Адольф Гитлер. Жизнь под свастикой

Должен сказать, что, будучи революционером в политике, в частной жизни Гитлер был вполне классическим бюргером, а от его застолий в «ближнем кругу» веет застойной скукой. Впрочем, многие ли люди на свете, в том числе и выдающиеся, ярко блистают в частной жизни, умеют сделать быт если не феерическим, то хотя бы просто нескучным.

Для себя, как выдающейся личности, Гитлер считал брак ненужным институтом. В ставке «Вольфшанце» 26 января 1942 года он признавался: «Самое плохое в браке то, что он создает юридические права. Лучше уж содержать любовницу». А 11 марта 1942 года заявил: «Мир мужчины значительно больше мира женщины... Мир женщины — это мужчина. Обо всем остальном она думает лишь время от времени... Женщина может любить глубже, чем мужчина. Об интеллекте у женщины и речи быть не может». И еще, как признавался фюрер, женщины, размышляющие о вопросах бытия, действуют ему на нервы. Кстати сказать, подарки от влюбленных в него женщин в первой половине 20-х годов фюрер с успехом использовал для пополнения партийной кассы.

Также фюрер не хотел иметь детей. И не только потому, что дети доставляли бы ему лишние хлопоты и отвлекали бы от важнейших государственных дел. Гитлер всерьез опасался, что если у него будет сын, то его окружение сделает его преемником власти в государстве после смерти отца и тем самым де-факто восстановит в Рейхе монархию. Гитлер считал, что преемственность власти должна быть обеспечена тем, что либо он сам назначит себе преемника (как и произошло в действительности), либо нового фюрера изберут высшие руководители партии и государства. Шпеер утверждал: «Я часто задавал себе вопрос, испытывал ли Гитлер что-нибудь похожее на любовь к детям... Встречаясь с детьми... он пытался уделять им внимание, как добрый и снисходительный отец, хотя и не выглядел при этом убедительно. Он не умел найти в общении с ними верный тон и после нескольких благосклонных слов переходил к другим делам. Дети для него были молодой сменой, новым поколением. Он больше радовался их внешнему виду (белокурые, голубоглазые), их сложению (здоровые, крепкие) или их уму (смышленые, толковые), чем тому, что было в них истинно детского».

Шпеер также приводит следующие суждения Гитлера во время застольных разговоров в «Бергхофе» о том, как он, быть может, будет жить после победы в войне: «Еще до войны Гитлер от случая к случаю заявлял, что по достижении всех политических целей отойдет от государственных дел и завершит свои дни в Линце. Тогда он не будет играть в политике решительно Никакой роли, поскольку его преемник сможет завоевать авторитет, лишь если он, Гитлер, совершенно устранится от занятий политикой. Он не станет ничего ему подсказывать. Люди тем легче обратятся к его преемнику, чем раньше осознают, что теперь вся власть у того в руках. А уж тогда они и вовсе забудут про Гитлера. И его покинут. Обыгрывая — не без жалости к самому себе — эту мысль, он продолжал: «Может, и забредет тогда ко мне на огонек какой-нибудь из прежних сотрудников. Только я на это не очень рассчитываю. И кроме фрейлейн Браун, я никого туда с собой не возьму, фрейлейн Браун и свою собаку (он действительно взял обеих — с собой в могилу. — Б. С.). Я буду совсем-совсем одинок. Да и кто по доброй воле надолго у меня задержится? И считаться со мной больше никто не станет. Все побегут вдогонку за моим преемником. Ну разве что раз в году заявятся на мой день рождения». Конечно же гости принимались наперебой возражать и доказывать, что они неизменно останутся рядом с ним и сохранят ему верность. Чем бы ни руководствовался Гитлер, заводя речь о своем досрочном отходе от политики, он в эти минуты, безусловно, руководствовался мыслью, что не магнетизм его личности, а лишь власть, сосредоточенная в его руках, есть источник и основа его авторитета».

