Агент сыскной полиции

– Что ж это за браслет такой, Прохор, что за него ты стольких людей уложил? Мужика в переулке, под которым твою перчатку нашли, тоже ты пришил?

– Нет, это Мамонт постарался, и перчатка тож его. Брезговал он голыми руками убивать! – пояснил охотно Прохор. – А я и вовсе по голове не бью! Знашь, Федор Михалыч, крови я не люблю. Я от нее зверею! А вот Мамонта удавил. Хоть и любил его. Он ведь меня на руках носил, когда мне ногу оттяпали. Но он один знал, кто я такой, и мог запросто продать, зачем мне браслет нужон. Он и сучку свою рыжую под немца подложил по моему совету, чтоб браслет у него выманить. Хотя ой как не хотел поначалу!

– Ты знал, что браслет по ошибке попал к Синицыной?

– Нет, не успел, – вздохнул Прошка и глянул на Тартищева из-под нависшей на глаза взлохмаченной гривы. – Я думал, немец кое-что разузнал, и решил браслет прикарманить. Шибко уж пронырливый он был, везде свой нос совал. Но Настю я б все равно не тронул, учти это! Я Настю с малехонька любил, а она нос воротила, курва! – Он еще более грязно выругался и вдруг дурашливо пропел:

Здравствуй, милая, хорошая моя,Чернобровая, порря-даач-наая...

– Что мог Дильмац разузнать про браслет? – перебил его Тартищев. – Говори уж, Прохор, не запирайся! Все равно его тебе не видать как своих ушей!

– Не видать так не видать! – беззаботно пожал плечами Прохор. – Без Мамонта мне он теперь не нужон. – И вдруг с дикой злобой в голосе выкрикнул: – Сломал ты мне жизнь, легаш! Я ведь думал человеком стать! – Он уронил голову на стиснутые кулаки и зарыдал в голос с подвывом. Так деревенские бабы голосят по покойнику.

– Да полно тебе, Прошка! – сказал устало Тартищев. – Никогда б ты не стал человеком! Ты за эти богатства, что Лабазников припрятал, его ж и утопил, только он хитрее тебя оказался. Знал, наверняка знал Василий Артемьевич, что ты спишь и видишь себя в его сапогах.

– Ничего, – поднял голову Прохор и с угрозой в голосе повторил: – Ничего, легаш вонючий! Попомнишь ты меня! Уйду я от тебя, как пить дать уйду! – И захохотал раскатисто, закинув патлатую голову назад. Затем склонился в сторону Тартищева и доверительно прошептал, играя желтыми глазами: – Я ведь с каторги ушел, не смотри, что культяпый. Да так, что никто и не спохватился! – И он вновь расхохотался.

Тартищев терпеливо дождался, когда Прохор просмеется.

– Что ж ты, выходит, не только сам сбежал, но и Мамонту помог?

– Да что там Мамонту, – хвастливо произнес Прохор, – я его сучку тоже вызволил, а то совсем загибалась от чахотки. У Мамонта с ней разлюли-малина еще до каторги случилась! В Киеве они снюхались, там он большие дела крутил, пока не захапали. Это он потом, уж не знаю, каким способом, к ней на Тару перебрался. Поначалу его на свинцовые рудники определили. Но финажки, сам знашь, великие дела творят! Даже от свинца ослобонить могут. – Он с интересом посмотрел на Тартищева. – Ты вот слышал хотя бы, что такое свинка? [50] Не знашь? А я ведь еще три года назад сплошная сила был: лошадь одной рукой садиться заставлял, по две «свинки» враз поднимал. А теперя смотри! – Он обреченно махнул рукой. – Все свинец этот нерчинский. Много он нашего брата заел и еще заест от пуза!

50

Четыре пуда свинца.

– И все-таки, как вам удалось бежать с Тары? – спросил Тартищев.

– Много хочешь, – усмехнулся Прохор. – Расскажи тебе, покажи! Только не все должно знать...

– Под покойника, что ли, живого в гроб укладывали? – поинтересовался из своего угла Иван. – Так это было уже, милейший, было... И не ты первым здесь оказался.

– А мне плевать, первый иль последний! – зыркнул на него глазами Прохор. – Я сказал, не скажу, значит, не скажу!

– И не говори, – махнул рукой Тартищев, – с этим мы и без тебя разберемся. – Он посмотрел на часы и приказал Вавилову: – Вызывай конвойных! Хватит с него на сегодня!

– Зря ты со мной, Федор Михалыч, говорить не хочешь, – покачал головой Прохор, – а то ведь вдруг свидеться больше не придется. Я б тебе рассказал, как персики да инжир на Туретчине едал, когда с чумазым туркой воевал, как Балканы перевалил по колено в крови... Вот с тех пор кровь и не переношу... – Он вздохнул. – Там в первый раз арестантских щей хлебнул за то, что вшивую шинелишку – рупь цена – на сливовицу променял... А потом пошло-поехало, выдали волчий билет вместо плаката, а по нему и отношение, как к волку бешеному, – ни тебе работа, ни тебе ночлег! – Он махнул рукой. – Ладно, веди! – И встал с табуретки.

– Венгра ты тоже пришил? – Иван подошел к нему. Он был как раз по плечо Прохору и, задавая вопрос, задирал голову высоко вверх.

Прохор пожал плечами.

– А все до кучи, господин хороший! Мамонт мне сказал, что пятьдесят тысяч должны у грека взять, а заодно и браслет, что Настя вернула. Мы с Ленькой сговорились, что он мне браслет перекинет в сокровенном месте, когда от магазина скакать будут, но так я его и не дождался. Подстрелили Леньку и в острог отправили! А венгр с деньгами в тайгу смылся. – Прохор преувеличенно громко вздохнул. – Пришлось его девку пощупать, чтоб узнать, где эта хаза таежная...

– Ну ты даешь, Прохор, – покачал головой Иван, – это ж сколько ты человек угрохал? Не считал?

– На том свете сосчитают, – осклабился тот. – Думаешь, я не знаю, что в пекло попаду? Потому и хочу на этом свете всласть пожить!

– Ну-ну! – усмехнулся Тартищев. – Блажен, кто верует, легко ему на свете...

– А ты знашь, Федор Михалыч, какая кличка за мной закрепилась? – оглянулся от порога Прохор. – Слизкой меня прозвали... За то, что от полиции уходил запросто. Как корова языком, бывало, слизнет Прошку Сипаева... – Он остановился на мгновение. – Хотите, господа хорошие, я вам песню капказскую спою, походную. Я его весь пешком выходил, с басурманом дрался. – Топнув деревяшкой и лихо присвистнув, Прохор затянул надорванным голосом:

Гремит слава трубой,Мы дрались за Лабой,По горам твоим, Кавказ,Уж гремит слава об нас...Уж мы, горцы басурма...

Конвойный толкнул его прикладом в спину, и Прохор замолчал на полуслове. Дверь за ним захлопнулась, а Тартищев медленно проговорил, все еще глядя на дверную створку:

– Ишь ты, Слизка! Отчаянный мерзавец! Дерзкий! – И повернулся к взиравшим на него Ивану и Алексею: – Завтра сведем его с Мозалевским. Посмотрим, что тогда запоет наш курский соловушка!

– А по-моему, он блефует! – сказал Иван. – Он же калека! С деревяшкой по крышам не поскачешь! А покрасоваться хочется, дескать, вот я каков!

– Зачем ему красоваться? – возразил Алексей. – Он что, не понимает, что ему за это петля светит? Я уверен, что они на пару с Мамонтом работали. И наверняка это Прохор его послал, чтобы Федора Михайловича проучить, а то и убить! И в окно к Дильмацу он мог запросто проникнуть. Мамонт только слегка его подсадил...

– Но с крыши-то он должен был спуститься, прежде чем в окно залезть? А потом опять же по веревке вернуться. Нет, не верю, чтобы Прохор сумел это сделать. Тут со здоровой ногой не все получается! – не сдавался Иван. – А другим путем в этот двор не попадешь. Я проверял, там два дворника по очереди исправно дежурят. Мимо мышь не проскользнет.