Адриано Челентано. Неисправимый романтик и бунтарь

– Почему вы боялись, что ваш сын станет разгильдяем, синьора?

– Я вам скажу так, Адриано был хорошим парнем, очень простым, всегда счастливым и довольным, веселым, ему нравилось изображать из себя клоуна, говорить ерунду, развлекаться с друзьями. Мы жили на улице Глюка, эта улица на окраине города, и мы были очень бедны. Мой муж работал продавцом продукции Mellin, знаете эти бисквиты для детей, а я была швеей. Когда в 1951 году мой муж умер, я должна была содержать семью своим трудом, работала целыми днями, и у меня было очень мало времени, чтобы заниматься детьми. Адриано утром шел в школу, а днем я отправляла его в часовню к монахам, там был приходской молодежный клуб, где он играл в мяч с другими ребятами, делал то, что ему хотелось, находясь при этом в безопасности. По крайней мере, я была уверена, что там он в надежных руках. Когда мне приходилось работать дольше, я просила священников, чтобы они оставили у себя Адриано после ужина, до 10 или 11 вечера, а потом шла забирать его домой.

И хотя я знала, что он в безопасности, в то же время беспокоилась за него. «Что он будет делать в жизни?» – спрашивала я себя. Учиться ему не нравилось. Казалось, что в школу он ходил лишь для того, чтобы увидеться с друзьями и в очередной раз строить из себя клоуна. Когда учитель его спрашивал, он всегда отвечал на манер своих эксцентричных монологов на ТВ, говорил те же бессмысленные вещи, что и теперь. «Челентано, иди к доске!» – вызывали его. «Кто, я? – отвечал он. – Я кто?» А потом озирался по сторонам, как будто искал кого-то рядом, а все вокруг смеялись. В общем, устраивал спектакли. В приходе было то же самое. Священник говорил, а Адриано его передразнивал, читал проповеди мальчишкам своего возраста, как если бы сам был священником – и снова спектакль, и снова смех. Но он не может идти так и дальше по жизни, изображая из себя клоуна, говорила я себе, нужно найти ему какое-то занятие. Когда он оставил школу, я отправила его работать. Но он болтался от одной профессии к другой, как ни в чем не бывало, и куда бы он ни пришел, везде делал одни и те же вещи и показывал свои, как же это называются… Скетчи? Говорил все время какие-то глупости. Когда же он потом принялся петь и играть, приводить в дом друзей, которые пели и играли, и выходить по вечерам с друзьями, чтобы где-то петь и играть, я начала серьезно беспокоиться. Похоже, подумала я, он хочет стать артистом варьете. Он себя угробит, станет разгильдяем и подлецом.

– Почему вы думали, что артисты варьете – разгильдяи и подлецы?

– Ну, я не знаю, правильное ли слово я подобрала… Артисты варьете всегда навевали на меня тоску и вызывали… Как бы это сказать? Чувство неприязни. Все эти полуголые женщины, которые пели «Viva la felicit`a» («Да здравствует радость». – Авт.). Ну какое счастье – неудачники? Все эти пляски, все эти сальные шуточки, перья и блестки. Помилуй бог! Меня пугала мысль о том, что Адриано мог стать таким же, как эти люди. Так что когда я увидела, что он встал на этот путь, начала отвешивать ему тумаки. Я его колотила, когда он выходил вечером с друзьями, чтоб отправиться петь и играть в очередном клубе, и когда оттуда возвращался. В те времена был один известный танцовщик, Доссена, он уже умер. В общем, он приходил иногда за Адриано. Я чуть было и ему не отвесила пару тумаков. Потому что именно он повел Адриано в Taverna Messicana, чтоб подзаработать там немного денег. Когда Адриано принес домой эти бумажки по 1000 лир, всего парочку, насколько я помню, я кинула их ему в лицо и сказала, чтоб он забирал их обратно. Я не хотела брать эти деньги, потому что считала, что это были грязные, развратные деньги. Адриано, бедняжка, очень обиделся тогда. Но мне было действительно страшно, что он себя погубит, и казалось, что нет другого способа, чтобы спасти его, кроме как отвешивать ему оплеухи.

Я примирилась лишь после фестиваля рок-н-ролла в Palazzo del ghiaccio, в день первого большого успеха моего сына. Адриано поехал туда с температурой под 39. Я его сопровождала с термометром, таблетками и пилюлями в сумочке. Не знаю, видеть его выступающим на сцене с высокой температурой – это меня растрогало. Я больше его не пилила. Может, я приняла то, что он пошел своей дорогой, даже если бы это не принесло ему большого успеха.

– А какую работу выполнял ваш сын, прежде чем решил заняться пением?

– Да всякую. Был сантехником, помощником в типографии, точильщиком, часовщиком. Но как только он обучался чему-либо, тут же бросал это дело и начинал учиться другому. Обучался он всему на «отлично». Я помню, как он осваивал точильное дело. Он не был точильщиком, которые ходят по улицам, а работал в мастерской со всеми этими машинками, инструментами. Чтобы обучиться мастерству, он взял пару ножниц из дома и забрал их с собой. Это были большие ножницы, специально для портных. И он их поточил. Да поточил так, что, когда снова принес их домой, казалось, это были ножницы для стрижки ногтей! А однажды к ним в мастерскую пришел мясник с большим мясницким ножом на заточку. Адриано его взял и поточил. Через пару дней мясник вернулся за своим ножом, и Адриано его отдал. Но теперь он казался скорее перочинным ножичком. «Но это не мой нож!» – кричал мясник. «Как не ваш? А чей же он? – ответил Адриано. – Смотрите – здесь даже и имя ваше выбито». – «Но мой нож был вот таким большим! – сказал мясник. – Мой нож был большим! Этот ножичек ты оставь себе. Он мне не нужен. Мне нужен мой нож».

Хозяину точильной мастерской пришлось оставить себе тот ножичек и купить мяснику новый нож.

Потом Адриано, конечно, всему научился и стал настоящим, умелым точильщиком. Но однажды прямо напротив точильной лавки открылся магазин часовщика. Адриано тут же сменил профессию и начал заниматься часами. Я была очень рада. Профессия часовщика очень хорошая, можно было неплохо зарабатывать и позаботиться, тем самым, о своем будущем. Адриано тоже был рад. Ему нравилось чинить часы, и он действительно делал это хорошо. Если бы не эта история с пением, он стал бы хорошим часовщиком. У него и сейчас есть к этому тяга. У себя дома он соорудил настоящую часовую лабораторию, и когда у него есть время, чинит там часы своих друзей, сестер или других родственников.

– Вы предпочли бы, чтобы ваш сын все еще занимался часовым делом?

– Нет, нет. Доволен он, довольна и я. И потом, он бы не заработал всех тех денег, которые сейчас имеет. Я не стесняюсь об этом говорить: деньги – это прекрасная вещь, особенно для тех, кто многие годы, как я, существовал без них. Наша жизнь сильно изменилась, и мы должны благодарить за это Адриано. Изменилась внешне, я хотела сказать. Я раньше совсем никуда не выезжала, а теперь я могу себе позволить путешествовать. В машине, на самолете. Я езжу туда, сюда. Я еду туда, куда едет мой сын. Это он меня возит везде. Я не прошу у него ничего, никогда не говорю ему: «Адриано, я тоже поеду с тобой». Это он меня все время об этом просит. Некоторое время назад я ездила с ним в Германию, в Monaco di Baviera, где у него был концерт. Я полетела туда на самолете. «Тебе не страшно летать?» – спрашивал меня Адриано. Да нет же, какой там страх! Я не боюсь. Вот он да, он боится самолетов. И кораблей тоже боится. Адриано с большой неохотой ездит на таком транспорте. Через несколько месяцев он должен полететь в Америку, так как его пригласил американский певец, как же его зовут… Фрэнк Синатра. Правда, ему не нравится мысль о том, что он должен пересечь океан. Но я думаю, что, в конце концов, он все-таки туда поедет. По крайней мере, я на это надеюсь. И надеюсь, что он возьмет и меня с собой.

Нет-нет, в конечном счете, это даже хорошо, что он не стал часовщиком. Если бы он продолжил работать с часами, не произошло бы много чего прекрасного.

– В вашей новой жизни случается только хорошее или же в ней есть и плохие стороны?

– Ну, конечно, бывает, случается и плохое. Например, предательство некоторых людей из «Клана». Видите ли, «Клан» был создан с одним намерением, очень сентиментальным. У моего сына всегда было много друзей, и он был им предан. Когда он стал знаменитым, он их не оставил. И так родился «Клан». Он был создан потому, что Адриано не хотел бросать старых друзей, хотел, как и раньше, постоянно видеться с ними, по вечерам вместе смеяться и развлекаться. Но как он мог это осуществить, если стал певцом, а они работали механиками в гаражах? Тогда он создал «Клан» и дал им всем работу. Когда его предали, он очень страдал из-за этого. Но настоящие друзья, которые его по-настоящему любили, остались с ним. Знаете, Адриано ведь очень щедрый, он всегда был таким. Он никогда не был особо привязан к деньгам. Если кто-то останавливает его на улице и просит немного денег, он, не задумываясь, тянет руку в карман и вытаскивает кошелек. Был период, когда около его дома была целая очередь из тех, кто просил у него деньги. Особенно мне запомнился молодой человек, который приходил к нам в конце каждого месяца как будто бы за зарплатой. В одном месяце он говорил, что у него заболела мать, в следующем – то, что у него плохо со зрением и он боится его полностью потерять, потом было землетрясение на Сицилии, а у него там якобы жили родственники, которые нуждались в помощи. Все это, конечно же, он выдумывал. Но Адриано всегда был наготове – с кошельком в руке. Понадобилось немало времени, чтобы он понял, что тот молодой человек его просто использовал. Но когда, наконец, он это понял, то вышвырнул его из дома.

