, ошибается во многих более важных вопросах, — быстро и неожиданно сухо ответил Морелле.

Д'Аламбер, сидевший до сих пор молча, лукаво улыбнулся и незаметно подмигнул Смиту. В этом мирке были свои секреты и конфликты.

— Наш дорогой аббат признает только пятьдесят процентов максим доктора Кенэ, а это явно недостаточно, чтобы быть правоверным экономистом. Он адепт другого учения, главный пророк которого известен вам гораздо лучше, чем доктор.

— Вы имеете в виду мсье Тюрго? — наивно осведомилась мадам.

— Разумеется.

— Это прекрасно, дорогой аббат! — воскликнула она, в комическом восторге всплеснув руками. — Значит, вы не верите в эту странную догму, которую никто не понимает. Почему каждый, кто не возится в земле, бесплоден? Конечно, мы живем за счет крестьянина. Но неужели ткачи, швеи, торговцы — тоже? Они же работают с утра до ночи! Я однажды попросила мсье Дюпона объяснить мне это, но я опять ничего не поняла.

— Этот парадокс действительно превосходит понимание простых смертных, — сказал Смит. — Но он-то, может быть, и помогает популярности теории доктора Кенэ: люди любят парадоксы и не любят признаваться, если их не понимают. Когда я слушаю и читаю доктора, мне иногда, право, кажется, что он слегка шутит над нами. Во всяком случае, британец такую теорию просто не поймет.

Смит хотел прибавить еще что-то, но мадам Гельвеций вновь всплеснула полными обнаженными руками и, просияв, громко сказала:

— А вот и сам мсье Тюрго! У нас получается уже небольшой economic club. Пожалуй, мы скоро составим конкуренцию антресольному клубу доктора.

Смит, сидевший спиной к входу, оглянулся. Тюрго стоял в дверях и с высоты своих шести с лишним футов озирал гостиную. Потом твердым шагом направился к мадам Гельвеций и склонился перед ней. Услужливый лакей придвинул кресло, оно заскрипело под его массивным телом.

Тюрго было около 40 лет. Его красивая голова римского патриция была слегка откинута назад, что придавало ему вид некоторого высокомерия. Он не носил парика. Слегка завитые и припудренные волосы темной волной падали на плечи.

Внешность его была замечательна. Где бы он ни появлялся, все взгляды, невольно обращались к нему. Морелле рассказывал, что в юности он был очень застенчив. Привычка подавлять эту застенчивость создавала теперь обратное впечатление подчеркнутого достоинства и самоуверенности.

Беседа Тюрго была всегда четкой, деловитой, немного даже суховатой. Но это нравилось Смиту. Когда перед ним ставили вопрос, он на мгновение как-то уходил в себя, пристальный взгляд карих глаз затуманивалря, потом он начинал говорить. Это был монолог, прерывать его не следовало. Если собеседник делал это, Тюрго как будто внимательно смотрел на него и вежливо слушал, но через минуту продолжал говорить, как будто его не прерывали и он ничего не слышал. Кончив, он ждал возражения или вопроса и, помедлив, опять брал слово.

В доме Гельвеция Тюрго давно был своим человеком, хотя с хозяином у него сложились нелегкие и неровные отношения. Но он был любимцем Анн-Катрин, и этого было достаточно, чтобы Гельвеций принимал его охотно и непритворно сердечно.

Тюрго вместе с обширной ученостью имел опыт практического человека, и это выгодно отличало его в глазах Смита. В свое время он со своим покойным другом и наставником, интендантом торговли Венсаном Гурнэ, объехал всю Францию. инспектируя промышленность, ремесла и торговлю. Шестой год он служил интендантом (губернатором) в Лиможе, управляя глухой крестьянской провинцией на западе Франции. Обычно он проводил в Париже лишь три-четыре месяца, но на этот раз дела задержали его в столице до середины лета, чем Смит был весьма доволен.

Смит нашел многие идеи Тюрго весьма близкими к своим. Хотя Тюрго во многом сходился с Кенэ, взгляды его были шире и гибче. Он твердо стоял за свободу торговли, за отмену феодальных повинностей и ремесленных цехов, за всеобщность налогообложения. Что было возможно, он делал в своей провинции. Тюрго хорошо знал английских авторов — Чайлда, Юма, Таккера; среди «секты» же было принято снисходительно-презрительное отношение к английской политической экономии.

— А мы как раз говорили о вас, — сказала мадам Гельвеций, когда Тюрго уселся. — Вернее, о вас, докторе Кенэ и экономистах. Мсье Смит посетил вчера антресоли.

— Кстати, вас там ждали, — заметил аббат. — Апостолы не оставили надежду полностью обратить вас в кенэанскуюверу. — Он старательно выговорил это только что пришедшее ему в голову слово. — Особенно молодой Дюпон. Сам Учитель, по-моему, об этом не очень заботится.

— Кажется, вы богохульствуете, аббат? — с сомнением спросила она.

— В пределах допустимого, мадам. Вчера, когда мы ехали ночью из Версаля, мсье Смит говорил мне, что это напоминает ему Сократа и его учеников. Что до внешности доктора, то он, пожалуй, действительно похож на Сократа. (К счастью, без Ксантиппы: иначе антресольный клуб давно закрылся бы!)

— Правда, что бывший интендант Мартиники живет у доктора? — перебил его д'Аламбер.

— Да, мсье Лемерсье не сходит с антресолей уже несколько недель. Они готовят какое-то сочинение, где будет изложено все кредо секты… Но я не закончил. Так вот, может быть, он и похож на Сократа. Но когда я слышу и вижу учеников, то, как хотите, мне на ум приходит язык евангелия. Разве это не маркиз Мирабо: «Но Идущий за мною сильнее меня; я не достоин понести обувь Его; Он будет крестить вас… чистым продуктом и единым налогом»?

— От Матфея, глава третья, — серьезно прокомментировал Тюрго.

Все, кроме него, расхохотались.

— Сорбонна не проходит даром, — заметил д'Аламбер. Морелле и Тюрго вместе изучали богословие в Сорбонне.

Блестящие таланты молодого Тюрго обещали новое светило церкви. Архиепископ Парижский, прослушав одну из его латинских речей, с восторгом говорил об этом королю. Но в 23 года красивый аббат неожиданно оставил духовную карьеру, скинул сутану и стал часто появляться в салонах. Говорили, что одна из причин этого — его чувства к мадемуазель де Линьивиль, отнюдь не чисто дружеские. Но она тогда же вышла за Гельвеция, который был на 12 лет старше и в 12 раз богаче Тюрго. Впрочем, никто не сомневался, что это брак по любви, и никто не приписывал Тюрго связи с мадам Гельвеций. Его считали любовником герцогини д'Анвиль, время от времени приписывали другие связи. Говорить на эту тему с ним не решались даже самые близкие друзья: характер Тюрго не допускал фривольности и ограничивал интимность.

Их разговор в углу гостиной был прерван приглашением к обеду. За столом Смит и Тюрго сидели рядом. Смиту очень хотелось вызвать его на разговор о «секте» и выслушать обычное четкое и умное резюме. Но Тюрго был явно не расположен к этому, а заставить его говорить о том, о чем он не хотел говорить, было безнадежным делом.

Однако жалеть Смиту не пришлось. Поговорив о Юме и Руссо и высказав о последнем несколько безапелляционных резкостей, Тюрго замолчал и занялся едой. Потом повернулся всем телом к Смиту, внимательно посмотрел на него и, точно преодолев какое-то внутреннее сопротивление, сказал: