Афины: история города

Теперь в Афинах убого и бедно, в особенности крестьянская утварь. Великий город превратился в великие руины. Замерли мехи — нет среди нас больше кузнецов, нет медников, нет ковщиков ножей.

Нельзя смотреть на Афины без слез. Город не потерял своей древней славы, но у Афин отняли саму форму, сущность и привычный облик. Повсюду видны обнаженные и разбитые стены, дома, разрушенные до основания; места, где они стояли, распаханы. Время и его ужасный союзник, зависть, обошлись с Афинами по-варварски, даже хуже персов… Средь жалких останков Расписного портика пасутся овцы… Умирающие жалеют тех, кто остается жить.

Михаил Хониат ездил в столицу просить о снижении податей и о своей отставке. Главным его утешением было славное, лучащееся святилище Парфенона, переделанное под собор, где перед иконой Девы с Младенцем как звезды горели лампады.

Кто-то, возможно, предпочел бы археологические свидетельства, подтверждающие или опровергающие эту крайне мрачную картину. Как и другим редким разрозненным письменным источникам того времени, свидетельству Хониата придается большое значение. В жалобах епископа присутствует большая доля условности. Если он ездил в Константинополь с просьбами о снижении налогового бремени для своей паствы, он был заинтересован в сгущении мрачных красок. Он использовал контраст между славным прошлым и печальным будущим как выразительный дипломатический прием. В1154 году арабский географ Эдрисси описывал Афины как город с большим населением, окруженный садами и нивами. По размерам город, скорее всего, не слишком изменился с позднеримских времен, только обветшалые древние памятники растащили на мрамор, да новые и не новые византийские церкви тянули ввысь свои черепичные купола.

Франки идут

Это было время враждующих имперских чиновников, провинциальных военачальников и коварных хищников, угрожающих с запада (французов, венецианцев и прочих). Михаил защищал Афины от греческого разбойника, разорителя Аргоса и Навплиона, Леона Згуроса, который в 1203 году вошел в Аттику и разорил нижний город, но Акрополь взять не сумел. Годом позже, во время четвертого крестового похода, Константинополь был захвачен и разграблен французскими и венецианскими католиками. Это преступление православная церковь католикам впоследствии так и не простила. После взятия Константинополя влияние католической церкви распространилось на большую часть Балканского полуострова. Грецию терзали враждующие между собой бароны. В 1205 году Афины и Фивы достались Отто де ла Рошу, бургундскому рыцарю. Епископ Михаил оставил Афины и уехал на остров Кея. Парфенон стал католическим собором. Франки пришли.

Больше двухсот лет находился город под властью этих западных разбойников: герцогов Бургундских, затем каталонцев и наконец герцогов Флорентийских, власть переходила от благородных рыцарей к отряду грубой солдатни, а от них к банкирам.

Герцогство Афинское времен Боккаччо и Шекспира было овеяно романтическим ореолом. Прежде всего, это было время рыцарских подвигов, соколиной охоты, пиров, турниров, состязаний лучников, танцев. В шекспировской пьесе «Сон в летнюю ночь» этот период истории кажется призрачным и фантастичным, будто сотканным из легкой паутинки. Для греков же это было, скорее, нарушением хода их истории. Следов этого времени не осталось, как материальных (за исключением Франкской башни, построенной флорентийцами), так и этнографических — в обычаях и языке. История этого герцогства осталась лишь заметкой на полях книги истории славных завоеваний и великих династий, правивших полуостровом.

Большую часть времени столицей герцогства Афинского оставались Фивы. Отто имел титул «грандсеньор», его преемник Ги стал герцогом. При дворе пользовались французским языком. Законодательная система основывалась на нормах Королевства Иерусалимского, кодексе, учрежденном в Святой Земле первыми крестоносцами. Вопросы, касающиеся исключительно греков, регулировались церковными чинами по византийским законам. Хотя от греков не требовали, чтобы они оставили свои обычаи и традиции, их священники подчинялись католическим, сместившим их с епископств, выгнавших из домов и оспаривавших у них монастырские владения.

От бургундской династии де ла Рошей, под властью которых Афины процветали, герцогство перешло к французскому рыцарю Вальтеру де Бриенну. Правление Бри-енна привело к кровопролитию и закончилось одним из самых жестоких для французского рыцарства поражений, когда тысяча рыцарей была атакована и перебита каталонскими наемниками на болоте, у беотийской реки Кефис. В 1311 году правление перешло к Великой каталонской компании, чьи наемники захватили вдов французских рыцарей вместе с владениями их мужей. Через каких-нибудь 70 лет герцогство от каталонцев перешло к семейству флорентийских банкиров Аччьяджуоли, которых Гиббон описал как «плебеев во Флоренции, могущественных в Неаполе и повелевающих в Греции». Может, и был плебеем Нерио Аччьяджуоли, но у него был свой особенный стиль. Украв с ворот Парфенона серебряные пластины, чтобы оплатить выкуп, на смертном одре он раскаялся и завещал своих племенных лошадей и весь город Афины, собственно, Парфенону, собору Пресвятой Афинской Богоматери.

Путешественник Чириако Анконский в 1436 году составил отчет о пребывании в Афинах, где подробно описал состояние Парфенона, храма Гефеста (которого он называл Марсом), храма Зевса Олимпийского, Башни ветров и акведука Адриана. Конечно, все это было включено в описание его маршрута. К середине XV века энергия флорентийских правителей иссякла, а на подходе была агрессивная, полная сил Османская империя. Афинам снова предстояло сменить хозяев.

Глава восьмая. Турецкий город

Оставим магию имен и прочие ассоциации, перечислять которые здесь было бы скучно и бессмысленно, расположение Афин многое расскажет тому, чьи глаза открыты для созерцания природы и искусства [16] .

Байрон. Комментарии ко второй песне поэмы «Паломничество Чайльд-Гарольда»

Через три года после падения Константинополя, в 1453 году, столица Византийской империи переместилась в Афины. По рассказу летописца Дуки, прежде чем город взяли турки, афинянам пришлось питаться травой, корнями и желудями.

16

Перевод В. Левика.

Осенью 1458 года султан Мехмет II Завоеватель объехал Пелопоннес, проверяя свои новые владения, и по Коринфскому перешейку вернулся в Афины. Греческий историк Критобол описал его исключительно с положительной стороны, говоря, что он любил Афины и их чудеса, был наслышан о мудрости, доблести, славе и добродетели древних греков. Султан приехал попутешествовать и узнать об условиях жизни греков и их крепостях. Особенно он был поражен Акрополем и пытался представить, как храм выглядел в древности. Летописец называет его последователем эллинских традиций, мудрецом и великим царем, который уважал афинян за славу предков и всячески их отличал. Вообще говоря, его рассказ похож на правду — первое время турецкого владычества было временем возрождения Афин. Запустение и разорение наступило позже.

Сегодня, поднявшись на Акрополь, вы не найдете ни следа османского прошлого — до тех пор, пока не пройдете по северным склонам Плаки. Сам Акрополь был местом, где квартировал турецкий гарнизон, и до самого конца турецкой оккупации среди античных руин ютились десятки гарнизонных построек. Эти здания можно увидеть на изображениях, сделанных путешественниками XVIII и XIX веков, к примеру на картинах Эдварда Додуэлла, оставившего яркое описание своей встречи с дисдаром, военным комендантом Акрополя, проверявшим иностранцев. Додуэлл рассказывает о том, как благодаря своей склонности к рисованию он смог пронаблюдать и использовать пресловутое суеверие и невежественность турок, что на взгляд автора свидетельствует о неоспоримом превосходстве западной цивилизации.

Додуэлл заключил с дисдаром, «человеком сомнительной честности и ненасытной жадности», соглашение о беспрепятственном доступе на Акрополь в любое время за небольшую предварительную плату и бакшиш в 80 пиастров по завершении работ. Он проводил время за созданием зарисовок и картин, обед ему приносили на Акрополь. Художник свел дружбу с детьми турецких солдат. Однако дисдар в ожидании денег был нетерпелив.

Корыстолюбивый турок уже неоднократно проявлял свое недовольство, как вдруг забавные обстоятельства надолго избавили нас от его домогательств. Однажды я был занят запечатлением Парфенона при помощи моей камеры обскуры. В это время дисдар, удивленный видом нового приспособления, с каким-то капризным беспокойством стал допытываться, какое еще колдовство я решил учинить с этой необычной машиной. Я попытался объяснить ему, вставив чистый лист и дав ему поглядеть в камеру. Как только он увидел отображенный на бумаге храм со всеми его красками и линиями, он тут же решил, что я совершил какое-то волшебное действо. Его любопытство сменилось тревогой, и, дергая себя за черную бороду, он забормотал слова: «Алла, машалла». Осторожно, с недоверием, он снова заглянул в камеру. В этот момент случилось так, что один из его солдат проходил перед объективом, и удивленный дисдар увидел его идущим по листу бумаги. Он возмутился, назвал меня свиньей, дьяволом и Бонапартом и сказал, что, если мне нужно, я могу забрать храм и всю крепость до камешка, но заколдовывать в мою коробку своих солдат он никогда не позволит. Когда я понял, что его возмущение беспочвенно, я сменил тон и сказал ему, что, если он не оставит меня в покое, я посажу в коробку его, и тогда ему будет очень нелегко оттуда выбраться.