Адвокат’essa, или Поиски Атлантиды
Шрифт:
Я вспомнила выражение моей бабушки Марии Марковны – «амбиции не соответствуют амуниции».
– Так ты, вы прекратили вести его дело? – от волнения и удивления я перешла на «ты».
– А ты хочешь, чтобы я вновь с ним работал? – довольный произведенным на меня эффектом заулыбался коллега.
– Да, нет, не хочу, – машинально соединила я два противоположных варианта ответа.
– Так все-таки «да» или «нет»? – уже смеясь, спросил он.
– Я тебе благодарна! Очень! И признательна! – вдруг радостно выпалила я и внутри почувствовала ликование от того, что мне удалось выстроить для него при нескольких предыдущих встречах четкую схему взаимоотношений наших клиентов, объяснить мотивацию каждого из них красочно, и все изложить. А изложив, посмотреть на ситуацию по-новому. А объяснив, попросить помощи у А.Б. – человека, у которого когда-то сама училась и который до сих пор остается непререкаемым авторитетом в профессии и личностью, которую трудно переубедить в чем-либо. Неужели я это сделала? Неужели искренний подход и четкая расстановка ситуации, позволяющая увидеть причинно-следственные связи событий, даже не в полном объеме, привели к желаемому результату? Неужели моя – уже ставшая притчей во языцех – способность называть вещи своими именами, не умалчивая и не затушевывая неприятное, а, наоборот, проговаривая вслух все, что представляется трудным, запутанным, даже здесь позволила возникнуть
«А что ж ты, милочка, удивляешься? – это снова мой внутренний собеседник, – ведь так давно уже случается в твоей жизни: не нравится ситуация, не комфортно тебе, проанализируй ее со всех сторон, пойми – для чего она тебе дана? Где ты сама нарушила что-то в гармоничном течении жизни? Где наступила на одни и те же грабли в очередной раз? Где проявила качества, позволившие этой ситуации притянуться. А тебе оказаться внутри или очень близко к некомфортному событию. И вот когда осознаешь – для чего собственной персоне этот урок, какой из него мощный опыт можно приобрести, начинаешь понимать – некомфортная, неприятная ситуация отражает что-то в тебе, какие-то качества, мысли, поступки совершенные и становится стыдно. Раскаяние охватывает крепко и чувствительно. Стыд кипит внутри, не давая увернуться и освещая самые потаенные уголки твоей души. Начинается постепенное просветление мозгов и успокоение сердца. Становится видно – какой стереотип, какое качество привело тебя в эдакую неприятную, мягко скажем, ситуацию».
Вспомнилась старушка Надежда Павловна, помогавшая много лет назад мне по хозяйству. Жалуясь иногда на моих детишек, шаливших в отсутствие родителей, она просила:
– Марковна, неслухмяные они, ой, неслухмяные, ты им ж. пной мази пропиши, уж будь добра!
Раньше мне хотелось от таких эмоций и переживаний спрятаться, исчезнуть, раствориться в пространстве, как будто меня и нет совсем. Словно Том Сойер, который представлял, будто он умер и лежит в гробу, а тетушка Полли плачет над ним, и все вокруг говорят со слезами – какой это был хороший мальчик и уже никто не ругает за самовольное купание в реке. Вроде тебя и нет совсем, потому что в таком состоянии и мерзко, и противно, и обидно, и – самое главное – очень хотелось, чтобы виноватым в том, что со мной произошло, и в том, что я чувствую, был кто-то другой. И так становилось себя жалко. Такая несчастная страдалица я была. А весь мир как будто выстраивался против меня. И обида – огромная, всепоглощающая обида на всех – заставляла прятаться внутрь собственного панциря, избегая даже малейшего напоминания о той душераздирающей боли, которая, казалось, когтями рвет «внутренность» твою, не давая возможности дышать. Послушный ум постепенно затягивал все пленкой, прятал в дальние углы, оберегая. Разворачивал голову в противоположную сторону, только чтобы взгляд в тысячный раз не обращался к ситуации, взорвавшей весь мир внутри на тысячи осколков, и чтобы просто выжить и дождаться, пока эти осколки улягутся на донышко. А потом с ними осторожненько двигаться, чтобы не пораниться, не изрезаться «в кровь». А в жизни-то – по большому счету – не раз и не два возникали ситуации, от которых все внутри, да и снаружи, казалось, заливало мерзким липким то ли потом, то ли смолой. И так хотелось чтобы вот так, вдруг: закрыл глаза, открыл – а ничего страшного и в помине нет. Наоборот, все удачно складывается. И тебе – хорошо, радостно, чисто, честно и легко. С самой собой и с другими людьми. Но когда действительность является вновь, от этого жужжащего и жалящего чувства нет сил скрыться и невозможно крикнуть: «Мама, роди меня обратно!»