– Ваш сын слывет религиозным человеком. На ваш взгляд, его религиозность искренняя или же скорее относится к созданному им образу, персонажу?

– Нет, нет, персонаж тут ни при чем. Адриано на самом деле очень религиозен. Он был таким и в детстве, но стал акцентировать на этом еще больше внимания пять или шесть лет назад, после того нервного расстройства, которое длилось года два. Я никогда не понимала, что же такое с ним случилось. Может, он испортил себе все нервы, работая с утра до ночи и ложась спать на рассвете. В результате он начал плохо себя чувствовать, потерял аппетит, сон, появились различные страхи, боязнь всего. Боязнь даже собственной тени. Боязнь ложиться спать вечером, выходить из дома утром, страх темноты. Право, как маленький. Его нужно было сопровождать даже из одной части дома в другую. Когда он, к примеру, ехал в Рим, он требовал, чтобы его обязательно сопровождал врач. Единственным спокойным моментом в его жизни были молитвы. Именно тогда он и стал таким набожным. Это был очень сложный период в его жизни. Почти два года он не работал из-за тех самых страхов. Думаю, что вера помогла ему это преодолеть. И вера осталась с ним и после того, как он излечился. Он остался верующим человеком. И теперь, прежде чем лечь спать, он становится на колени и читает молитву. Я поставила в его комнате иконостас, с пастырями и Мадонной, и в этом уголке всегда зажжен свет.

– Я могу ошибаться, но в свое время, мне кажется, ходили слухи о том, что Адриано хотел стать монахом?

– Да вы что, каким монахом! Мой сын хотел жениться, ему необходимы были хорошая жена и дети. Какой еще монах! Да я бы и не одобрила подобный выбор. Набожность – это хорошо, но чтобы Адриано стал монахом – нет, я не согласна. И я никогда этому не верила. Этого просто не могло быть. Да даже если бы он и стал монахом, он бы создал свой «Клан» в монастыре и заставил петь и плясать других монахов. Или смешил бы их всех целыми днями. Адриано, конечно, не гоняется за каждой юбкой, но я не могу его представить без женщины. Без жены. И без детей. Он без этого не может. Он обожает детей, а дети обожают его. Может, поэтому он и сам остался ребенком. Его дети называют его Челентано. Челентано – то, Челентано – это. Они слышат, что другие называют его Челентано и тоже называют его так. Думаю, что они только недавно заметили, что речь идет о том же Челентано, которого они видят на телевидении и чьи диски слушают.

– Насколько соотносятся с реальностью те якобы автобиографические мотивы, которые присутствуют в его песнях?

– Я бы сказала, что они все являются правдивыми, начиная, естественно, с Il ragazzo della via Gluck. Всем известно, что парень с улицы Глюка – это он, но не всем известно, что улица Глюка была настоящей драмой в жизни моего сына. Мы там прожили много лет, Адриано там вырос и нашел своих первых друзей. Но после смерти моего мужа мне было сложно все тащить на себе, и когда мой старший сын Алессандро пригласил нас пожить у него на улице Cesare Correnti, мы все сразу же туда переехали. Адриано плакал из-за этого пять лет. Пять лет он мучился из-за того, что я заставила его покинуть улицу Глюка. Он меня постоянно этим попрекал и продолжает это делать даже сейчас. Он говорит, что родители иногда не понимают, как сильно они могут заставить детей страдать, увозя их из того места, где они выросли, и отрывая их от друзей. Улица Глюка – это единственная тень в моих отношениях с сыном. Помимо тумаков, что я ему давала, это единственная причина, которая нас немного рассорила. Эта улица Глюка мне уже глаза намозолила, столько я о ней слышала разговоров! Когда Адриано стал богатым, первая вещь, которую он собрался сделать, – это был переезд на улицу Глюка. Он хотел купить дом, в котором вырос. Но дома там больше не было, то есть не было всего того, что мы когда-то там оставили, не было уже там и его друзей. Все прямо как в его песне. В ней нет разве что укоров Адриано по поводу того, что я его увезла оттуда. Он говорил, что я думала только о себе, о своих трудностях, а не о тех трудностях, с которыми столкнулся он после переезда. Улица Глюка была настоящей драмой. И для него, и для меня.