Адмирал Ушаков

Поведение русского адмирала многим казалось безрассудным упрямством. Но в действительности это было не так. Его твердая позиция объяснялась тем, что он не верил Наполеону, не верил в прочность союза с его империей. Он чувствовал, что вот-вот должно все измениться, и чутье не обмануло его. Случилось так, что договор, заключенный господином Убри, остался нератифицированным, и военные действия против французов возобновились. Императору Александру пришлось и в этот раз признать действия Сенявина совершенно правильными.

После решения Александра продолжать войну Сенявин стал действовать более решительно. Французы пытались было отнять у него Боко-ди-Каттаро силой, но не только не завладели крепостью, а под ударами русских войск, действовавших совместно с черногорцами, вынуждены были бежать под защиту своих укреплений. 10 декабря Сенявин высадил десант на острове Курцало и заставил капитулировать находившийся там неприятельский гарнизон. Правда, вскоре французам удалось вновь завладеть этим островом и усилить его оборону. Сенявину пришлось направить туда часть своей эскадры. Потеряв более 150 человек убитыми, неприятельский гарнизон сдался в плен. Над островом вновь взвился флаг Российской империи.

Сенявин собирался выбить французов также из Рагузы, и он мог бы это сделать, если бы не объявление войны с Турцией, вставшей на сторону Франции, и не угроза набега на Корфу со стороны Али-паши Янинского, опаснейшего и коварнейшего властителя Албании. Он вынужден был оставить побережье Адриатики и вернуться на главную свою базу — остров Корфу.

* * *

Закончив свой рассказ, Сенявин продолжал обед уже молча. А обедал он с большим аппетитом. Глядя на него, Арапов невольно вспомнил своего петербургского дядю, его званый обед. Дядя тогда утверждал, что в нынешних людях не стало прежнего духа, а с падением духа не стало в них и настоящего здоровья. Если слова дяди и были к кому-то справедливы, то только не к Сенявину. В Сенявине дух не истощился. Этот человек так и светился здоровьем, уверенностью в силах.

— После возвращения к острову вы еще не снимались с якоря? — спросил Арапов.

— Нет. Я собирался сделать это завтра, чтобы снова плыть к Рагузе, но теперь обстановка изменилась. Вы доставили мне новые инструкции.

— Поплывем в Архипелаг?

— Да.

— А Али-паша?

— Угроза с его стороны, конечно, остается, но я строго предупредил его, чем может обернуться для него такое нападение. Нам не следует его бояться. Боязнь нападения противника невольно внушает оборонительные действия, нам же сейчас надобно не обороняться, а наступать. Наступать на турок.

— И вы не оставите у Корфу ни одного корабля?

Сенявин хитро прищурился:

— А что бы сделали вы на моем месте? — Не дождавшись ответа, продолжал: — По плану адмирала Чичагова, кстати вами доставленного, я должен отрядить часть своей эскадры к Дарданеллам, часть к Египту, часть оставить в Адриатическом море. Адмирал мыслит слишком кабинетно, без знания обстановки. Я не могу разбрасывать корабли по всем морям, — решительно рубанул рукой Сенявин. — Я должен держать силы воедино. Мы пойдем в Архипелаг всей эскадрой, соединимся там с английским флотом и уже вместе решим, что делать дальше. Есть резон попытаться совместными силами войти в проливы и под угрозой взятия Константинополя заставить Турцию выйти из войны.

— Это было бы чудесно! — воскликнул Арапов и, решив, что настало время напомнить о себе, спросил: — А как быть мне? Чичагов дозволил остаться у вас. Надеюсь, не прогоните?

Сенявин рассмеялся:

— Зачем гнать? Хорошие офицеры нам нужны, а ты к тому же английскую школу прошел, — добавил он с иронией. Спросил повелительно: — У Мордвинова в Херсоне адъютантом служил?

— Так точно. Откуда известно?..

— Мне все известно. Так вот, — продолжал Сенявин, — служили у Мордвинова, а теперь послужите при моей особе. Возражения есть?

— Никак нет, ваше превосходительство, — вытянулся перед ним Арапов.

— В таком случае идите к командиру корабля и требуйте для себя отдельную каюту. В добрый час, мой новый адъютант!

8

С увольнением Ушакова от службы Адмиралтейств-коллегия затянула до самого лета. Правда, после выхода царского указа он уже не занимался флотскими делами, его называли отставным адмиралом, но у него еще не было на руках соответствующего документа, и положенных денег ему пока не выдавали. Адмиралтейские чины все еще что-то выясняли, что-то писали… Когда же Ушаков напоминал им о себе, они изображали на лице невинные улыбки:

— А куда вам, Федор Федорович, спешить? Еще успеете насладиться покоем.

Члены коллегии и столоначальники вели себя с ним совсем не так, как до отставки. Они словно поняли вдруг свои прежние заблуждения и теперь видели в нем уже не чудаковатого старика, ставшего обузой флоту, а человека достойного, нужного, явно поторопившегося с отставкой. Его общества уже не чурались, как бывало раньше, с ним заводили беседы, выпытывали его мнение по военным и внешнеполитическим вопросам, при этом обычно соглашались с ним, а если не соглашались, то не спорили, вежливо помалкивали. Среди адмиралтейских чинов объявились даже "открытые почитатели" его флотоводческого таланта. При разговорах с глазу на глаз эти почитатели называли его гордостью Российской империи, выражали сожаление в связи с его уходом из флота, говорили, что такие знатные военачальники, как он, Ушаков, России зело нужны… От фальши, от неискренности их речей Ушакову становилось не по себе, и он старался не встречаться более с этими господами.

Однажды домой к нему приехал Чичагов. До этого не знал даже, где живет, а тут явился собственной персоной. Нежданно-негаданно.

Пришлось приглашать его к столу.

— Кофе мы не пьем, а чай сейчас будет.

— Чай — это хорошо! — весело сказал Чичагов. — В Англии чай любят больше, чем кофе.

Чичагов имел привычку все русское сравнивать с английским — и вещи, и обычаи. В свое время он служил на Британских островах волонтером, что, кстати, давало ему повод говорить всем о совершенном знании им английской мореходной школы. В Петербурге многие считали, что заграничное волонтерство явилось главным козырем в его карьере, поскольку император Александр верил в заграничные школы больше, чем в отечественные.

Федор накрыл стол быстро, но в этот раз прибора ставить для себя не стал. Он понимал, с какими господами можно садиться, а с какими нельзя.

— А я только что от государя, — рассказывал между тем товарищ министра. — Его величество посвятил меня в свои великолепные планы. Его величество был ко мне очень милостив. Замечательный у нас государь, не правда ли? — неожиданно закончил он.

Ушаков промолчал. О личности императора Александра у него сложилось собственное твердое мнение. Александр ему не нравился. От его поступков отдавало лицемерием. Как правителю великой империи, ему недоставало дальновидности, масштабности. Да что там масштабности! Ему недоставало простого чутья, и он часто принимал кривду за правду, в руководстве армией и флотом опирался совсем не на тех людей, на которых следовало бы опираться. Ценность военачальников определялась не по их истинным деловым качествам, а в большинстве случаев по признакам броскости, эффектности натуры. А поскольку внешним лоском больше блистали принятые на русскую службу иностранцы, то им и отдавалось предпочтение. В армии таким предпочтением пользовался, например, генерал Беннигсен, ганноверский ландскнехт. Он там был сейчас главным. В то же время выдающийся русский генерал Кутузов был фактически отстранен от военных дел.

Во флоте положение сложилось не лучше. Способные, имеющие боевой опыт адмиралы теснятся на задворках, власть над флотом отдана чинам весьма и весьма сомнительных дарований.

— Если вы от государя, то, наверное, заехали ко мне с важными новостями, — сказал Ушаков гостю, так и не высказав своего отношения к императору.

— О да, новостей много, — оживился Чичагов. — Но сначала я хотел бы что-нибудь услышать от вас. Как поживаете?

Ушаков налил ему чаю и только после этого ответил: