Адмирал Канарис

Опять чилийский паспорт должен был послужить ему прикрытием. Чтобы придать поездке убедительное обоснование, Рид Розас выдал себя за больного туберкулезом, который ищет в Швейцарии исцеления от своей болезни. Он был так изнурен малярией, что ему поверили. Один испанский священник, с которым Канарис подружился, сопровождал его в поездке которая должна была проходить через юг Франции и Северную Италию в Швейцарию. Сначала казалось, что все идет гладко. Испано-французскую и франко-итальянскую границы они прошли без препятствий. Но недалеко от швейцарской границы, на вокзале Домодоссола, оба спутника были арестованы. Конечно, деятельность Канариса не ускользнула от внимания шпионских служб союзников в Испании, и его маскировка под гражданина Чили была раскрыта. Лишь то обстоятельство, что его отъезд из Мадрида прошел внезапно и в полной секретности, явилось, очевидно, причиной того, что его не задержали уже при переходе на территорию Франции. Зато ведомства итальянской службы безопасности вовремя получили приметы фальшивого Рида Розаса.

Канарис сидел в итальянской тюрьме. Испанский священник, сопровождавший его, тоже находился под арестом. Допросы не прекращались. Снова и снова пытались чиновники итальянской разведслужбы неожиданными вопросами привести заключенных в замешательство. Канарис повторял свою версию, падре также не выдал свою тайну. Чтобы заставить всех поверить, что он болен туберкулезом, Канарис кусал себе губы, так что на них появлялась кровь, и харкал кровью в камере.

К счастью, разведслужба противника не знала, кем в действительности является заключенный; они лишь были убеждены в том, что он, очевидно, немецкий шпион. Дни заключения тянулись. Канарис упрекал себя в том, что был неосторожен и, возможно, втянул в беду испанского священника. Ему казалось, что его судьба решена. Смерть не пугала его; как моряк и офицер он часто смотрел ей в лицо. Но все его существо восставало против смерти на виселице, которая, похоже, ожидала агента иностранной разведки. Действительно, однажды в камеру вошел с широкой ухмылкой ключник, который принес ему миску с едой. Он смерил взглядом заключенного, потом сделал руками жест, как будто он одевает себе на шею петлю, показал затем пальцем на Канариса и сказал со злостью: «Dopodomani» (т. е. послезавтра) и потом хрипящим голосом, как будто он задушен: «Krik!»

На этот раз судьба быть повешенным прошла мимо Канариса. Известие об аресте вызвало у его друзей в Мадриде не только ужас, оно также мобилизовало их на деятельную помощь. Влиятельные связи были пущены в ход, итальянскому правительству дипломатическим и неофициальным путем было сообщено, что Рид Розас, что бы им ни казалось, был действительно тем, что было записано в его чилийском паспорте. Удалось ли этими аргументами убедить итальянскую контрразведку, осталось в тайне. Как бы там ни было, в Риме посчитали возможным сделать выводы из тех представлений о Канарисе, которые говорили в его пользу. Во всяком случае, никто больше не препятствовал, чтобы поездка в Швейцарию была продолжена. Канарис и сопровождающий его священник были доставлены на борт испанского грузового судна, которое направлялось из Генуи через Марсель в Картахену! Возможно, итальянские чиновники надеялись таким образом снять с себя неприятную обязанность, не изменив ничего в сущности, потому что в Марселе их французские коллеги, которых уже поставили в известность, взялись бы за дело, а в Париже мнения в пользу подозрительного чилийца не имели успеха.

Во всяком случае, Канарис был убежден: если судно зайдет в Марсель, то это будет стоить ему жизни. Французы смогут привлечь агентов из Мадрида, которые, хотя и не знали, что он обер-лейтенант военно-морского флота Канарис, но на основе собственных впечатлений могут сообщить вполне достаточно о его деятельности в Испании, чтобы обеспечить ему смертный приговор французского военного суда. В этой ситуации Канарис решился на шаг, который показывает, насколько хорошо он знал испанскую душу. Он обратился к капитану судна и призвал его проявить рыцарское благородство. Он открыто объяснил ему, что он не чилиец Рид Розас, а немецкий офицер. Он отдает свою судьбу в руки капитана. Если он зайдет в Марсель, то это будет одновременно смертным приговором для его пассажира. И тут испанский моряк проявил себя как кабальеро, что и ожидал от него Канарис. Он взял курс прямо на Картахену. Если французская контрразведка, уведомленная итальянской стороной, ждала его в Марселе, то она ждала напрасно.