Вернее, крикнуть-то можно, а вот осуществить желаемое вряд ли. Приходилось так и двигаться по жизни емкостью, наполненной болью, обидой, гневом, страхом. О, господи! Вот уроки человеческие!
Какое счастье, что долгий и кропотливый путь познания, тяжелейших трудов осваивания и применения к себе нового взгляда на жизнь и выстраивания внутри себя нового отношения к происходящему позволил по-другому жить, чувствовать, видеть. Какое счастье – из бестолковой «жертвы обстоятельств» – превратиться в Хозяйку собственной жизни, от которой только и зависят чувства, эмоции, действия. Ведь сами по себе события и факты нашей жизни нейтральны. Только наше отношение к ним придает им «цвет» и ставит «плюсы»-«минусы». А из чего возникает наше отношение к этим событиям? Из тех представлений, которые имеются в собственной головушке. Из тех сведений, которые имеет ум, располагающийся то ли внутри мозгов, то ли где-то поблизости от них. И если в этот ум «вдолблены» кем-то когда-то некие установки, правила и схемы, то на основании этих схем и действует наша «электрическая цепь» рассуждений. Есть представление о том, что ты – жертва, а окружающий мир – палач, тиран, постоянно причиняющий тебе боль, так и будешь негодовать, обижаться, злиться, гневаться, обвинять всех и вся в своих страданиях и будешь подсознательно к этой боли стремиться. И ничего не менять в себе. Только ждать, когда же «негодный» мир изменится, чтобы тебе было удобно в нем, когда изменятся – по твоему велению и хотению – окружающие люди? Но этого, увы, почему-то не происходит. Значит, опять есть повод быть недовольными. И опять ничего не делать, не менять в себе. А зачем? Все бесполезно…
И ни за что ты не отвечаешь. И виноваты другие. И хорошо в этом болоте жить: тепло, уютно, привычно. Тиной оброс, квакаешь вместе с другими лягушками на закате да комаров ловишь. А наловив, лежишь пузцом кверху и почесываешь его лапкой. Ква-, то есть кра-а-сотища.
А можно взять на себя, родимую, ответственность за все, что с тобой происходит: за любой выбор свой, за любое решение свое, за намерения свои, мысли, слова, действия-бездействия, за последствия, которые ты, возможно, и не предвидел вовсе. А ты предвидь! И если не получилось так, как тебе изначально представлялось, посмотри, где сбой произошел. Где старую схему употребил, где не смог правильно выбрать курс или пройти точно по выбранному, потому что раньше на эту дорогу жизни понабросал-понакидал всякого хлама из старых, отживших свое представлений о развитии событий в мире. И если уж разозлился, то только на себя самого, ибо не ведал, что творил. А если и ведал «что», то не ведал, что из этого «вытворится» в итоге. И попроси мысленно прощения у всех участников ситуации. И у себя самого. А потом прости их и себя. И поблагодари за этот опыт. И вперед – за новыми знаниями, как верно выстраивать свой путь! Как определять курс. И тогда, по словам одного умного человека, все события будут делиться на приятные и полезные. Приятные – те, в которых просто наслаждаешься жизнью. А полезные помогают научиться чему-то новому, лучше познать себя и окружающий мир. И быть благодарным и тем, и другим. Особенно тем, кто преподал тебе самые серьезные уроки. Они помогают расти духовно, закаляют и дают мощный импульс к изменениям. Очень мощный… Мне есть о чем подумать сегодня вечером. Неужели я начала разматывать старый клубок? Сейчас мне это открылось с очевидностью. Вспомнилось, как мой рижский знакомый – Агрис – любит повторять:
«Просто – когда с «ростом», а сложно – когда с «ложью».– Ты вообще где?! – раздался совсем рядом голос Петрова. – Что с тобой?!
