Адамово яблоко (журнальный вариант)

— Мы? — переспросил Георгий.

— Что вы решили? — перебил Коваль, отирая обильный пот со лба и подбородка аккуратно сложенным платком. — Даете мне карт-бланш?

— Я позвоню вам, — ответил Георгий. — Завтра утром.

— Нет, никаких звонков, — Коваль убрал лекарства в бумажный пакет. — Пусть утром ваш доверенный человек — кому вы по-настоящему доверяете, — привезет деньги сюда. И оставит у Якова Михайловича. Я начну действовать прямо сейчас.

Яков, владелец антикварной лавки, уже спускался к ним по лестнице.

Георгий коротко попрощался с ними, вышел на свежий воздух. Сел в машину, ожидавшую его на набережной.

Голос Игоря ещё звучал у него в ушах. Он ни на минуту не доверял Ковалю, но тот предлагал пока единственный потенциально реализуемый план. В баланс нужно было засчитать и то, что он, как и Георгий, был заинтересован в деле лично.

Звонок Владимира Львовича стал ещё одной, последней неожиданностью этого дня. Уже много лет политик общался с внешним миром через многоструктурный кордон помощников и заместителей, но в этот раз звонил сам.

— Как самочувствие? — спросил он с оттенком любопытства в голосе. — Не разбудил?

— Нет, — ответил Георгий. — Как ты? Уже знаешь про наш локальный конфликт?

— Знают в Казани, что люди сказали… Когда ты в Женеву?

— Теперь как получится, — проговорил Георгий, пытаясь понять, сообщили ли ему уже о похищении. — Появились кое-какие неотложные дела…

— Жаль, — проговорил тот после паузы. — Не успеешь к открытию лыжного сезона.

Георгий возразил:

— Задержусь всего на несколько дней.

— Мне всегда это нравилось в тебе: стараешься сохранить лицо, — проговорил Володя задумчиво. — Но есть и другие части тела.

Георгий подумал, что если люди из секретных служб прослушивают разговоры политика, для них не составит особого труда разобрать эту шифровку из центра. Алекс Юстасу: «Смазывай лыжи и уноси задницу».

Он попросил водителя Лёшу остановиться где-нибудь на набережной у магазина и купить ему сигарет. Сам он тоже вышел из машины, глядя на чёрную, высоко поднявшуюся реку, связанную позвонками мостов и цепями нервов — фонарей.

Он вспомнил почему-то притчу Казимира про незадачливого китайского путешественника, и подумал с каким-то давно уже забытым лихим отчаянием: «И плевать. Всё не отнимут. Значит, придется зарабатывать на скачках. Или открыть подпольное казино».

Эта мысль немного развеселила, но тут же он вспомнил голос Игоря и направился к машине, посасывая разбитые костяшки пальцев.

Глава 9. ЭЛИКСИРЫ САТАНЫ

О Боже, как жирны и синеглазы Стрекозы смерти. Мандельштам

Всё это время (два или три дня, он не мог сказать точно) Игоря перевозили с места на место в кузове грузовичка, где за тюками с китайским ширпотребом была устроена потайная нора, чтобы только поместиться человеку. Наконец он оказался в каком-то загородном доме, в подвальной комнате без окон, с голой лампочкой под потолком. Один из бритых, Костя, привел его сюда и пристегнул наручниками к железной кровати. Поставил рядом бутылку с водой и пустое ведро.

Игорь сильно страдал от боли: у него было разбито лицо, обожжены окурками руки и грудь, распухли и горели огнем половые органы. Видимо, были сломаны ребра — не получалось глубоко вдыхать и прикасаться к левому боку. Во рту ощущался противный вкус крови.

Приспосабливаться к жизни с поврежденным телом было тяжело, и всё же боль уже стала понятной и выносимой, в отличие от мучительного ожидания. Как приговоренный к казни, всякий раз, заслышав голоса своих похитителей, скрип открываемой дверцы фургона или скрежет ключа в двери, он проваливался в ледяную прорубь страха.

Он понимал, что должен скоро умереть, и эта мысль была словно остуженная вода внутри его горячей больной головы. Бритые охранники больше не били, но обращались с ним небрежно и грубо, как с приготовленной на выброс вещью. Так же груб и равнодушен был старик Леонид Игнатьевич, даже когда приходил к нему один. Правда, об этих минутах Игорь старался не думать, решив для себя, что, может быть, это тоже часть его воспаленного бреда, как тот человек, который, назвавшись Чёрным пешеходом, стал являться ему и требовать его живое сердце в обмен на своё железное.

Странность была в том, что теперь, лежа в жару на продавленном матраце, стараясь больше не плакать и не касаться локтем больного бока, то просыпаясь, то снова погружаясь в полуобморочный сон, Игорь готов был понять какой-то самый важный смысл всего существования. В нем постоянно шла лихорадочная умственная работа — бетономешалка в голове, как выразился однажды Бяшка. Он просматривал файлы своей жизни, словно папки с фотографиями — с последних дней до времени, когда только начал осознавать себя. И всякий раз его мысли тем или иным путем возвращались к главному. К тому, чем был для него Георгий Максимович.

Он вспоминал, как жил с матерью в актерском общежитии, где его баловали балерины и молодые танцовщики из кордебалета. Они жили очень бедно, но понимать это он начал лишь потом. В детском саду у него было много друзей. Он пошел в школу, и эти друзья потерялись, но появились новые. В старших классах, в другой школе, он уже ни с кем близко не дружил.

Когда мать встретила дядю Витю, Игорь сразу почувствовал внутренний протест — ведь её любовь, раньше принадлежавшая ему целиком, теперь разделилась надвое. Но только после их переезда в квартиру отчима Игорь понял со всей очевидностью, что их история превращается в сказку с несчастливым концом.

Рядом с дядей Витей предчувствие беды глубоко поселилось в его душе, и он жил, не отрывая внутреннего взгляда от этой глубины. А мать, словно заколдованная царевна, погружалась в свой мир, отдаляясь, старея на глазах, превращаясь в чужую женщину, злую и равнодушную. Виной этому была не только болезнь. Дядя Витя сломал её, как хрупкую игрушку, и сломал бы Игоря, если бы не какое-то почти бессмысленное его упорство. Игорь поверил, что упорствовал не зря, когда в его сердце вошел Георгий.

Лежа в темноте и привыкая дышать короткими глотками, Игорь думал о том, что Георгий Максимович перевернул и стронул с места его душу, как весенняя река вскрывает и ворочает лёд. И судьба, назначенная ему дядей Витей — армия, рабочая профессия, женитьба, гибель в пьяной драке или за рулем груженой фуры, — обернулась чем-то совсем другим.

За это время ему только однажды позволили поговорить с Георгием, и теперь было немного стыдно за слова, которые он кричал в телефонную трубку, всхлипывая от боли. Он не хотел выглядеть трусом, хотя сейчас это, казалось бы, уже не имело значения.

Стараясь не упрекать Георгия Максимовича за то, что случилось, он всё же невольно думал об этом — почему тот не предчувствовал опасности и не предупредил о ней. И почему обидел не здравомыслящих, а самых мстительных своих врагов, которые захотели наказать его медленной казнью вины за страдания и смерть близкого человека.