В доме фон Крона подумали, что появился призрак, когда Канарис, бледный и худой, неожиданно появился у них. Несмотря на усилия влиятельных друзей, его считали погибшим. Теперь он сидел, дрожа от лихорадки, в гостиной и в промежутках между приступами малярии рассказывал о том, что пережил за последние недели. Несмотря на серьезность происшедшего в его рассказе порою проскальзывал юмор и слушатели не могли сдержать улыбку, когда он повторил жест итальянского палача с его «Dopodomani… krik» с необыкновенной артистичностью. Канарис не подозревал, что через 30 лет он действительно кончит свои дни на виселице.

У многих людей испытания в итальянской тюрьме отняли бы желание предпринимать следующие попытки вернуться в Германию. Канарис же, не успев отойти от напряжения и лишений тюремного заключения, направил все свои силы на то, чтобы вернуться к военной службе. Он говорил своим товарищам, что сыт по горло службой в так называемом «мадридском тылу». Его привлекала работа в секретной службе, манила опасная игра, в которой все зависело скорее от интуиции, чем от трезвого рассудка. Канарису нравилось наблюдать за деятельностью авантюристов, с которыми ему приходилось иметь дело, этих «джентльменов удачи», которые занимались шпионажем и саботажем, работая то на одну, то на другую сторону, нередко обманывая и дурача своих кредиторов на обеих сторонах. Его острый ум находил удовольствие в том, что он мерился силами с этими прожженными малыми, раскрывал их замыслы и благодаря своему умственному превосходству заставлял их служить себе и делу своей страны. И все же Канарис еще не воспринимал эту тонкую игру как цель своей жизни. Свою задачу он видел в службе, на кораблях, которые в открытом море сражались с превосходящими силами противника или под водой вели еще более опасную войну против связных кораблей британской империи. Деятельность, которую Канарис вел в Испании, была лишь косвенно направлена на войну подводных лодок. Теперь он горел желанием лично принять участие в этой войне в должности командира подводной лодки.

В доме Крона с пылом обсуждали возможность поездки на родину. Кто-то высказал идею, что Канариса могла бы взять в испанском порту одна из немецких подводных лодок, действующих в Средиземном море. Незадолго до этого подводная лодка U-35, командиром которой был капитан-лейтенант Арнольд де ла Перье, прославившийся своими успехами в потоплении кораблей, зашла совершенно официально в Картахену, чтобы передать письмо германского кайзера королю Альфонсу. Пользуясь таким поводом, командир получил возможность ознакомиться с входом в порт и его особенностями. Таким образом, Картахена, казалось, была подходящим портом для посадки Канариса на U-35, которая вела войну против торгового флота союзников в Средиземном море и могла бы без особого риска осуществить это предприятие. Фон Крон передал по телеграфу это предложение руководству военно-морскими силами в Берлин, которое дало свое принципиальное согласие. В ходе обмена телеграммами были обстоятельно обсуждены подробности. Многое нужно было подготовить. Например, дождаться безлунной ночи, чтобы ускользнуть от агентов Антанты, которые как тени преследовали Крона и Канариса день и ночь и от которых было очень трудно отделаться, а также чтобы не привлечь внимание испанской береговой охраны. Дважды проваливалась попытка сесть на судно, потому что агенты вражеских стран каким-то образом узнали о готовящемся предприятии. Наконец, на третий раз все прошло гладко. Поздним вечером Канарис прибыл поездом в Картахену. Ему удалось избавиться от ищеек вражеских разведок. Канарис поднялся на борт маленькой лодки, которая должна была доставить его из внутреннего порта на рейд. Лодочник прекрасно знал воды порта и направился к месту, которое ему было указано. Точно в назначенный час всплыла боевая рубка подводной лодки. Люк рубки открылся, Канарис сказал условный пароль и перешел на подводную лодку. Люк закрылся, и через несколько минут U-35 погрузилась. «Мадридский тыл» уходил в прошлое.

