Адмирал Ушаков
Шрифт:
«Что там стряслось?» – раздумывал Ушаков, направляясь в адмиралтейство.
Первый, кого Федор Федорович увидал, входя в кабинет адмирала, был Войнович. Выпучив свои черные глаза, он важно восседал в кресле у самого адмиральского стола.
Федор Федорович сел к Голенкину, который выбрал место в сторонке, у окна.
– Что же это ты, Федор Федорович, и глаз не кажешь?
– Заработался, брат! – виновато улыбнулся Ушаков.
Работы у него в самом деле было достаточно. Но ему казалось, что все в Херсоне знают о том, что он встречается с Любушкой, знают, что она бывает у него. Правда, Любушка никогда не шла к Ушакову
В кабинет вошел Клокачев. Он был чем-то, видимо, расстроен.
Все разговоры смолкли.
– Нашей верфи и нашему строящемуся флоту угрожает страшная опасность. Вчера в Херсоне появилась чума, – выпалил Клокачев и остановился.
– Всё же не ушли!
– Докатилась-таки и до нас! – послышались замечания.
– Это горше самого лютого и грозного врага. Во сто крат хуже всяких турок и их европейских покровителей. Морской флот строится на двух верфях: в Херсоне и Таганроге. В Таганроге убереглись, хотя он и ближе к Тамани, где прошлым летом объявилось это моровое поветрие. Надо и нам приложить все усилия, чтобы не дать распространиться заразе. Надо спасти Черноморский флот!
Клокачев говорил и все время подносил к носу головку чесноку – нюхал.
– Что делали в Таганроге, ваше превосходительство?
– Как убереглись они? – посыпались вопросы.
– А вот как. Капитан над Таганрогским портом генерал-майор Косливцев осматривал всех подозрительных «купцов» [31] , устроил карантин. Нам также немедля учредить во всех кораблях и командах карантины, выставить караул. Перед работой и после работы самим лично осматривать команду.
31
«Купец» – торговое судно.
– А как узнаешь, что человек заболел чумой? – спросил кто-то.
– Черные чирьи пойдут по телу. Как уголь.
– И синие пятна, морушки [32] , – откликнулись те, кто слыхал о недавней московской чуме.
– Горячка! Человек лежит без памяти.
– И вовсе не так. У меня в Москве зять помер. При полной памяти. Перед смертью все соленых грибков просил…
Клокачев постучал рукой по столу:
– Тише, господа! Слушайте дальше. Во всех кораблях и командах немедля зажечь костер из кизяка. Жечь круглые сутки. Помните: при чуме, как у нас на море, главное – ветер. Ведь не зря и называется «моровое поветрие». Если команда идет на работу и встретит незнакомого человека, то смотреть, чтобы он не выиграл у тебя ветер. Ежели надо переговорить с ним, то становись так, чтобы вы оказались на ветре.
32
Mорушки – тифозные пятна.
– Ваше превосходительство, я полагаю, кроме ветра есть еще что-то, – сказал Ушаков. – Если бы только один ветер, то чума пошла бы и дальше, а ведь она второй год держится только на побережье.
– А как в семьдесят первом годе пожаловала в Москву, забыли? Ежели не в ветре, то, извольте сказать, в чем тогда? – обернулся к нему Клокачев.
– Не знаю, ваше превосходительство. Я не лекарь. Я только сказал, что думал.
– Думать нечего. Слушайте, что приказывают, господин капитан
второго ранга!Ушаков покраснел и смолк.
– Людям побольше есть чеснок. И обливаться уксусом. Песен не петь. Работы не прекращать. Но в Ахтиарскую бухту ничего не отправлять: не занести бы мор на готовые корабли.
И Клокачев распустил собрание.
Командиры уходили, озабоченно обсуждая неприятную новость.
– Видишь, сам же говорит: «не занести бы»; значит, не в одном ветре дело! – шептал Голенкину Ушаков, когда они выходили из адмиралтейства. – А то выйдет, как бабы говорят: «ветром надуло».
– Никто ничего не знает, – ответил Голенкин. – А наш Паша угодил: вовремя убрался из Херсона! Ну, Феденька, держись!
– Будь здоров, Гаврюша!
Когда Ушаков пришел к своей команде, там уже знали о страшной новости. Судили-рядили на все лады:
– Не суждено – не заболеешь.
– Бояться не надо. Кто боится, того сразу возьмет.
– Береженого и бог бережет!
– Бог-то бог, да и сам не будь плох!
– Слыхал: уксусом надо обливаться.
– Пей водку – ничто не возьмет!
– Дяденька, а что с человеком тогда случается?
– Голова дюже болит.
– Это когда головная горячка, тогда голова болит, а тут горячка гнилая…
– И что же тут?
– Сине-багровые пятна по телу. И мясо клочьями лезет. Заживо человек гниет…
– Несладко!
– Чума есть всякая: одна холопская, другая – барская. От барской ни ты, ни я не помрем. Вон в Москве была барская – одни баре мерли, ровно мухи.
– Барская-то чума была не тогда. Вон как Пугачев шел с Урала, он, сынок, был барам пострашнее всякой чумы! Вон когда они нигде не могли найти себе места!
– Дяденька, а здеся какая чума?
– А здесь – холопская. Купил солдат у торговки старые шаровары, хотел себе штаны сделать. Торговка, к примеру, сегодня ноги кверху, а его, раба божьего, назавтра скрутило.
– Сми-ирно! – прервала команда разговоры.
Ушаков стал перед строем:
– Вот, братцы, слыхали, какая напасть? Главное: смотреть за собой, чтобы сам и одежда – в чистоте, тогда никакая хворь не пристанет. Посторонних людей сторониться. Не здороваться за руку. Вещей чужих не трогать. Что надо будет купить, пойдем в строю, с офицером. Итак – беречься, но не трусить! Носов не вешать! Как в бою! Молодцами!
– Рады стараться, ваше высокоблагородие!
И команда бодро пошла на работу.
Вечером после работы Ушаков сам привел команду в казармы.
На улицах чадили костры из навоза, камыша и бурьяна. Солнце проглядывало сквозь дымные облака, как кровавый шар.
У капитана 2-го ранга Федора Ушакова все было готово: уксус для обливания команды, карантин – для него он выделил мазанку, где помещался лазарет. Вокруг расположения команды корабля № 4 стояли посты, не пропускавшие никого.
Прежде Федор Федорович любил эти тихие вечерние часы. Он знал, что к нему обязательно прибежит коротать вечерок милая Любушка.
Ушаков делал что-либо у стола – проверял расчеты, просматривал ведомости, а она сидела рядом – вязала, напевая.
Так проходило полчаса. А потом Любушка вдруг обнимала его, карандаш летел в сторону, а ведомости мешались с чертежами…
Денщик Федора был доволен, что к ним приходила Любовь Флоровна. Он ее уважал, старался всячески угодить ей.
– А все-таки без хозяйки – дом сирота! – говорил он, будто бы сам с собой.