Афоризмы

Мы поступаем наяву так же, как и во сне: мы сначала выдумываем и сочиняем себе человека, с которым вступаем в общение, – и сейчас же забываем об этом.

В мщении и любви женщина более варвар, чем мужчина.

Совет в форме загадки. – «Если узы не рвутся сами, – попробуй раскусить их зубами».

Брюхо служит причиной того, что человеку не так-то легко возомнить себя Богом.

Нашему тщеславию хочется, чтобы то, что мы делаем лучше всего, считалось самым трудным для нас. К происхождению многих видов морали.

Если женщина обнаруживает научные склонности, то обыкновенно в ее половой системе что-нибудь да не в порядке. Уже бесплодие располагает к известной мужественности вкуса; мужчина же, с позволения сказать, как раз «бесплодное животное».

Сравнивая в целом мужчину и женщину, можно сказать следующее: женщина не была бы так гениальна в искусстве наряжаться, если бы не чувствовала инстинктивно, что ее удел – вторые роли.

«Где древо познания, там всегда рай» – так вещают и старейшие и новейшие змеи.

Все, что делается из любви, совершается всегда по ту сторону добра и зла.

Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем. И если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя.

Соблазнить ближнего на хорошее о ней мнение и затем всей душой поверить этому мнению ближнего, – кто сравнится в этом фокусе с женщинами!

То, что в данное время считается злом, обыкновенно есть несвоевременный отзвук того, что некогда считалось добром, – атавизм старейшего идеала.

Вокруг героя все становится трагедией, вокруг полубога все становится драмой сатиров, а вокруг Бога все становится – как? быть может, «миром»?

Иметь талант недостаточно: нужно также иметь на это ваше позволение, – не так ли? друзья мои?

Возражение, глупая выходка, веселое недоверие, насмешливость суть признаки здоровья: все безусловное принадлежит к области патологии.

Понимание трагического ослабевает и усиливается вместе с чувственностью.

Безумие единиц – исключение, а безумие целых групп, партий, народов, времен – правило.

Мысль о самоубийстве – сильное утешительное средство: с ней благополучно переживаются иные мрачные ночи.

Нашему сильнейшему инстинкту, тирану в нас, подчиняется не только наш разум, но и наша совесть.

Должно отплачивать за добро и за зло, но почему именно тому лицу, которое нам сделало добро или зло?

Мы охладеваем к тому, что познали, как только делимся этим с другими.

Поэты бесстыдны по отношению к своим переживаниям: они эксплуатируют их.

«Наш ближний – это не наш сосед, а сосед нашего соседа» – так думает каждый народ.

Любовь обнаруживает высокие и скрытые качества любящего – то, что у него есть редкостного, исключительного: постольку она легко обманывает насчет того, что служит у него правилом.

По отношению ко всякой партии. – Пастуху нужен всегда баран-передовик, чтобы самому при случае не становиться бараном.

Люди свободно лгут ртом, но рожа, которую они при этом корчат, все-таки говорит правду.

У суровых людей задушевность является предметом стыда – и есть нечто ценное.

Христианство дало Эроту вылить яду: он, положим, не умер от этого, но выродился в порок.

Много говорить о себе – может также служить средством для того, чтобы скрывать себя.

В хвале больше назойливости, чем в порицании.

Сострадание в человеке познания почти так же смешно, как нежные руки у циклопа.

Насчет того, что такое «достоверность», может быть, еще никто не удостоверился в достаточной степени.

Мы не верим в глупости умных людей – какое нарушение человеческих прав!

Из человеколюбия мы иногда обнимаем первого встречного (потому что нельзя обнять всех): но именно этого и не следует открывать первому встречному…

Мы не ненавидим еще человека, коль скоро считаем его ниже себя; мы ненавидим лишь тогда, когда считаем его равным себе или выше себя.

И вы, утилитаристы, вы тоже любите все utile как экипаж ваших склонностей – и вы находите в сущности невыносимым стук его колес?

В конце концов мы любим наше собственное вожделение, а не предмет его.

Чужое тщеславие приходится нам не по вкусу только тогда, когда оно задевает наше тщеславие.

Бывает невинность во лжи, и она служит признаком сильной веры в какую-нибудь вещь.

Следствия наших поступков хватают нас за волосы, совершенно не принимая во внимание того, что мы тем временем «исправились».

Бесчеловечно благословлять там, где тебя проклинают.

Фамильярность человека сильнейшего раздражает, потому что за нее нельзя отплатить тою же монетой.

«Не то, что ты оболгал меня, потрясло меня, а то, что я больше не верю тебе».

Бывает заносчивость доброты, имеющая вид злобы.

«Это не нравится мне». – Почему? – «Я не дорос до этого». – Ответил ли так когда-нибудь хоть один человек?

Праздность есть мать всей психологии. Как? разве психология – порок?

И самый мужественный из нас лишь редко обладает мужеством на то, что он собственно знает…

Чтобы жить в одиночестве, надо быть животным или богом, говорит Аристотель. Не хватает третьего случая: надо быть и тем и другим – философом.

Я хочу раз навсегда не знать многого. – Мудрость полагает границы также и познанию.

В своем диком естестве отдыхаешь лучше всего от своей неестественности, от своей духовности…

Как? разве человек только промах Бога? Или Бог только промах человека?