Четвертая глава Конец войны и революция

Желание Канариса получить назначение на подводную лодку осуществилось после возвращения в Германию. Однако прошло еще много времени, прежде чем он «пошел на врага». Сначала будущий командир подводной лодки должен был познакомиться со своим новым оружием. Последовали месяцы подготовки, но когда и они прошли, Канарису еще несколько месяцев пришлось сдерживать свое нетерпеливое желание попасть на фронт, потому что сначала он был назначен командиром на учебное судно в Экернферде, и лишь весной 1918 г. стал командиром боевой подводной лодки. Он провел свое судно невредимым через Атлантический океан и через Гибралтарский пролив, который зорко охранялся англичанами, и затем вел войну с торговым флотом с австрийской базы Каттаро. Мировая война близилась к неблагоприятному для Германии концу. Как раз в тот период, когда Канарис получил командование подводной лодкой, война субмарин перешагнула свою высшую точку. Британские меры борьбы, особенно все более совершенствующаяся система конвоя судов, усложняли задачу немецкого подводного флота, несмотря на его активное использование в боевых действиях. Хотя Канарису удалось осуществить на своей лодке ряд нападений на суда противника, эти успехи уже ничего не давали. В начале октября положение германских подводных лодок, базирующихся в Каттаро, стало невыносимым. Повсюду рушились фронты — в Италии и на Балканах. Бунтующие солдаты недолго задерживались на фронте, а взваливали рюкзак на спину и уходили домой. В южнославянском тылу в районе Каттаро в полном разгаре было восстание против остатков режима Габсбургов. Все коммуникации были закрыты. Подвоз горючего, нефти и снаряжения из рейха был уже невозможен. На совещании командующих флотом было принято решение, что лодки флотилии, каждая сама по себе, должны сделать попытку прорваться в родной порт Киль. В середине октября суда флотилии вышли по-одному из Каттаро в открытое море. Когда одиннадцать лодок после опасного, но удачного плавания снова встретились у берегов Норвегии в Скагерраке, они получили из Киля радиограмму о восстании на морском флоте. 8 ноября флотилия сомкнутым строем под военным флагом вошла в Киль. На мачтах флота развевался красный флаг. На следующий день кайзер Вильгельм II сбежал в Голландию и депутат Шейдеман объявил со ступеней рейхстага о создании свободной немецкой республики. Нетрудно представить, какое действие могла произвести эта фраза социал-демократического политика на офицерский корпус, который после нескольких лет тяжелых боев и беззаветной службы оказался перед военным и политическим крушением своего отечества. Канарис также был возмущен этими «соци», которых он после подавленной попытки поднять мятеж на морском флоте в 1917 г. считал причиной бунта, не вдаваясь в первые дни в красном Киле в сравнение позиций от Эберта, Носке — Шейдемана до Дитмана и Либкнехта. Морской офицер, которому было уже почти 32 года, был в меньшей степени потрясен поражением, чем многие из его товарищей. Его ясный ум и жизненный опыт, который стал еще более обширным за время войны в период его пребывания в Чили и Аргентине, а затем в 1916–1917 годах в Испании, уже давно позволили понять, что победы быть не может. Его не могли ослепить успехи во Франции весной и летом 1918 г., потому что он из собственного опыта понял, что война подводных лодок не могла достичь своей цели и была бессмысленна. Очевидно, следует также заметить, что Канарис видел главного противника в Англии; однако это не вызывало в нем ненависти к англичанам. Уже в тот период его можно было считать англофилом. Во всяком случае, он всегда был высокого мнения о британском флоте, а также о морских и солдатских качествах их морского офицерского корпуса. Но как и в общественной жизни, где у него вследствие его уверенности в себе, сформировавшейся под влиянием беззаботного детства и юности, никогда не было никаких комплексов и он мог легко общаться с людьми разного положения, так и теперь он чувствовал себя перед англичанами абсолютно равноценным противником. Никогда, даже в те мрачные 1918–1919 годы, в нем не было и тени ненависти к англичанам, которую часто можно было увидеть у его товарищей в морском флоте и которая проявлялась в совершенно не обоснованном комплексе неполноценности перед более крупными военно-морскими силами.

