Адъютант его превосходительства

Мирон вдруг всполошился — он вспомнив об ожидающем его в развалинах спутнике, просительно заговорил:

— Я не один пришёл… С человеком… Ты на стол собери чего. И вот это припрячь. — Он суетливо полез в карман, выволок небольшой узелок, хотел вложить его насильно Оксане в руки, но передумал — добро надо показывать лицом — и стал так же суетливо разворачивать. — Ты погляди, что здесь?.. Гляди! — на развёрнутой тряпице лежали, сверкая тяжёлыми золотыми отблесками, — кольца, кресты, отливали желтизной и казённой синевой царские червонцы.

— Все тебе! Бери! — возбуждаясь от вида золота, заговорил Мирон. — Когда-то всего капитала моего папаши не хватило бы, чтобы все это купить. А теперь вот за это, — он благоговейно взял в руки кольцо, — всего две буханки отдал. А этот крест за полпуда пшена выменял. Всего-то! Прибери. Ещё придёт время, и золото будет иметь настоящую цену. Мы своего дождёмся.

Мирон решительно натянул картуз.

— Пойду за тем человеком. — И не удержался, снова прихвастнул, чтобы знала Оксана, с каким добычливым человеком имеет она дело: — За то, что я их сюда, в Киев, вожу, тоже золотом платят. Червонцами! — Он ласково, тем же взглядом, каким только что смотрел на золото, посмотрел на неё и снисходительно добавил: — Дурные! Они же не знают, что мне в Киев и так идти — награда! — Он спустился с крыльца и тут же вернулся, попросил смиренно: — Я сказал тому человеку, что ты — жена мне. Так ты это… ну, чтоб он не догадался. Так лучше будет. Ладно?

Оксана ничего не ответила, повела взглядом поверх него и ушла в горницу. А Мирон все стоял и ждал ответа. Не оборачиваясь, она бросила из горницы:

— Яичницу сжарю, это скоро.

Мирон обрадованно закивал головой, принимая её слова за некий знак примирения. И бодро, однако не теряя насторожённости, двинулся по улице, держась, по привычке, в тени. В сердце Мирона пела надежда — все-таки не гонит, привечает.

— Что бабья душа? Трава — душа ихняя. Приходит пора — и сама под косу ложится… Враньё, что женщины сильных любят. Сильные — ломкие. А любят они, Миронушка, удачливых да настырных. Так-то… — разговаривал сам с собой повеселевший Мирон. Несколько раз оглянулся по сторонам — не наблюдает ли кто за ним? — и нырнул в развалины.

Навстречу Мирону из тени насторожённо выступил высокий человек в брезентовом плаще и в парусиновом картузе.

— Не слишком ли долго вы заставляете себя ждать?! — нетерпеливо и резко сказал он.

— Пока, ваше бла… Сергей Христофорыч, с женой поговорил…

— Кроме неё, дома никого? — начальственно допрашивал он Мирона.

— Так точно, никого, — совсем по-солдатски ответил тот, памятуя, что это нравится начальству.

— Жена как?

— Как за себя ручаюсь, — безбоязненно пообещал Мирон.

— Ведите! — И зашагал следом за Мироном, держась от него на некотором расстоянии.

Они вошли в чистенькую, аккуратную горницу, сплошь завешанную вышивками, заставленную чуть привядшими комнатными цветами. Оксана быстро накрыла на стол, нашёлся и графинчик, до половины наполненный мутноватой жидкостью. Однако гость, выразительно взглянув на Мирона, отодвинул самогон на край стола. И Мирон, сглотнув слюну, подчинился.

Ел гость сосредоточенно, молча, и чувствовалось, что он весь настороже. Оксана входила в горницу лишь за тем, чтобы убрать посуду или что-нибудь принести. Молча, не глядя ни на кого, входила и так же молча выходила.

— Может, ва… Сергей Христофорыч, сегодня уже никуда не пойдём?.. Переночуем. А завтра… как говорится, утро вечера мудрёнее, — попытался убедить гостя Мирон, встревоженный окаменелым молчанием Оксаны и тем, что — не ровен час — ночью же придётся уйти обратно.

