Адвокат вольного города 8

Околоток в полициях так вообще не был тюрьмой, это камеры, где содержат, пока полиция не разберётся, что делать с человеком дальше или если назначено мягкое наказание, вроде пяти суток за мелкое хулиганство.

Само собой, каторжные и тюремные порядки сюда тоже постоянно проникали и в околотке были свои постоянные посетители, а были и люди случайные.

— Ну что, я в первый раз вижу негра, раньше только слышал про вас. А правда, что вы парни горячие? Разрешишь потрогать тебя за горячие булочки?

Места заключения — простой мир, там ты в первую очередь защищаешь себя. Благодаря большому жизненному опыту, а также некоторой отбитости от жизни в Кустовом, за последнее время я утратил последние ограничители для того, чтобы чуть что реагировать жёстко, поэтому я коротко размахнулся и ударил его снизу в челюсть.

Это притормозило лысого, так что я ударил его всем весом в лоб, а потом ещё раз вдарил в диафрагму.

Лысый выпучил глаза и молча согнулся.

— Помогите, убивают! — что есть сил заорал я и сложился в бублик на полу, прикрыв голову руками.

В такой ситуации не надо бытьжертвой аборта, Пашей Эмильевичем, якобы обладающим сверхъестественным чутьём, чтобы понять, что сейчас меня будут бить, может быть, даже ногами.

Однако дверь за моей спиной лязгнула, пахнуло свежим воздухом и незнакомый, слегка сердитый голос где-то за спиной произнёс:

— Ну вы скоты, конечно!

Я украдкой из-под руки глянул, арестованные, до этого с любопытством взиравшие на «шоу» погрустнели и стали прятаться, как тараканы по углам.

Здоровенный полицейский зашёл, увидел меня, косплеящего колобка и лысого, который держался за ближайшие нары и покачивался.

Лысый, вероятно не был сражён мной и намеревался устоять на ногах, но вошедший полицейский его мечты порушил, приложив дубинкой в район коленей.

— Вам даже негра доверить нельзя, придурки конченные. Рохлюй, я тебя в выгребную яму закину, снова.

— Начальник, да я…

— Глист ты собачий, пасть свою закрой.

Полицейский рывком поднял меня на ноги (и это получилось у него пугающе легко) и оттолкнул к двери.

Я снова оказался в коридоре и прижался пылающей от стресса щекой к каменной стене.

— Куда ж тебя определить, болезный? — по-отечески вздохнул здоровяк и лёгким толчком направил вправо по коридору.

Глава 9

Африканские армяне

Глухой перезвон массивных, потёртых от частого использования ключей и навесных замков, был тем самым мрачным звуком, который буквально впитался в эти серые деморализующие стены.

После того, как меня не избили, то есть достаточно маленького, но всё-таки впечатляющего достижения, я в глубинах своей мятежной души приободрился, хотя внешне и сохранял скорбный вид (излишний оптимизм здесь всех бы раздражал, а одно из главных принципов выживания в новом социуме — не выделяться и не раздражать).

Мы прошли по длинному коридору, где было капитально сыро, а холодный воздух поддувал по полу. Полицейский остановился на развилке и сравнительно деликатно приставил меня к стене.

— Ты вроде парнишка смирный, так что уж будь любезен, постой тут минутку.

Я решил, что пытаться сбежать в центре чужого мне лабиринта — идея скверная, так что стоял как столб.

Рядом была камера, отделённая от коридора лишь классической решеткой от пола до потолка. Через пару секунд моего стояния на ту сторону решётки образовалась высокая, стройная деваха самого разбитного вида и весьма легко угадываемой по откровенному наряду профессии.

— Эй, красавчик, привет!

— Привет! — белозубо улыбнулся я в ответ.

Заняться мне было нечем, а запрет на перемещение я не нарушил ни на сантиметр, даже не развернулся к ней, а только повернул голову.

— Меня зовут Катька Сарделька, а тебя? — изучающе наклонив голову, приветливо улыбнулась она.

— Нгома.

— А ты красивый, черныш, ты мне нравишься, — эротично промурлыкала девушка. — А что правда у ваших, у парней вроде тебя, ну это… большие… ну эти…

Она рассматривала меня ожидающим, оценивающим и даже где-то раздевающим взглядом.

— Никто не жаловался, — не сразу понял, о чём она, но когда понял, то не стал ронять авторитет товарищей из Африки.

— Как насчёт познакомится поближе и потереться телами? Я знаешь, какая ласковая и гибкая?

— Екатерина, ужо я тебя! — вынырнул из-за поворота грузный полицейский, мой конвоир.

— А я что, а я ничего! — невинно взмахнула ресницами девушка.

— Ты мне товарищей негров не совращай!

Она лукаво подмигнула мне.

— Хорошо ещё, — продолжал рассуждать полицейский, — что вашим чёрным чувствам мешает стальная решётка. Сплошная польза от неё и меньше риска для негров заразиться от тебя срамной болезнью.

— Я здоровая, не надо меня перед молодым человеком позорить! И вообще это нетолерантное выражение! — не унималась она.

— Чего?!

— Ну, негр. Слово неправильное. Правильно говорить афророссиянин, так политкорректно.

— Как правильно, Катерина, меня ещё в школе научили. А ещё там научили, что проституция — это нехорошо и незаконно.

— Я не проститутка, а жрица любви!

— Всё, я сказал, отставить! Уймись, тебе ещё парк мести, жрица, — он повёл меня по коридору, и привёл к неприметной двери, которая, тем не менее, была явно обитой железом дверью камеры.

— Определю тебя к армянам, они вроде люди смирные, — философски заметил надзиратель.

Я покорно позволял осуществлять с собой манипуляции, радуясь тому, что руки не скованы и всё это происходит сравнительно вежливо.

— Здравствуй, Арег! — степенно, но с достоинством поздоровался он, вводя меня в камеру.

— Добрый день, Виктор Палыч, чего так рано, допрос же только завтра?

— Завтра. Вот, привёл вам соседа. Вы уж его не обижайте, — он закрыл за собой дверь, оставляя меня в маленькой квадратной камере, освещённой ярким солнцем, где на нарах располагались шестеро разного возраста армян.

— Барев дзез! — поздоровался я.

— Барев дзез, — нестройным хором отозвались они, а потом самый крайний и ближний ко мне молодой крепкий армянин спросил на армянском, говорю ли я на этом языке. — Хауерен эс хозум?

— Кичь. Эс хау эм. Эс Нгома эм. Эс Эреваниц эм.

[Чуть-чуть. Я Нгома, армянин из Еревана.]

На пару секунд воцарилась недоумённая тишина.

— Ты из сирийских армян что ли?

— Из африканских, — горделиво приосанился я.

Дружный хохот потряс камеру, единственным не смеялся тот армянин, что переспрашивал меня, он обиженно крутил головой туда и обратно, пока не понял, что это я так шучу, причём его соплеменники шутку оценили.