Как и подавляющее большинство его товарищей, Канарис был монархистом. Нельзя, однако, сказать, что это были его политические убеждения. Вопрос о целесообразности той или иной формы государственного устройства никогда не вставал всерьез ни перед сыном промышленника, ни перед профессиональным офицером. Офицеры кайзеровского флота испытывали глубокую привязанность к Вильгельму II, который проявлял такой живой интерес к флоту и так интенсивно занимался его созданием. В молодом флоте это чувство было продиктовано не вековой традицией, а почти личной привязанностью каждого офицера к своему полководцу. Эта верность не становилась меньше оттого, что в кругах морских офицеров более отчетливо видели слабые стороны кайзера, чем в других частях общества. Тем мучительнее и неприятнее было для морских офицеров бегство кайзера за границу; самые мыслящие из них, в том числе и Канарис, восприняли это как дезертирство. Потому что военная присяга — эта присяга родине — была по сути дела не односторонним изъявлением воли, а взаимным договором, который благодаря обращению к богу был окружен ореолом святости и нерушимости и поэтому предполагал верность за верность. Выводы относительно бегства кайзера и природы военной присяги, к которым Канарис пришел в конце 1918 г., очевидно, позволили ему много лет спустя, в 1934 г., составить более ясное суждение о присяге фюреру, который после смерти Гинденбурга был в нарушение конституции навязан вермахту при поддержке Бломберга. Во всяком случае, Канарис позднее не прятался за присягу человеку, который ее сам постоянно нарушал, когда опасность, нависшая над отечеством, заставила его восстать против преступного режима.

Однако вернемся к ситуации, сложившейся в Киле в ноябре 1918 г. Монархия рухнула, дисциплина на флоте пошатнулась. Даже для экипажей маленьких крейсеров и миноносцев, на которые вначале не распространился мятеж с линейного флота, а также для экипажей подводных лодок, которые вернулись домой в полном порядке и безукоризненно повиновались своим офицерам, не могли бесследно пройти подстрекательство и травля со стороны красных агитаторов. В хаосе, вызванном поражением и революцией в Киле, депутат от социал-демократической партии Носке казался единственным, кто может восстановить порядок. Многие из товарищей отвергли мысли о сотрудничестве с «соци». Другие предпочли вообще снять морской китель — либо потому, что были экономически независимы и имели возможность перейти на гражданскую службу, либо предпочли покинуть родину, которая не оказала почестей вернувшимся воинам, чтобы искать счастье в других странах. Канарис мог бы благодаря своему положению и связям своей семьи без труда пойти по первому пути, а его знание других стран и иностранных языков могли бы облегчить ему преуспевание и за пределами Германии. Но он ощущал слишком глубокую связь со своей профессией и слишком большой долг перед отечеством, чтобы хоть на мгновение подумать об отъезде. Он не ломал себе голову размышлениями о социальной и политической подоплеке революции. Он видел беспорядок, который был ее следствием, и предвидел дальнейшие тяжелые потрясения, если она не будет быстро локализована. Поэтому он без особых колебаний присоединился к крупице порядка, который начал формироваться вокруг Густава Носке.

В первой половине января 1919 г. мы видим Канариса в Берлине. Как и многие офицеры морского флота и сухопутных войск, он не хотел ударить в грязь лицом в борьбе против «Спартака». В Берлине такое творится! Только что совет народных комиссаров сместил «независимого» начальника полиции Эйхгорна, но назначенному на его пост социал-демократу Эрнсту трудно взять под свое руководство аппарат полиции в имперской столице, которая потрясена событиями последних недель. Борьба за красный дом на Александерплатц вырождается в перетягивание каната между СПГ, партией независимых и «Союзом Спартака». Левые радикалы господствуют на улицах Берлина. Все газеты, которые не стоят на стороне «Спартака» или партии независимых, по нескольку дней не выходят. Их редакции и типографии заняты красными матросами (очень многие бойцы так называемой народной морской дивизии на самом деле никогда не служили во флоте и носили морскую форму, не имея на это права) и радикальными представителями рабочего класса, а также преступными элементами, которые использовали революцию для прикрытия грабежей и погромов. Радикалы предпринимали все усилия, чтобы помешать провести выборы в национальное собрание, назначенные на 19 января. Они хотели напрямик, минуя парламентскую систему, ввести государство советов по русскому образцу.