Агафон с большой Волги

– А ты не очень смейся, – всерьез проговорила Даша. – Скажи, согласна или нет?

– Да с полным удовольствием, хоть завтра!

Даша бурно расцеловала мать и, схватив полотенце, убежала на речку.

Обеспокоенно поразмыслив, Анна Сергеевна почуяла во всем поведении дочери что-то новое и необычное. Особенно это ощутилось в последних словах, когда она не шутя испрашивала согласия. Не выдержала, бросив распластанное на кухонном столе тесто, пошла в горницу, где сидел у радиоприемника Михаил, сказала полушутя-полусерьезно:

– Ты знаешь, отец, наша Дарья замуж собирается.

– Еще что за новости? Нашла время шутить. Я тут последние известия… – Михаил Лукьянович приглушил звук и махнул жене рукой: иди, мол, и не мешай с такими глупостями.

– Вовсе не шучу! У меня самые свежие новости.

Анна Сергеевна подробно передала разговор с дочерью и неловко спрятала под передник выпачканные в муке руки.

– А ну-ка, позови ее сюда. Я ей, вертушке, покажу, что такое замуж, неделю чесаться будет. Взяла моду до полуночи шляться. – Соколов выключил радио и накинул на плечи пеструю, похожую на матрац, пижаму.

– Ты, может, еще и драться начнешь? Не забывай, что ей почти восемнадцать, – напомнила Анна Сергеевна.

– Пора! Куда там! Ты первая потатчица! Не только замахнуться, но и крикнуть не даешь! – возмущался Михаил Лукьянович.

– Ну, положим, кричать-то ты мастер…

Начались взаимные упреки, кто больше балует детей и портит их характер. Пререкались не менее получаса, разошлись обескураженными и взаимно не примиренными.

Михаил Лукьянович оделся, взволнованно битый час топтался меж огородными грядками, с остервенением пугая наседавших на малинник воробьев; надергал пучок ярко-красных редисок и, подходя к веранде, столкнулся лицом к лицу с Федькой.

– Заходи, жених, – огорошил он смутившегося парня с первых же слов. – Значит, с законным браком?

– Вот мы, я и Даша… – По лицу Феди катились капельки пота. Рыжие вихры сникли после воды и золотистыми струйками сползали на конопатый лоб; светлые чистые глаза сконфуженно и виновато опустились вниз.

– Так вы на самом деле не шутите? – плюхаясь на стул, спросил Михаил Лукьянович.

– А как же, дядя Миша! – как нечто само собой разумеющееся, ответил Федя. – Все уж порешили.

– Порешили?! – Соколов всплеснул длинными руками и, оглядев жениха с ног до всклокоченной головы, грозно добавил: – Ах ты, стервец рыжий! Я к тебе вот с таких лет относился, как к родному сыну. А ты без поры, без времени начал девчонку совращать, тихоня чертов! Марш отсюдова, чтобы духу твоего тут не было! Она, дурак, еще только десятый класс кончила! А он своим жениховством морочит голову.

– Да мы же, да я… – растерянно бормотал Федя.

– Ступай вон!

Соколов встал с заскрипевшего стула и отвернулся к стеклянной раме.

Сжимая в руках полотенце, Федька сбежал с крыльца и, не останавливаясь на окрик Анны Сергеевны, исчез за каменным забором.

– Ты не мог с ним полегче? – накинулась она на рассвирепевшего мужа.

– Спасибо скажи, что ремнем не вытянул.

– Только этого и недоставало от героя и партийного секретаря! – крикнула через окно Анна Сергеевна.

В этот же день, не глядя на протест и горькие слезы Даши, ее посадили в машину и отвезли в далекую приуральскую станицу к бабушке, у которой она гостила каждое лето.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Наступил июль, на Урале стояла на редкость хорошая погода, позволившая вовремя управиться с сенокосом. Желтели стеной стоявшие хлеба, а усатый ячмень уже побелел и почти совсем созрел для уборки.

В этом году Чебаклинский совхоз вместо оставленного в Сибири комбайна получил новый, с ростовского завода.

Посоветовавшись с главным инженером, Молодцов решил назначить комбайнером Глафиру Соколову, но не было для нее хорошего штурвального. Сначала думали о Мартьяне Голубенкове, но потом порешили прикрепить его к Соколову. Иван Михайлович считал их друзьями и думал, что они будут отличными напарниками. Соколов в то время находился в отпуске и только вчера возвратился с курорта. Перед его приездом сбежала от бабки Даша и решительно отказалась возвращаться обратно. В доме Соколовых из-за этого шла легкая перепалка. Приходила Агафья Нестеровна и поведала, что видела их с Федькой за кузней, сидевших в обнимку. Они даже и не заметили, как она прошла мимо, разыскивая сбежавшего телка.

Вечером Мартьян встретил Глафиру в клубе и пошел с ней вместе мимо огородов.

– Получаешь новую машину? – спросил Мартьян.

– Ты ведь знаешь, а зачем-то спрашиваешь, – проговорила Глаша. – Может быть, сердишься, что не тебе отдали? Так я могу и отказаться.

– Ну как тебе не стыдно, Глафира. Я рад и даже хотел проситься к тебе штурвальным.

– Я была бы тоже рада, только из этого ничего не выйдет, – ответила Глаша. – Об этом и думать не стоит.

– Мне и думать запрещено?

Мартьян долго готовился к такому разговору, но с первых же слов почувствовал в ее тоне решительный отказ.

– Ты можешь думать одно, а люди – другое.

– Какие люди? – настраиваясь все более воинственно, спросил он.

– Будто не знаешь? – Глаше очень трудно было отказать ему в просьбе, тем более что комбайн в Сибири оставил Мартьян, вернулся с Почетной грамотой за отличную уборку, и все механизаторы полагали, что новую машину получит он.

– А что я должен знать?

– Если мы станем вместе работать, то Варя и Агафья Нестеровна ощиплют меня наголо, да и тебя тоже, – проговорила наконец Глафира и, словно испугавшись своих слов, убыстрила шаг.

– Ах, вот оно что? Ну, мне на это наплевать.

– А мне нет. Извини, Мартьян, я тороплюсь домой.

– Не спеши. Я тоже туда, к вам иду, главного соколика хочу потрепать, пощипать у него перышки, – с задором сказал Мартьян.

Увидев его вместе со снохой, Соколов еще больше помрачнел. Он только что воевал с Дашей и заступившейся за дочь Анной Сергеевной и проиграл сражение. Михаил Лукьянович не знал еще, что руководство совхоза, не спросив даже его мнения, лишило его такого отличного штурвального, как Глафира. Сейчас он сидел на веранде и выправлял велосипедное колесо, кем-то опять искривленное.

Расспросив, как он отдыхал и лечился, Мартьян сообщил о новых наметках дирекции.

– Придется тебе, Миша, с Глафирой расстаться, – сказал Мартьян.

– Переманил, что ли? – с издевкой спросил Соколов.

– Не думал.

– Мне все твои думки известны. Пока я жив, этого не будет, – сумрачно и глухо проговорил Михаил Лукьянович.

– Плохо, я смотрю, тебя там подлечили, совсем нервный стад, – подзадоривал его Мартьян. – Куражишься, друг?

– Не куражусь, а над тобой, дурачком, потешаюсь. – Соколов все больше и больше распалялся.