Гость ничего не ответил. Деловито доел. Отложил в сторону нож и вилку. Промокнул вышитым рушником губы, встал.

— На перины потянуло? — ядовито и угрюмо спросил он Мирона, и щека его нервно задёргалась. — За-щит-нич-ки отечества!.. Пока мы тут с вами яичницу ели, тысячи человек захлебнулись кровью на поле брани!.. — Он сердито шагнул к вешалке, стал натягивать плащ.

Мирон тоже покорно надел поддёвку, нахлобучил картуз:

— Куда прикажете?

— На Никольскую! — Гость мотнул головой, как бы прогоняя нервный тик, и достал из кармана брюк золотые часы. Мирон с жадностью взглянул на них. — Мы должны быть там ровно в девять!

— Успеем! — с наигранной веселинкой произнёс Мирон, а про себя выругался: «Черт бы тебя побрал с твоей спешкой!»

Проскрипела дверь, гость вышел в сени. Мирон, идущий сзади, по-хозяйски осмотрел скрипящие дверные петли, качнул головой. Обернулся к стоящей в горнице Оксане, сказал:

— Ты, Ксюша, не жди. Вернёмся — три раза стукну!

С Куреневки до Никольской — путь не близкий. Молча шли по пустынным улочкам, сторонясь освещённых мест и одиноких прохожих. Ступали медленно, вкрадчиво, — каменные мостовые гулки! — чтобы ничем не нарушить насторожённой тишины. В ней острее и явственнее ощущается опасность, все чувства напрягаются до предела. Иногда, заслышав стук копыт или громкие шаги патруля, подолгу пережидали в каких-то нишах, в тени заборов, в глухих закоулках.

Чернота ночи поблекла — взошла луна, белая, летняя, сочная, и в её свете улицы стали шире, просторней…

На Никольской, напротив дома Сперанских, они замедлили шаг. Мирон перешёл через улицу, остановился у калитки. Позвонил: два частых, три с паузами звонка. Калитку отворил Викентий Павлович, недоверчиво оглядел с ног до головы Мирона, посмотрел, нет ли кого ещё неподалёку.

— Чем могу быть полезен? — спросил он, ещё беспокойнее вглядываясь в лицо Мирона: лунный свет вырывал из темноты рябое, порченное лицо.

— Вам привет, товарищ Сперанский, — сказал Мирон, и по лицу его медленно расползлась тусклая улыбка.

— Простите, от кого? — удивлённо спросил Викентий Павлович, невольно отступая перед нагловатой улыбкой незнакомца.

— От Николая Григорьевича! — внушительно произнёс Мирон. Сперанский гостеприимно посторонился:

— Входите.

— Я не один. — Мирон поднял руку.

Человек, которого он сопровождал, торопливо пересёк улицу, юркнул в калитку. На ходу протянул Викентию Павловичу руку:

— Здравствуйте, господин Сперанский. Я — подполковник Лебедев.

— Проходите, все уже в сборе! — обрадованно произнёс Викентий Павлович. Возле крыльца Лебедев властно бросил Мирону:

— Никуда не отлучаться! Караулить дом! Ждать!

Мирон молча кивнул и, усевшись на крыльце, стал задумчиво скручивать цигарку.

Подполковник Лебедев стремительно прошёл в гостиную, где его уже ждали человек пятнадцать. На отшибе от других сидел полный смуглый человек с надменным и чуть брезгливым выражением лица. Его Сперанский представил Лебедеву в первую очередь. Это был бразильский консул граф Пирро. Маленький щуплый человек с красными воинственными глазами оказался заведующим оружием Киевских инженерных курсов Палешко. Были здесь Бинский и Прохоров, и ещё какие-то люди, одетые в простенькие сюртуки, пиджаки, неуклюжие свитки. Но в каждом чувствовалась военная выправка. Лица они имели сосредоточенные, отрешённые, на некоторых просвечивал жертвенный румянец. Лебедев поздоровался с каждым в отдельности. Пожимая руки, он внимательно выслушивал, кто где и кем работает. Обойдя всех присутствующих, Лебедев занял предназначенное ему за столом место и начал строгим деловым тоном: