Аферист Его Высочества

– Да-а, – протянул Ленчик, как-то съежившись. – Мало нам не покажется, ежели…

– А сколько времени этот подполковник нам дал на розыск оригинала «Портрета Карла V»? – спросил Давыдовский.

– До сентября, – ответил Сева.

– А что будет в сентябре? – спросил Ленчик.

– А в сентябре будут именины Ее Императорского Высочества Ольги Федоровны, супруги великого князя Михаила Николаевича, для подарка коей, собственно, и предназначалась эта картина.

– М-да-а, дела-а… – протянул Огонь-Догановский, печально уставившись в узоры на ковре. Потом, подняв взор на шефа, спросил: – И с чего ты думаешь начинать?

– Честно говоря, не знаю, господа! – Сева едва не всплеснул руками, как это делают кумушки на базарах или театральные актеры и актрисы, когда того требует ситуация. – Ума не приложу, с чего начинать!

– Я знаю, – подал голос молчащий до сих пор Африканыч.

Взоры обратились к нему. А он стоял, красный, растерянный, и не мог поднять глаза. Таким его еще никто никогда не видел. Даже тогда, когда он три дня подряд испытывал невероятные мучения тела и души, о причинах которых распространяться не пожелал.

– Я знаю, – повторил Неофитов.

– Ну, и что ты знаешь? – спросил его Сева.

– Знаю, что я тупой и безмозглый баран, – ответил некогда первый ловелас древней столицы.

– Это почему так? – остро глянул на него Огонь-Догановский.

– Потому что он очень самокритичен, – попробовал пошутить Давыдовский. Но от его шутки никому не стало веселее.

– Поясни, – попросил друга Долгоруков.

– Когда я ездил в Москву к Сизифу заказывать ему Тициана, он сказал мне одну фразу, на которую я, придурок и самый настоящий кретин, не обратил никакого внимания.

– И что это была за фраза? – насторожился Сева.

– Когда я предложил ему написать копию с картины Тициана «Портрет Карла V», – тихо начал Самсон Африканыч, – Сизиф вдруг произнес одну фразу…

Неофитов сглотнул и замолк. Было очень похоже, что слова даются ему с большим трудом.

– Ну, чего ты молчишь! – взвился уже Всеволод Аркадьевич. – Какую такую фразу?!

– Он… он сказал: «Опять?»

Наступила гробовая тишина. Долгоруков испепелял Неофитова тяжелым взглядом. И если бы тот был менее толстокож, в его теле непременно образовалось бы несколько сквозных дымящихся дырочек. Огонь-Догановский осуждающе покачал головой. Давыдовский презрительно хмыкнул. И даже Ленчик посмотрел на Африканыча несколько осуждающе.

– А ты что? – прервал наконец молчание Сева Долгоруков.

– Я удивился и спросил: «Что значит – опять?»

– И что было дальше? – продолжал наседать на Неофитова Всеволод Аркадьевич.

– Дальше Сизиф ответил мне…

Африканыч снова замолчал.

– Да не тяни ты кота за срам! – вскричал Давыдовский, едва ли не с ненавистью глядя на Неофитова.

– Ну, и что ответил тебе Сизиф? – стараясь быть спокойным, спросил Долгоруков.

– Он ответил, что не так уж давно подделывал одного Тициана, – едва выдавил из себя Африканыч.

– Это был «Портрет Карла V»?

– Думаю, да, – ответил Африканыч. – Он же сказал до этого «опять»…

– Та-ак, – протянул Всеволод Аркадьевич и задал вопрос, до того наполненный язвительностью, что Ленчика опять съежило: – А что ты на это сказал?

– Я спросил, как получилась картина, – совсем тихо произнес Неофитов. – Он ответил: «Хорошо», и я добавил, что, мол, тебе, стало быть, и кисти в руки.

– И все? – спросил Долгоруков.

– И все, – убито ответил Африканыч.

Снова наступило молчание.

– А ты и вправду кретин, – констатировал как непреложный факт Давыдовский.

Африканыч молчал.

– Ладно, – подытожил сию конференцию Сева. – Не будем посыпать голову пеплом и кусать локти. Что случилось, то случилось, уже ничего не поправишь. Нужно что-то предпринимать. У кого на этот счет имеются мысли?

– Надо полагать, кто-то попросту нас обошел, – раздумчиво произнес Огонь-Догановский. – Заказал «Портрет Карла V» Сизифу раньше нас, проник к Лихачеву и подменил подлинник на фальшивку.

– Я тоже так думаю, – согласился с самым старым из бывших «валетов» Долгоруков. – А еще это значит, этот человек вхож в дом Лихачева и знаком с нашим Сизифом.

– Не доказательство, – снова подал голос старейший из «валетов». – Может, это не один человек, а два? Или целая группа…

– Согласен, – кивнул Огонь-Догановскому Сева. – Но что один из них – казанец, в этом у меня сомнения нет.

– И у меня, – сказал Давыдовский.

– Факт! – подтвердил Ленчик.

Огонь-Догановский в знак согласия мотнул головой.

Неофитов молчал.

– Ну что, Самсон Африканович, – четко выговаривая имя и отчество, произнес Долгоруков. – Тебе снова предстоит вояж в Первопрестольную. Собирайся! И выясни у этого Сизифа, кто заказывал ему Тициана. Откуда он приехал. Во что был одет. Его предполагаемая должность, чин, позитура, рост, вес, цвет глаз, форма ушей и носа, подбородок, овал лица. Молод он, стар или среднего возраста. В общем, все! Нам необходим словесный портрет этого человека, как в полиции, вплоть до особых примет. Заикается, скажем, или грызет ногти; может, имеет шрам через всю задницу. В общем – выясни все, что можно. И даже больше…

Глава 24. Это он, или Покойники предпочитают молчать

Свидание с Амалией фон Зюдофф пришлось отложить. Вернее, просто не прийти на него, ибо билеты в Москву были уже куплены и до отхода поезда оставалось всего ничего.

А ведь это свидание обещало кончиться райским блаженством. Девица со вздернутым носиком, так шедшим к ее лицу, дала это понять, не отказавшись от предложения Африканыча прийти в его «холостяцкое жилище», чтобы посмотреть на диковинные золотые запонки с богемским стеклом лазурного цвета, изготовленным в Нюрнберге с использованием тайного рецепта монаха Теофила. Она не могла не понимать, что подобное предложение – не что иное, как предлог, чтобы заманить ее в обитель Африканыча. А там он пустит в ход свои мужские чары, распушит хвост – и, считай, дело сделано.

И вот – надо опять ехать в Москву, к Сизифу. И почему это он не обратил тогда внимания на его слова о том, что тот уже писал тициановский «Портрет Карла V»?

Амалия, конечно, обидится. Более того, упущенная возможность обладания барышней может уже никогда не повториться. Женщины таких казусов не прощают… Весь путь до Москвы Африканыч раздумывал, что он скажет ей в свое оправдание, когда вернется. И, кажется, надумал. Он сошлется на скоропостижно почившую тетю, которой, покуда ее тело не предали земле, он просто должен был сказать последнее «прости». А когда поезд подходил к Москве, Африканыч уже был мысленно у Сизифа.