Вероятно, уверенности, что он когда-нибудь, по примеру римского императора Диоклетиана или императора Священной Римской империи Карла V, на вершине своего могущества отойдет от дел и займется если не выращиванием капусты, то архитектурой и живописью, у Гитлера в действительности никогда не было. Вне власти он себя не представлял. В данном случае фантазии на тему о спокойной старости, лишенной политических забот, были несколько наигранны и призваны укрепить чувство безоговорочной преданности среди простодушной обслуги, а заодно прощупать лояльность к фюреру основных руководителей Рейха. Не начнет ли кто-нибудь из них всерьез рассуждать о преемнике? Но все прекрасно помнили, что было с Ремом, и сомнительных суждений себе не позволяли.

Полагаю, что в застольных монологах Гитлера присутствует еще и предчувствие, что манящая его цель — всемирное господство германской расы — так и не будет достигнута при его жизни, и ему придется умереть на своем посту (особенно если принять во внимание гитлеровскую мнительность по поводу собственного здоровья). Гитлер, конечно, не предвидел, что ему придется стреляться в окруженном Берлине, наблюдая перед тем полный крах Рейха под натиском советских армий. Хотя и не исключал провала своего griff nach Weltmacht и всегда знал, что этого поражения не переживет. Недаром еще в ноябре 1936 года фюрер признавался Шпееру: «Для меня существует две возможности: либо добиться полного осуществления своих планов, либо потерпеть неудачу. Добьюсь — стану одним из величайших в истории, потерплю неудачу — буду осужден, отвергнут и проклят». И тогда Гитлер хотел, чтобы вместе с ним ушли из жизни Ева Браун и его любимая овчарка Блонди. Однако можно предположить, что, говоря о том, что он, возможно, оставит политику и удалится в свой любимый Линц, фюрер в действительности прозревал собственную смерть и посмертную судьбу — вспоминать его будут только в дни рождения. В глубине души он старался сохранить веру, что его не забудут, что он действительно создаст Великогерманский Рейх на ближайшую тысячу лет. И память о себе он действительно оставил навеки, но только в соответствии со второй возможностью, которую тоже заранее предусмотрел: Гитлер остался в памяти миллионов людей как величайший злодей, развязавший крупнейшую войну в истории и способствовавший гибели миллионов людей.

Но ни Ева Браун, ни люди из бытового окружения фюрера ничего не знали о крови и грязи нацистского режима, и потому Гитлер остался для них почти святым — окруженным нимбом полубога.

В годы войны от сильнейших нервных перегрузок Гитлер очень быстро постарел. И Ева Браун призналась Шпееру, что как-то раз Гитлер сказал ей: «Придется мне скоро отпустить тебя на волю, ну зачем тебе нужен такой старик!» И в последние дни жизни он действительно пытался отпустить свою возлюбленную на волю.

Финал романа Гитлера и Евы Браун, как известно, был трагическим. 15 апреля 1945 года Ева прибыла в берлинскую рейхсканцелярию. Гитлер уговаривал ее вернуться обратно в Мюнхен, но Ева на волю не захотела. Она выразила твердое намерение разделить с фюрером его судьбу, и Гитлер согласился ее оставить. «Германия без Адольфа Гитлера непригодна для жизни», — заявила Ева. А ведь ей, строго говоря, ничто не угрожало. Ева даже не была членом НСДАП и после победы союзников, скорей всего, не подверглась бы даже процедуре денацификации. Ева Браун не совершала в своей жизни никаких преступлений. Ведь нельзя же назвать преступлением любовь к Гитлеру, причем любовь к нему не как к политику, а просто как к мужчине. Так что у Евы Браун были все шансы благополучно пережить поражение Германии, а потом еще и хорошенько заработать на мемуарах о своих отношениях с фюрером. Но жизнь без Гитлера для нее не имела никакого смысла, даже несмотря на то, что он не всегда относился к ней достойным образом. Недаром незадолго до самоубийства, 22 апреля 1945 года, Ева Браун жаловалась своей подруге Герте Остермайр: «Что мне... приходится терпеть от фюрера, я не могу тебе описать». По свидетельству Э. Кемпки, беседовавшего с Евой 26 апреля, «она заявила спокойно и решительно о своем желании остаться в Берлине. Ей было уже совершенно ясно, что из создавшейся ситуации выхода нет. «Я не хочу покидать фюрера ни при каких обстоятельствах, и, если это должно произойти, я хочу умереть вместе с ним. Он сначала настаивал, чтобы я на самолете покинула Берлин. Я ему ответила: «Я не хочу! Твоя судьба — это моя судьба!»

29 апреля, уже приняв решение уйти из жизни, они сочетались законным браком, а на следующий день Адольф пустил себе пулю в висок, а Ева приняла цианистый калий. Их трупы сожгли в воронке в саду рейхсканцелярии. Так вместе с жизнью завершился самый долгий роман германского фюрера.

Как фюрер, вождь нации, Гитлер считал, что не может позволить себе вступить в брак — по крайней мере, до победоносного завершения войны. Ему важно было, чтобы все женщины Германии видели в нем свободного мужчину. И с Евой Браун Гитлер сочетался законным браком только тогда, когда до конца войны, только совсем не победоносного для Рейха, оставались считаные дни, а до конца жизни — еще меньше, ведь они оба уже приняли твердое решение...

В завещании Гитлер писал: «Поскольку в годы битвы я не имел возможности связать себя браком, я решил сегодня, перед окончанием моей земной жизни, взять в жены ту, которая, после долгих лет верной дружбы, пришла по своей воле в осажденную столицу с тем, чтобы разделить свою судьбу с моею. Она, по ее собственному желанию, примет смерть вместе со мною, как моя супруга. Это возместит нам то, чего мы были лишены вследствие моей преданности службе на благо моего народа.

Все, чем я владею, — если это имеет какую-либо ценность — переходит к партии, если же партия прекратит свое существование, то — к государству, если же и государство прекратит свое существование, то любое другое решение с моей стороны не имеет смысла.

Мои картины, собранные в моей коллекции, которые я приобретал в течение многих лет, приобретались мною не в личную собственность, но для картинной галереи моего родного города Линца на Дунае.

Всем сердцем я желаю, чтобы это завещание было исполнено».

Разумеется, тогда, в 1945-м, никто и не подумал его исполнять. Правда, 17 февраля 1960 года Мюнхенский суд выписал «в связи с отсутствием первичной наследницы — партии НСДАП» «Свидетельство о наследовании имущества Адольфа Гитлера» на имя Паулы Гитлер, единственной сестры фюрера, которая, однако, скончалась 1 июня того же года, не успев принять наследство, составлявшее две трети имущества Гитлера. Впрочем, за исключением его мюнхенской квартиры, самого этого имущества к 1960 году фактически уже не существовало. Другие наследники — сводный брат Алоиз Гитлер и сводная сестра Ангела Хаммитч — к тому времени уже умерли. Паула Гитлер в январе 1960 года писала своей подруге: «Мое самое заветное желание — получить наконец свидетельство о наследовании, которое даст мне возможность въехать в просторную, солнечную квартиру, чтобы хоть остаток жизни провести при радостном свете солнца, на что я всю жизнь понапрасну надеялась». Но этой мечте не суждено было сбыться. Неизвестно, удалось ли въехать в гитлеровскую квартиру детям братьев и сестер бездетной Паулы, которых суд признал ее законными наследниками.

Болезни Гитлера

Еще в книге «Моя борьба» Гитлер провозглашал свою приверженность древней римской мудрости: «В здоровом теле здоровый дух». Но уже в годы, когда он писал библию национал-социализма, он страдал достаточно серьезными заболеваниями, а в 30-е годы опасался близкой смерти из-за болезни желудка и прочих недугов, часть которых была следствием отравления газами в 1918 году. Именно по этой причине у Гитлера болели глаза, и во время публичных выступлений прожекторное освещение сокращалось до минимума, а фотографирование с магниевой вспышкой допускалось только с личного разрешения фюрера.