– Ой, простите меня, я задумалась…
– А я уж решил, что тебе плохо.
– Плохо, мне? – переспросила я и заметила, что голос прозвучал очень звонко, с переливами. – Мне – хорошо! Мне просто отлично! – Голос неожиданно еще выше зазвенел, и я засмеялась.
А. Б. смотрел на меня с нежностью:
– Как ты живешь, Аленушка? Как детки? Ты – одна или кто-то есть у тебя? – спросил он после некоторой паузы.
Я почувствовала, что сердце стало биться сильнее, и кровь хлынула к щекам и шее. Хорошо, что не видно, как под столом задрожали ноги. Да что ж это такое?! Давно пора бы уже…
Петров не дождался моего ответа:
– А я по-прежнему один. Жене после развода купил квартиру. Дочка жила со мной, но вышла замуж и теперь – отдельно. Внук – ему шесть – иногда приходит в гости. Мы с ним играем и бесимся. – «Боже мой, они – бесятся!» – мелькнуло у меня в голове. Но он повторил свой вопрос: – Аленушка, как ты живешь? Ты – одна?
Я все-таки сосредоточилась и заметила, что он раскраснелся тоже. А взгляд был столь откровенным, что у меня мороз побежал по спине. И что-то екнуло под ложечкой. – Через столько лет? После всего? Это я уже проходила. Утишься, глупая!
– Расскажи мне, – тихо, но настойчиво попросил он.
«Боже мой, это наваждение! Ведь мы давно в ровных отношениях коллег. Как же этот голос с такой интонацией волнует меня. Какую-то часть моей души. Почему же я не могу с этим справиться? Как и много лет назад. И ничего с этим не могу поделать. А надо! Прошла целая жизнь, но я опять, как в двадцать, слышу только биение собственного сердца. И этот завораживающий и искушающий голос. Ты же взрослая уже. Давно. Это все в прошлом. Это что же во мне все еще надеется? Глупость какая! Не важно, что он говорит: его тон, оттенки голоса, трогающие какие-то давние струны души моей. Все то же. И взгляд – тот же, первый. И руки – большие и сильные – те же».
А. Б. поднялся из кресла, обошел солидный офисный стол, приближаясь ко мне.
Голова моя закружилась. А ноги как будто исчезли. Какая же я все-таки дура!
Глава 3
Откуда ноги растут…
После третьего курса будущих юристов отправляли на ознакомительную практику. Две недели – в райотделе милиции, две недели – в суде. Агнешка, Маринка и я – неразлучная троица – и на практику попали вместе. В крохотных кабинетах одним пальцем печатали на пишущей машинке документы, которые добрые и усталые следователи поручали нам подготовить. Ездили вместе с опергруппой в какие-то вонючие притоны на обыски. В жутких квартирах вместе с операми и следователями изымали краденые вещи, составляли опись изъятого. Ужасный запах, горы грязных бутылок и пустые бесцветные глаза хозяев квартир. Страшные испитые лица. Голодные плачущие дети. И мы – три домашние девочки. Жалко всех было ужасно – и преступников, и милиционеров. Первых – потому что люди оказались в столь мрачных условиях жизни. Вторых – потому что им приходилось в этих обстоятельствах наводить какой-то порядок и принимать какие-то трудные решения, которые касались жизни других людей. Невыносимый запах другой жизни стоял в этих жилищах… А в кабинетах райотдела следователи много курили – и мужчины, и женщины – и там же складировали все изъятое. Казалось, что ты сама пропитана этим «коктейлем из странных запахов». Моя длинная коса за смену «задымливалась» настолько, что приходилось мыть голову чуть ли не каждый день и довольно непросто сушить волосы ночью. Никаких фенов еще и в помине не было.
