Адское депо
Шрифт:
ГОЛОС. Я Хасан ибн Саббах. Достаточно?
НЕМО. Мне это ни о чем не говорит…
ПРОФЕССОР. Более, чем достаточно!
ХАСАН. Прощайте.
НЕМО. Эй, Хасан! Эх, отключился.
ПРОФЕССОР. Так ты, оказывается, иудей?
НЕМО. Какое это имеет значение?
ПРОФЕССОР. И как тебя зовут? Ну-ка, ну-ка…
НЕМО. Не скажу!
ПРОФЕССОР. Надо же,
КОНТУШЁВСКИЙ. И кто этот Хасан?
ПРОФЕССОР. Одиозная историческая личность. Потом расскажу. А ты, Контушёвский, похоже, историю не изучал. Ты изучал анатомию. Причем – практически.
КОНТУШЁВСКИЙ. Так же, как и ты в Китае.
ПРОФЕССОР. Но я знаю, кто такой Хасан ибн Саббах, а ты – нет. Так кто из нас
быдло?
КОНТУШЁВСКИЙ. Да чтоб тебя не спилили!
ПРОФЕССОР. И тебе того же.
ЖОРА. Что вы ругаетесь? Спилят всех.
ПРОФЕССОР. Нет. У них, наверное, план поселка есть. Там, где будут дома и улицы, деревья уберут. А вот на площади могут оставить рощицу. Чтобы скверик для отдыха был. Два больших дуба слишком старые. Их вырубят. Вдруг завалятся? А дубу, где обитает Контушёвский от силы лет четыреста. Вот его и оставят. Пусть себе растет и дает тень для играющих детишек!
КОНТУШЁВСКИЙ. Чтоб ты в своей следующей жизни попал в тело павиана! Там тебе
самое место!
ПРОФЕССОР. А что? Неплохо! Минимум забот. Съел банан, оплодотворил пару
самок, и – спи себе на дереве. Никаких Контушёвских вокруг!
КОНТУШЁВСКИЙ. Вот-вот.
ЖОРА. Контушёвский, ты обещал рассказать о гайдамаках.
КОНТУШЁВСКИЙ. Да пошли вы все со своими гайдамаками!
Продолжительная мыслетишина
Глава четвертая
Следующий день
ЖОРА. Контушёвский, отзовись.
КОНТУШЁВСКИЙ. Чего надо?
ЖОРА. Как насчет гайдамаков?
КОНТУШЁВСКИЙ. А что о них рассказывать? Быдло – как оно есть. Подумаешь, не позволили крестьянам попам кланяться. Какая разница: поп или ксендз? Бог-то один. А налоги везде платить надо. В любом государстве. А крестьяне не хотели. Что в Польше, что в России. Вы думаете, холопы крестьянской армии Пугачева меньше зверств творили? И никаких поляков в тех местах не было! При чем здесь оккупация? Борьба за свободу? Быдло везде бунтует. А причины две: тупость и лень. Вот так и на Украине. Гайдамаки – простые разбойники. Их малочисленные шайки существовали всегда. А вот когда к ним примкнули крестьяне – получился бунт. Но если бунт возглавит разбирающийся в тактике человек, то это уже не бунт. Это война. Причем, как правило, – с мирным населением. Потому что воевать косами и колами с регулярными войсками – дурацкое дело. Никакая тактика не поможет. Другой вариант, когда в стране раскол и регулярная армия занята борьбой с конфедератами… Вот и развязались руки у гайдамаков.
Зализняк был запорожцем. Воевать умел. А Гонта – казачьим сотником в Умани на службе у Потоцких. Когда отряд Зализняка подошел к Умани, Гонта вызвался пойти со своими казаками навстречу, пообещав прогнать гайдамаков.
Ему это позволили. Он вышел из города, встретился с Зализняком и перешел на его сторону. То есть – предал своего господина Потоцкого и короля, которому, кстати, приносил присягу на верность. А Зализняк – тот еще зверь. Его люди в одном из захваченных городков над воротами костела повесили ксендза, еврея и собаку. И написали: «Лях, жид и собака – вера однака»…В Умани гарнизон был невелик. Не более двух тысяч человек. Когда гайдамаки начали штурм, кто-то из их сообщников изнутри открыл ворота. И что случилось? Я был там после этих событий. Трупы лежали горами! Рассказать подробнее?
ЛЕНЬКА. Расскажи.
КОНТУШЁВСКИЙ. Сначала гайдамаки принялись за евреев. Мужчин и детей просто
резали. Женщин сначала насиловали, а потом убивали самыми зверскими способами. Например, распарывали животы и засовывали туда живых кошек. А потом с хохотом наблюдали, как женщины умирают в муках. Часть евреев закрылась в синагоге. Гайдамаки с помощью пушки взорвали ворота, ворвались внутрь храма и зарезали
всех.
Но даже в обстановке кровавого погрома их не оставила скотская избирательность. Самых богатых евреев собрали в ратуше и предложили откупиться. Те внесли требуемую сумму. Гайдамаки забрали деньги, и все равно евреев убили. Бесчестные животные!
После того, как покончили с евреями, принялись за униатов. Всех воспитанников униатского церковного училища растерзали в клочья. А ведь основное количество учащихся были детьми! По двенадцать-тринадцать лет! Ну, а потом очередь дошла и до поляков. Как же, они же угнетатели! Убивали и насиловали, как евреев. Красивый и
цветущий город за одни сутки превратился в могильник, заполненный
обезображенными трупами. Какая, скажите мне, Варфоломеевская ночь может сравниться с этой бойней?! И это борцы за свободу?!
ПРОФЕССОР. Контушёвский, ты упускаешь из виду факт, что для того, чтобы
человек стал зверем, его необходимо как-нибудь привести к такому состоянию. Если ваше хваленое панство отдало в откуп евреям сбор налогов и затем никак не контролировало их деятельность, то вы получили, что заслужили. Я знаю: барщина тогда была увеличена до таких пределов, что крестьянину не оставалось времени для обработки своего мизерного надела. А ключи от православных храмов находились в руках у евреев. И справить любой обряд можно было лишь после того, как заплатишь за ключи. Когда у человека забирают последнее из того, что у него осталось (в данном случае – веру), то он
может превратиться в черт знает кого.
КОНТУШЁВСКИЙ. Все это вранье. А даже если и правда, это не повод для того, чтобы
давить сапогами младенцев и засовывать кошек в животы женщинам. Вот поэтому, когда бунт был подавлен, я с удовольствием занимался исполнением наказаний. Основную массу гайдамаков свезли в село Кодню. Там-то они и получили сполна. Я их резал, душил, сажал на колья и еще много чего разного делал. Даже король вступился за них и приказал больше никого не убивать. Я выполнил приказ монарха.
Тем, кого еще не успели казнить, отрезали правые руки и левые ноги. Гуманно обработали раны и вручили по костылю. Когда они тронулись в путь (на все четыре стороны), я сказал напутственное слово. Мол, теперь воюйте, сколько душа пожелает! Ха-ха-ха!
А Гонту казнили отдельно. Жаль, гетман Браницкий приказал отрубить ему голову в середине казни. Пришлось выполнить распоряжение. Сдирали кожу уже с мертвого тела. Кстати, по слухам, Гонта в Умани убил своего сына, которого в его отсутствие отдали