Адмирал Колчак

– Какого х... вам от меня надо? Чего спать мешаете?

– Государь наш, батюшка Петр Алексеевич, которого народ русский прозвал Великим, – льстиво начал врач, но Петр Первый оборвал его:

– Хватит лизать мне задницу! Я ни влажных языков, ни пахучей жопной бумаги не признаю. Говори, чего надо?

Врач, вывернув голову, окровяненным натуженным глазом глянул на Эссена.

– Вопрос прежний, – сказал тот, – что ждет Россию в войне с Японией?

Тарелка проворно заскользила под рукой врача. Государь Петр Алексевич в выражениях не стеснялся.

– Мать вашу, – забормотал врач, переводя загробный текст, – вляпались вы в говно с этими косорылыми! Кто просил, кто велел? Надо было обойтись дипломатией, а не гробить русские корабли на рейде. Что теперь дальше будете делать, жопошники?

– Во дает государь-император! – невольно восхитился врач и невольно втянул голову в плечи: на мгновение представил себе, во что превратил бы его Петр Алексеевич, случись этот разговор лет двести назад.

В лучшем случае вытянул бы из кармана клещи и выдрал бы у него изо рта все зубы до единого, в худшем – оторвал бы голову целиком. Вместе с зубами. По части зубов он, говорят, был большим мастаком, специально искал, кому бы челюсть повышелушивать, и если находил, то немедленно расплывался в довольной улыбке и в хорошем настроении пребывал уже до самого вечера.

Рука Сергеева, поскольку не было ответа грозному духу покойного государя, дрогнула и сама по себе побежала дальше по расчерченному кругу.

– А, жопошники? – вторично спросил государь, надеясь получить ответ на этот скорбный вопрос.

– Передайте государю, что первыми напали японцы на Россию, а не Россия на Японию.

– Фи! – пришло в ответ презрительное, и вспотевшему, со вздыбленными от напряжения остатками волос врачу показалось, что сейчас Петр Алексеевич собственной персоной заявится на эту тихую веранду, склонит над собравшимися свое взбешенное усатое лицо. – Как может маленькая козявка нападать на большую лошадь? И вообще кто позволил? А если позволил, то значит, государством Российским управляет дурак. Или дураки. Много дураков.

– Истинная правда, – согласился с Петром Алексеевичем Эссен, – что есть, то есть. Спросите у государя, какой конец ждет нас в этой войне?

Врач снова стер пот со лба, передал вопрос. Ответ пришел без задержки:

– Плохой!

– Мы проиграем войну?

– Да!

В сентябре 1904 года лейтенант Колчак, измотанный приступами ревматизма, был списан на берег. Его поздравили с потопленным крейсером «Такасаго» – это была одна из немногих побед русского флота в той войне, все другое, на чем ни останавливает свой взгляд нынешний историк, проходит по разряду поражений, – сообщили также, что за этот крейсер он представлен к ордену, документы уже отправили к государю-императору, и перевели служить на сушу.

К сожалению, у Колчака иного пути не было. Как, впрочем, не было и у других боевых офицеров, славно воевавших на море. Военные действия на море практически закончились – все, финита! – японский флот беспрепятственно бороздил водные просторы во всех направлениях и ожидал прихода эскадры адмирала Рожественского, о которой было уже объявлено, но которая до сих пор не покинула воды Балтики. Эскадра собиралась выручать Порт-Артур, хотя выручать, похоже, было уже нечего. Адмирал Того, ощущая свое превосходство, только руки потирал да гладил маленькую породистую собачонку с кудельками волос, дыбом встающих на крохотной жирной головке – он знал, как можно будет справиться с эскадрой Рожественского, которая обязательно ослабнет в долгом плавании...

А пока боевые порт-артурские офицеры списывались с кораблей на берег. Вместе с пушками.

Так очутился на берегу и Колчак. Назначен он был на сдвоенную батарею, главная ударная сила которой состояла в нескольких тяжелых 120-миллиметровых орудиях. Из ствола этой длиннющей морской пушки были видны днем звезды и луна, небо можно было рассматривать, как в телескоп. Кроме 120-миллиметровок, на батарее были еще 47-миллиметровые орудия. Занимала батарея позиции на Скалистой Горе.

