Адамово яблоко (журнальный вариант)
Шрифт:
— Не надо, — выдохнул он.
— Смешно? И мне смешно.
Он не сопротивлялся, и Георгий сделал всё грубо и быстро. В последний момент сомкнул пальцы на его горле и успел подумать «сейчас убью его», и что вот так, наверное, умирают от инсульта.
Затем, постепенно приходя в себя, услышал, как Игорь судорожно кашляет под ним. Запоздало сообразил, что чуть не придушил мальчишку и сильно напугал.
— Жив?..
Тот торопился натянуть джинсы, отползая, громко клацая зубами.
— Ну, ничего. Извини.
Георгий встал, повернул кран и подставил голову под холодную
Рослик в прихожей надевал пальто.
— Куда ты? — спросил Георгий.
— Какая тебе разница? Домой.
— Подожди. Пойдем, выпьем.
Рослик покривился.
— А потом? Спать вместе? Чтобы твой мальчик посмеялся надо мной, тебе этого хочется? Ему семнадцать лет, а мне двадцать девять, у меня вот такие вены на ногах и изуродованные пальцы! Нет уж, развлекайтесь без меня! Старую куклу надо выбросить, когда купили новую!
Игорь тоже вышел в прихожую, бледный как покойник.
— Я не буду над вами смеяться, — проговорил он, не сводя с Рослика глаз.
Тот резко обернулся.
— Только вот не надо меня жалеть, зайка моя! Пожалей себя, вернее будет!
— Ты можешь меня послушать? — с нажимом потребовал Георгий. — Я хочу, чтобы ты остался, и ты останешься. Я ничего подобного не имел в виду.
— Вот ему рассказывай, что ты имел в виду, — Рослик ткнул в Игоря пальцем. — А я тебя не первый год знаю!
В этот момент Севочка, вероятно, разбуженный шумом, появился в конце коридора, хватаясь за стены, раскачиваясь с угрожающей амплитудой. Увидев их, он негромко изумленно воскликнул:
— Твою мать, люди! А где я?
В ответ на это Игорь громко икнул, и Георгий Максимович вдруг почувствовал себя балаганщиком, которого взбунтовавшиеся куклы втягивают в хоровод своей жестокой буффонады. Икающий Пьеро, полуодетый Арлекин и разъяренная Коломбина сговорились повеселиться на его счет.
— Так! — возвысил он голос. — Никто никуда не уходит. Ты раздевайся, ты надень мой халат в ванной за дверью. А ты прекрати икать! Все — марш на кухню, я варю кофе.
Рослик не сразу, очень медленно, стащил пальто. Игорь пытался сдержать икоту — в кухне Георгий налил ему воды.
— Это тебя кто-то вспоминает, — пояснил Севочка, впопыхах или же с умыслом натянувший на себя неизвестно где добытый халат Нины Ивановны, цветастый, отделанный тесьмой. — Кстати, ты кто? И что мы тут делаем?
— Меряемся, у кого член длиннее, — зло прокомментировал Рослик.
— А если у кого-то самый маленький?
— Тот и будет дежурить по кухне, — попытался пошутить Георгий, но никто не улыбнулся.
Единственный трезвый из них, Игорь, видимо, решил исправить упущение, и налил себе сразу полстакана коньяка.
— Да, а почему мы не пьем? — спохватился Севочка.
— Пей, кто тебе не дает, — покривился Ростислав. — Здесь будут только рады. Может, трахнут тебя, наконец, красивые мужчины, а не Клочкевич с Кондрашовым, как всегда. — Затем он вдруг переключился на Игоря: — А ты что моргаешь, зайчик-одуванчик? Думаешь, кусок счастья урвал? Дядька богатый, не жадный, с горячей морковкой между ног? Только запомни мои слова, дорогуша! Сейчас
он тебе сигаретки прикуривает, вино дает пить изо рта. А когда наиграется — подотрется тобой, бросит в унитаз и спустит воду. И тебе будет хуже, чем мне! Потому что я-то знал это с самого начала, а ты до сих пор думаешь, что в сказку попал.— Ладно, — оборвал его Георгий. — Это всё чрезвычайно познавательно — послушать, каков я негодяй, но достаточно на сегодня. Ты всё ещё хочешь уехать? Тогда я вызову такси. И забери своего приятеля.
Рослик уставился на него розовыми глазами сиамской кошки.
— Нет уж, разбирайся тут сам. И такси не надо, сам поймаю. Где мой коньяк? Я хочу провозгласить тост за нашего гостеприимного хозяина.
— Я сказал — достаточно, — стряхнул гипноз Георгий.
Но того уже нельзя было остановить.
— Хочу выпить за тебя, дорогой. Это, безусловно, наше последнее свидание. А на прощанье хочу тебе пожелать — от всей души, — чтобы в самое ближайшее время кто-нибудь сделал тебе так же херово, как ты умеешь делать другим!
Пустой бокал он с силой бросил об стену, и осколки со звоном разлетелись по кухне.
— Я и так уйду, — пробормотал Сева, когда за Росликом захлопнулась дверь. Он даже собрался встать босыми ногами на осколки, но Георгий толкнул его обратно на диван.
Игорь, измученный, больной, почти некрасивый в эту минуту, сидел, ссутулившись, в углу. За окном светало.
— Иди спать, Игорь, — проговорил Георгий, умывая над раковиной лицо. — Всеволод ляжет здесь. Я сейчас принесу белье и подушку.
— Я не Всеволод, я по паспорту Сева, в честь Севы Новгородцева, — пробормотал рыжий парнишка. — А по-еврейски Шмуэль. Это значит «почитайте Бога».
— Помолчи и делай, что тебе говорят. И ты тоже, Игорь. Отправляйся спать.
Они уже не спорили. Только перед тем как уйти, Игорь взял веник и смел осколки в угол, за кадки с бамбуком.
Когда Георгий вышел из ванной, на часах было почти шесть утра.
Мальчик спал одетый — в футболке и в трусах. Георгий начал раздевать его. Проснувшись, тот стал сворачиваться на боку в креветку, в человеческого зародыша, подтягивая колени к подбородку, скрещивая руки на груди, как будто этой позой рассчитывал защититься.
Георгий все-таки разогнул его и подмял, уже даже не испытывая желания — только глухую ненависть к нему и к самому себе. Ромео, что лежит здесь мертвый, был… Но когда тот тихо расплакался от усталости, Георгий не смог продолжать, отпустил его и обнял, отер ладонью мокрое лицо.
Нежность была такой пронзительной, что самому хоть плачь.
— Ну, ну, малыш, прости… всё, всё, не буду, не трону.
Погладил по голове, укачивая.
— Глупый маленький мышонок… отвечает ей спросонок…
Тот прижался, затих.
Сам постепенно погружаясь в сон, Георгий Максимович всё нашептывал:
— Прибежала мышка-мать, посмотрела на кровать…
И сквозь дремоту ужаснулся: «Что я делаю? Нельзя сдаваться! Маленькая лживая дрянь, и Марков, и всем на посмешище»… Но вместо того, чтобы отпустить, только крепче прижал его к себе.