Адмирал Ушаков

Плавание до Архангельска тянулось три недели. Отсюда до Петербурга Арапов добирался уже на лошадях. Длительная болезнь и трудная дорога истощили его настолько, что, когда он явился в морские министерство доложить о себе, от него шарахались как от чумного. К счастью, в приемной дежурил знакомый офицер, который узнал его.

– Вы ищете адмирала Сенявина? Но мы сами о нем ничего не знаем.

– А адмирал Чичагов, его можно видеть?

– Чичагов выехал с государем в Вильно.

– Тогда, может быть, к Мордвинову пройти?

– И Мордвинова нет. Министром теперь маркиз де Траверсе.

– Что ж, доложите маркизу.

– Маркиз тоже в отъезде.

Арапов был озадачен.

– Как же мне теперь быть?

– Вы ездили к Сенявину с государевым письмом?
– в свою очередь спросил офицер.

– Да.

– Тогда, может быть, вам лучше обратиться в императорскую канцелярию?

В императорской канцелярии Арапову повезло больше, чем в министерстве. Ему устроили прием к самому адмиралу Шишкову, исполнявшему должность государственного секретаря, которая еще недавно принадлежала Сперанскому, так бесславно кончившему свою карьеру. Шишков сразу узнал Арапова, вспомнил, как однажды вместе обедали у его дяди.

– У дяди бываете?
– поинтересовался адмирал.

– Мне было не до частных визитов.

Арапов подробно рассказал о своей одиссее.

– Вы прибыли в такое время, что и рапортовать некому, - с сочувствием сказал ему государственный секретарь.
– Вам надо бы к Чичагову, но его нет. Государь со всем двором выехал в Вильно. В Петербурге главным начальником остался фельдмаршал граф Салтыков. Впрочем, вы можете более не беспокоиться, можете считать, что рапорт ваш принят мною.

– Да, но мне необходимо куда-то определиться, - сказал Арапов.
– Я надеялся на Сенявина, а его нет.

– Насколько мне известно, Сенявину дан отпуск.
– Шишков постучал пальцами по столу, раздумывая.
– У меня есть предложение, - оживился он, я завтра выезжаю в Вильно. Желаете со мною поехать?

Арапов в нерешительности замедлил с ответом.

– Соглашайтесь. В Вильно вы найдете всех нужных вам людей, в том числе и Чичагова.

Арапов согласился.

– До завтра я могу быть свободным?

– Разумеется, - сказал Шишков.
– Но если вы не спешите, я желал бы продолжить разговор. Меня интересуют подробности Сенявинской экспедиции.

– Беседовать с вашим высокопревосходительством для меня большая честь.

– Я думаю, мы имеем право на более дружеские отношения. Зовите меня просто Александром Семеновичем.

Арапов благодарно поклонился и сел на предложенный ему стул. Шишков начал расспрашивать его о действиях эскадры в Средиземном море, о "лиссабонском сидении", об отношении англичан к русским матросам и офицерам после их прибытия в Портсмут. Вначале Арапов отвечал на вопросы скупо, но потом мало-помалу разошелся, а когда речь зашла о роли Сенявина во всех этих событиях, от волнения даже раскраснелся. За время трудного похода он нашел в Сенявине человека выдающихся дарований, горячего патриота, о чем и сказал открыто государственному секретарю.

– Странно, - промолвил Шишков.
– А при дворе им недовольны, сам государь им недоволен.

– Отчего же?

– Своеволием, не исполнял в точности инструкции.

Арапов не стал вдаваться в спор. Подумал только с горьким чувством: "Ничего-то вы о Сенявине не знаете. После Ушакова нет выше флотоводца. Если бы не Сенявин, не быть победам российским в Средиземном море, а матросам эскадры не вернуться бы на отчую землю!.."

Шишков поднялся, протянул ему руку.

– Я рад встрече с вами и надеюсь на продолжение доброй дружбы. Буду ждать вас завтра утром.

Арапов ушел от него довольным. Судьба вновь стала поворачиваться к нему лицом.

15

Портрет Ушакова игумен Филарет писал больше года. Много отдал времени, зато портрет получился хорошим. Когда он привез его к Ушакову домой и выставил в гостиной на общее обозрение, Федор, при сем присутствовавший, так и ахнул от восхищения: Боже, такой красоты еще ни разу в жизни не видывал!.. Адмирал был изображен в белом парике, с приятным румянцем на щеках, без старческих морщин - моложавый, красивый. А за ликом адмирала, исполненном благочестия, виднелась тихая Мокша, отражавшая живописные берега, а за Мокшей - церковные купола Санаксарского монастыря.

– До чего же хорошо-то!
– не переставал восхищаться Федор.
– Ликом ангел чистый!

Сам Ушаков был не очень доволен, но, не желая обижать живописца, сказал:

– Спасибо за великий труд, отец Филарет. Но не перестарались ли вы, желая сделать мне приятное? Слишком я тут молоденький да гладенький. Ни одной морщинки не видно, а морщинки у меня есть.

– Когда смотришь на солнце, его пятен не замечаешь, а пятна, говорят, там тоже есть, - парировал игумен.
– Не в морщинах важность, - добавил он убежденно, - важность в душе, а душа ваша тут ясно и правдиво светится.

– Икона, чистая икона!
– любуясь портретом, повторил Федор.

Ушаков недовольно посмотрел на него и сказал, чтобы он, чем попусту говорить всякое, лучше бы стол накрыл для угощения дорогого гостя. Игумен стал отмахиваться.

– Нет, нет, никаких застолий. Нужно ехать к рыбным ловлям. И вас, Федор Федорович, я тоже приглашаю. Поедете со мной, вольным воздухом подышите. К вечеру вернемся.

– Далеко ехать?

– В Борки, к мордвам.

– Далеко, чуть ли не двадцать верст будет, - вмешался Федор.
– Дорога тряская, растрясет барина.

– Меня не растрясет, а его растрясет...
– насмешливо посмотрел игумен на Федора.
– Ежели барина в четырех стенах держать, совсем зачахнет. Соглашайтесь, - обратился он к Ушакову и с шутливой угрозой добавил: - Не согласитесь - увезу портрет обратно.

– Ну, коли так, - улыбнулся Ушаков, - придется согласиться.

Ехали по правой стороне от Мокши. Дорога была с песочком, неровная шибко не разгонишься. Да и лошадь оказалась не из резвых. Тяжелая, мохноногая, она тащилась кое-как, заставить ее бежать удавалось только на уклонах, и то ценой долгих и шумных усилий кучера, забывшего прихватить из дома кнут и вынужденного пользоваться вместо кнута жалким прутиком. Впрочем, ленивость лошадки раздражала одного только кучера. Сам игумен не обращал на это внимания. Он находился в отличном настроении, видимо, рад был, что угодил Ушакову живописной работой своей.

Когда проехали верст семь, дорога круто взяла вправо, после чего вступила в смешанный лес. За этим лесом проехали еще один перелесок, потом дорога снова повернула к Мокше и вышла на неоглядный луговой простор, усыпанный редкими стайками темно-зеленых кустов. Пойменное раздолье прикрывалось с правой стороны сосновым бором, в полверсте от которого в сторону Мокши виднелось десятка два крестьянских изб с надворными постройками и многочисленными изгородями.

– Это и есть Борки, - показал на деревушку игумен.