Осень на Скалистой Горе резала глаза своими светящимися красками – желтые, оранжевые, красные всполохи были похожи на вспышки орудий, поспели разные ягоды, вплоть до винограда – мелкого, сизого, будто обернутого в седую паутину, сладкого, с железными, о которые можно было сломать зубы, косточками, с крымским ядреным виноградом ни в какое сравнение не идущего; а уж такие ягоды, как ирга, кислица, лимонник, которые в России просто были неведомы или вообще за ягоды не считались, их на подступах к батарее было как грязи.

Среди батарейцев наиболее приметным был маленький, колченогий, ухватистый солдат с рысьими глазами по фамилии Сыроедов. Был Сыроедов человеком, который не пропадет нигде – в жару, в раскаленной пустыне обязательно найдет тенистый уголок и холодную воду, в лютую стужу – теплое место, где можно обогреться и посушить одежду, в любую голодуху у него была еда, и не просто еда, какое-нибудь одеревеневшее вяленое мясо с твердыми, как проволока, жилами, а нежная свежанина: зайчатина, косульятушка, козье седло, рябчики, вскормленные сладкой рябиновой ягодой, и так далее.

Колчаку посоветовали взять Сыроедова себе в денщики, но Колчак отказался – не любил, чтобы ему вообще прислуживали, поставил Сыроедова в боевой расчет.

Сыроедов этому обстоятельству не огорчился, хотя Колчаку при встрече сказал:

– Жаль, ваше благородие!

Колчак промолчал.

– Я вам тут банку лимонника собрал – очень пользительная штука. От всех болезней лекарство. Укрепляет все, от зрения и слуха до вот этого самого, ваше благородие. – Сыроедов хлопнул ладонью по руке, по сгибу локтя. – Шишка после лимонника стоит как костяная. Аж в ушах звенит. И зубы укрепляет здорово. Эту банку надо будет сахарком засыпать, потому как сама лимонная ягода очень кислая, скулы сводит, туда обязательно надо добавить сахару.

Вечером Сыроедов действительно принес банку с лимонником – желтой мятой ягодой, начиненной крохотными хрустящими косточками.

– Если сахар у вас есть, ваше благородие, дайте мне пару-тройку глуток, я их растолку молотком и насыплю в банку, – сказал Сыроедов.

– Есть сахар.

– Иначе лимонник может скиснуть. Он вообще может погибнуть от собственной кислотости. А с сахаром он еще и сок даст.

Разговор происходил в палатке. Батарея пока не обосновалась, для офицеров из досок строили помещение, схожее с железнодорожным бараком, только меньшего размера, все имущество лейтенанта вместилось в баул да в фанерный чемодан, сколоченный умельцами на «Сердитом», – в чемодане он держал книги, дневники, приборы, хозяйственную мелочь, в том числе и два матерчатых мешочка с сахаром.

Он достал из чемодана один из мешочков, протянул Сыроедову:

– Сколько надо, столько и возьмите.

О колдовских свойствах лимонника Колчак слышал не раз, говорят, ягода эта – не хуже женьшеня. Зубы, конечно, надо подлечить – опять начали вываливаться. Сыроедов подхватил мешочек с сахаром и через несколько минут уже колотил молотком по пню, превращая сахар в мелкую крошку. Через четверть часа он принес банку Колчаку.

– Вот, ваше благородие! Все сделано на «ять», как в аптеке. Пра-шу!

В желтовато-оранжевой массе лимонника посверкивали искристые кристаллики сахара. В Колчаке что-то дрогнуло – всякая забота размягчала, трогала его, он благодарно прислонился рукой к плечу артиллериста:

– Мешочек с сахаром оставьте себе, я добуду еще.

– Что вы, что вы, ваше благородие! – засмущался Сыроедов, но подарок принял. – Я вам еще ягод насобираю, – пообещал он и неожиданно округлил глаза: – Тут прошлой ночью тигра на батарею забегала, у-у-у! – Сыроедов загудел, как паровоз с Николаевской железной дороги. – Здоровая, гада! Глаза горят, как два фонаря. В холке – метра полтора высотой... Такая тигра совершенно спокойно перемахнет через любой забор, а лапой перебивает хребет корове. Батарейцы еле-еле отогнали зверюгу.