Афганский транзит

– Скажите, Антонина Васильевна, не употребляли ли ребята наркотики?

– Нет, не слыхала. Это явление новомодное. Раньше о таком у нас речи не шло. «Перестройка» влила в жизнь море гадости, а получается, во всем виновата школа.

– Разве я вас виню?

– Вы же пришли к нам, чтобы выяснить, откуда пьяные шалости ребят.

– Простите, Антонина Васильевна, к школе у нас претензий нет. И речь идет не о пьянстве. Ножкина и Яковлева нашли убитыми. При неясных обстоятельствах. Мы надеемся найти с вашей помощью тех, кто что-либо знает о ребятах.

– Убитыми?! – Антонина Васильевна произнесла это с нескрываемым ужасом. Лицо ее, только что отражавшее надменную властность, мгновенно изменилось. Суриков увидел перед собой немолодую, испуганную женщину.

– Кто это сделал? – спросила она, тяжело вздыхая. – Почему?

– На этот вопрос мы и стараемся найти ответ. Как вы понимаете, на месте преступления убийцы не оставляют визитных карточек.

– Да, я понимаю. Какой ужас! Чем же мы можем помочь вам?

– Вы все время говорили о троице. Я не думаю, что она распалась после того, как ребята окончили школу. Дайте характеристику всем этим людям. Ножкину, Яковлеву, Светлову. Маргарите Квочкиной…

Из школы Суриков вышел, уже имея некоторые впечатления о тех, кто его интересовал. В записной книжке появились еще три адреса, которые ему предстояло проверить. Первый – Молочный переулок дом 5.

Убогое, разбитое временем и невниманием двухэтажное здание, как и многие другие сооружения в этом районе, тоже несло на себе торжественную табличку: «ПАМЯТНИК АРХИТЕКТУРЫ». Так на груди отверженного и забытого всеми инвалида-ветерана выглядит начищенная медаль «За отвагу», принесенная с войны вместо собственной ноги.

За увядающими кустами сирени возвышалось крыльцо с пятью щербатыми ступенями. Обветшавшие двери, выкрашенные бурой казенной краской, вели на некогда кокетливую веранду. «Человек рожден для счастья, как птица для полета», – неожиданно пришла на ум Сурикову фраза, только что прочитанная на одном из школьных стендов. Для какого счастья рождены люди, живущие в таких домах, он не знал. А семья Ножкиных жила именно здесь.

На звонок дверь открыл старик в помятой застиранной пижаме и тапочках на босу ногу.

– Вы Ножкин? – спросил Суриков. – Григорий Яковлевич?

– Да, это я.

Густобровый, заросший неопрятной двухдневной щетиной, Ножкин взглянул на Сурикова поверх очков и спросил заинтересованно:

– Вы по поводу НЛО?

– По какому поводу? – спросил Суриков, ничего не поняв.

– НЛО, УФО, как угодно, – пояснил старик. – Неопознанные летающие предметы. – Он снял очки, сунул их в нагрудный карман пижамы. – Я писал в редакцию, что располагаю свидетельствами об инопланетянах…

– Нет, Григорий Яковлевич, – признался Суриков, – я, к сожалению, по сугубо земным делам.

– А-а, – блеск глаз старика померк. – Значит, не из редакции…

– Из милиции. Капитан Суриков.

Услышав это, старик выпрямился, обрел вид гордый и строгий.

– Я понимаю, товарищ Суриков, в этой борьбе теперь все преимущества будут на стороне мадам Пуговкиной. Коль скоро она написала заявление первой. Даже в условиях плюрализма вы станете защищать ее интересы…

Суриков не понял, о чем говорит Ножкин, но перебивать его не стал. Порой такие экспромты, возникающие по недоразумению, помогают лучше понять человека, разобраться в извилинах его характера и во взглядах.

– Но я не поступлюсь принципами. Этой суке Пуговкиной не будет позволено нарушать порядок…

– Зачем вы так? Насколько я понимаю, Пуговкина для вас не друг, но удобно ли называть ее так?

– Вы о суке? – спросил Ножкин и улыбнулся ехидно. – Так это не о хозяйке, а о ее собаке. – Он сострил и был доволен собой. – Есть постановление Моссовета, и мы, ветераны, требуем, чтобы хозяева собак выполняли его.

– Простите, Григорий Яковлевич, к жалобе гражданки Пуговкиной я отношения не имею…

– Вот как! – разочарованно воскликнул Ножкин. – Что же вас привело в мое жилище?!

Суриков достал фотографию и протянул хозяину квартиры.

– Вы знаете этого человека?

Ножкин взял снимок. Вынул из кармана очки, приладил их на носу и долго молча разглядывал фотографию. Наконец, признав изображенного фотографом человека, сказал:

– Это мой сын. Сережа. Сергей Григорьевич.

Потом снял очки, вернул снимок Сурикову.

– Он арестован?

Вопрос прозвучал скорее как утверждение.

– Почему вы так решили? – поинтересовался Суриков.

– Э, молодой человек, – сказал старик упавшим голосом. – Вы бы с мое пожили, чтобы понимать своих детей. В последнее время Сережа сильно меня беспокоил. Но не идти же в милицию доносить на родного сына.

– Что именно вас беспокоило? – Суриков невольно понизил голос, следуя примеру старика.

– Будто вы сами не знаете. Он стал такой жестокий, злой. Я видел, как он часто возвращался домой под балдой…

– Выпивал?

– Нет, что-то иное. Для себя я даже боялся признаться, что именно. Но глаза у него не светились, и язык кувыркался.

– Значит, вы замечали, что он кололся?

– Не совсем же я слепой. Как вы думаете? – Ножкин спросил и тяжело вздохнул. – Так что он натворил и куда ему носить передачи?

– Боюсь, Григорий Яковлевич, передачи не потребуются.

– Что так? – в голосе Ножкина вновь обозначилось раздражение, похожее на то, с которым говорил о соседской суке. – У него строгий режим?

– Когда вы в последний раз видели Сергея?

– Когда? – Ножкин задумался, вспоминая. – В минувший четверг. Сегодня ведь понедельник? За ним зашли Яша и Рита. Потом они уехали. Да, точно, в четверг. Уехали на Яшиной машине.

– У Светлова своя машина?

– Своя не своя, но этот поц на ней ездит все время.