Агент полковника Артамонова(Роман)

Сосредоточение на южной окраине Плевны войск Осман-паши наводило на мысль: не отсюда ли турки готовятся нанести удар по передовым позициям нашей армии?

Цель удара нетрудно было предположить: турки намереваются прорвать блокаду и выйти из окружения даже ценой потери этой, пожалуй, самой мощной крепости на всей территории Европейской Турции.

Так начальник разведки и доложил императору, когда тот спросил, что же разведали наши лазутчики, засылаемые в крепость.

— Сведения о сосредоточении войск на южной окраине Плевны достоверны или же надо их перепроверять? — допытывался император, продолжая в своем дневнике делать какие-то записи.

— Все данные мы перепроверяем, — ответил полковник. — В частности, эти сведения уточняет известный вам лазутчик, участник обороны Севастополя.

— Фаврикодоров?

— Так точно.

— Какова судьба его жены и сына?

— Жену он вызволил. А вот сына… потерял.

— Сын — погиб?

— Хуже. Стал врагом Болгарии. Казарма ему заменила родителей.

Слушая начальника разведки, император отложил карандаш, взглянул в утомленное лицо собеседника. Нечасто от офицеров ему доводится слышать подобные суждения. Ведь и в русской армии дух кадетского корпуса преследует ту же цель. Самый надежный служака — офицер, воспитанный с малолетства в стенах казармы. Но любит ли он по-настоящему Отечество без отеческой заботы единокровных родителей? Без любви и ласки малолетний солдат, будь то кадет или курсант, чаще всего становится жестоким убийцей. Доказательство тому — янычары.

Не тогда ли императора Александра II посетила мысль о реформировании кадетских корпусов и создании военных училищ?

Выслушав полковника, император сказал:

— По окончании кампании отличившихся лазутчиков представьте к награде. Считаю, второго боевого ордена заслуживает и унтер Фаврикодоров.

Отдав такое распоряжение, император сделал пометку в своем дневнике.

Годы спустя этот дневник попадет в руки начальнику Генерального штаба русской армии генералу от инфантерии Николаю Дмитриевичу Артамонову, и он найдет записи, сделанные Александром II той дождливой сентябрьской ночью на правом берегу Дуная в пяти верстах от крепости Плевна.

Николай Дмитриевич вспомнил, как он добирался до резиденции императора. Несколько раз в кромешной темноте натыкался на огневые позиции артиллерии. Знакомые офицеры жаловались, что солдаты и лошади до крайности измотаны, часть орудий в результате продолжительного интенсивного огня вышли из строя. Из-за непрерывных ливней и плохих дорог подвоз боеприпасов был крайне затруднен.

Вроде сам собой напрашивался вывод: стоит ли продолжать штурм подготовленной к длительной осаде крепости?

Позади были три неудачных штурма. Каким будет четвертый? Полковник Артамонов задавал себе вопрос: знает ли император о реальном положении дел?

Годы спустя, читая дневниковые записи императора, Николай Дмитриевич окончательно убедился: да, император знал. И знал не только это. Знал, чем болеет русская армия на Балканах. В дневнике была такая запись: «Доносят: солдаты голодают. Безобразие! Вменить начальникам в обязанность постоянно контролировать интендантов, при необходимости строго наказывать».

Много лестных слов было о действиях начальника отряда генерала Скобелева. Вот только не было даже выдержек из реляции Михаила Дмитриевича, которую он подал на имя главнокомандующего. В той реляции (с ней удалось познакомиться начальнику разведки до того, как она была отправлена в штаб с пометкой «Лично руки императору») была изложена картина боя после отражения четвертой контратаки, когда положение войск левого русского фланга стало безнадежным: «Масса трупов русских и турок, — сообщалось в реляции, — лежала грудами. Внутренность редута была особенно наполнена ими. В глубокой траншее, связывавшей редуты, продольные выстрелы неприятельские клали сразу десятки людей, и груды трупов, заполнявших траншею, чередовались с еще живыми защитниками. На редуте № 2 часть бруствера, обращенная к г. Плевне, была сложена из трупов».

Не было выписок из других реляций подобного рода. В частности, из такой: «Тысячи раненых и трупов лежали на этом участке. Сотни тел солдат Калужского полка, убитых 27 августа, лежавших вперемешку с турецкими трупами, разлагались и заражали воздух».

Этих записей в дневнике не было, но император говорил именно о потерях.

— Не пора ли туркам осознать свое безнадежное положение и капитулировать?

Пытливыми глазами император глядел на полковника, спрашивал:

— Какими сведениями на этот счет располагают ваши лазутчики?

Полковник Артамонов отвечал без утайки:

— Нравственный дух противника еще достаточно высок. Появилось новое в управлении.

— Что именно?

Император насторожился.

— Лазутчики докладывают: ответственность за успех в бою возложена на муллу табора.

— Это как понимать?

— Впереди атакующих турки несут зеленое знамя, мулла идет под знаменем, распевает молитвы. В случае неудачи муллу постигнет кара: кто-то из офицеров выстрелит ему в затылок.

Император, по-особому взглянув на полковника, спрашивал, удивляясь:

— Сколько же надо подготовить мулл? — и сам же отвечал: — Сотни, если не тысячи.

— В Турции они есть, — подтвердил Николай Дмитриевич. — Есть, как и в любой другой мусульманской стране.

— Может ли на них повлиять убедительное слово?

— Думаю, может. Если его адресовать непосредственно Осман-паше.

И опять император как-то по-особому взглянул на полковника.

— Насколько мне известно, вы, Николай Дмитриевич, лично с ним знакомы.

— Да, пришлось иметь беседу в Константинополе. И то весьма краткую. Осман-паша поздравлял меня с орденом.

— Надеюсь, он вас еще помнит?

— Трудно сказать. Ведь встреча состоялась семь лет назад.

— А вы его попросите вспомнить.

— Письмом?

— Не только. Письмо будет мной подписано.

Николай Дмитриевич еле заметно улыбнулся. Улыбка затерялась в прокуренных усах.

Спросил:

— Мне предстоит встретиться с Осман-пашой в его крепости?

— Вы можете и отказаться, — поспешил уточнить император. — Дело, как вы понимаете, рискованно. Более того, смертельное. Вам могут и голову отсечь.

Без напоминания полковник Артамонов знал, чем он рискует. Память хранила много случаев, когда парламентера убивали, чтоб показать свою решимость сражаться до конца. Совершив убийство, турки в таких случаях несут голову по траншеям и затем на пике выставляют ее над редутом, чтоб видел противник, что они сделали с парламентером. Это был знак, что ни о каких переговорах не могло быть и речи.

Сейчас у обоих собеседников теплилась надежда, что Осман-паша трезво оценит свое положение и если не подпишет условия капитуляции, то согласится на переговоры. А переговоры — это время, которое было так необходимо Балканской русской армии для подтягивания резервов из глубокого тыла, пополнения частей и подразделений людьми и боеприпасами.

— Сколько на сегодняшний день в гарнизоне войск? — император показал рукой в сторону Плевны.

Не заглядывая в свои записи, полковник тут же дал ответ, перечисляя силы неприятеля с точностью до единицы:

— Таборов — пятьдесят девять, эскадронов — семнадцать, батарей — одиннадцать.

— Это что — армия Осман-паши в ее полном составе?

— Так точно.

Император заглянул в свои записи, эти цифры у него были завышены. Он знал, почему. Каждый начальник, докладывая, старался показать, что дело имеет с очень сильным противником, потому в подчиненных им войсках большие потери. И эту уловку знал император.