Нас отправляли за справками то в морг, то в психбольницу. Иногда мы разносили повестки гражданам по всему городу. Может, и не быстрее было втроем, но веселее – это уж точно. После двух недель погружения в такую «изнанку» мира только Агнешка по-прежнему была в восторге и в своей мечте – стать следователем – еще более укрепилась. Ни я (хотя и была «юридической» дочкой), ни Мариш-ка никакой тяги в этом направлении в себе не обнаружили. Завершение милицейского «срока» для меня ознаменовалось ярчайшим событием. Давнишняя подруга Катюшка выходила замуж. Я была звана свидетельницей на свадьбу. Было сшито к этому случаю платье из моднейшего – в цветочек – кримплена, волосы уложены в прическу. Волнение незабываемое. Так странно – вот была девочка Катя, с которой мы в пионерском лагере громко распевали вместе походную песню: «Эх, подружка – моя большая кружка, полулитровая моя…» Девочка Катя, которая знала, что я не ем никакой пищи с луком, а также с молочной пенкой, а также не пью какао, кисель с комками, не ем молочный суп, свеклу, тушеную капусту, горох и оладьи, если они политы медом, песочное печенье с молоком на полдник и многое другое, с удовольствием уписывала за обе щеки свои и мои порции. В завтрак я шла на кухню лагерной столовой, наливала из-под крана горячей воды и выпивала ее с хлебом, поверх которого клала кусочки сливочного масла. Обычно на завтрак пионерам готовили молочный суп или молочную кашу с пенкой – б-р-р – и какао – все то, что я на дух не переносила. В обед был борщ или суп. И то, и другое с луковой зажаркой. Я с трудом могла выудить несколько ложек бульона, а с остальным старательно управлялась подруга. Примерно то же происходило в ужин. Иногда – чаще всего в выходные дни – когда приезжали родители, подавали на стол что-нибудь для меня съедобное. Но в эти дни и папа с мамой привозили домашние «вкуснятинки» и, забрав меня из отряда, шли на берег реки. Там с удивлением они наблюдали, как их единственное чадо мигом расправляется с привезенной снедью. Подъедалось все: котлетки, еще теплая, пушистая, отваренная картошечка, соленая рыбка, городская булка, намазанная маслом и посыпанная сахарком, малосольные огурчики, любимая колбаска и обязательно – сладкий чай из бутылочки.
А в будние дни я брала с собой из столовой кусочки хлеба, посыпала их солью, ела на улице потихоньку, чтобы никто не видел. Это было строжайше запрещено – есть вне столовой. Советские пионеры в советском пионерском лагере должны были насыщаться в лагерной столовой, быть сытыми, довольными, громко петь пионерские песни, бодро маршировать на пионерских линейках и участвовать в лагерной спартакиаде. Пионеры играли в футбол, пионербол, бегали, прыгали в длину и в высоту. Физрук Иван Васильевич Мухин, держа в руке секундомер, отмечал результаты бегунов, замерял рулеткой дальность полета прыгунов и прыгуний. Он свистел в свисток, когда судил футбольные и пионербольные матчи. Все были довольны – все крепкие, розовощекие. Только я, тихонько доев кусочек соленого хлеба, запивала его водой из питьевого фонтанчика, установленного на территории, брала очередную книжку в библиотеке и шла в укромный уголок за стадионом. Там не кричали, не прыгали и не могли ударить мячом по голове. И читала. Ах, сколько же прекрасных часов я проводила за чтением. И в детстве, и всю последующую жизнь. И родители мои, и бабушка с дедушкой, а потом и муж, и дети – все читали. Но вернемся в пионерское лето. Катюшка каждый раз уезжала после очередной смены с солидной прибавкой в весе, что считалось хорошим показателем лагерного отдыха, конечно, если ешь за двоих. Мои показатели «привеса» не радовали ни лагерного доктора, ни вожатых, так как я снижала суммарную отрядную «откормленность».