Агент Звездного корпуса

– Какой же это к дьяволу суд? – спросил Михаил. – Фарс, не более.

– Самый справедливый суд из всех возможных. Суд народа. А народ, как известно, подкупить невозможно.

– Но народ может ошибаться.

– Конечно, может. Только, я уверен, число ошибок при этой системе гораздо меньше, чем в ваших судах, в которых всем заправляют продажные судьи, купленные на корню обвинители и готовые на любую подлость ради денег адвокаты.

Михаил хмыкнул.

Может, в чем-то главный центурион был прав.

– Стало быть, сейчас время, отведенное на суд, несколько увеличилось?

– Значительно. Например, суд над тобой будет лишь завтра. Правда, время приведения приговора в исполнение уменьшилось. Теперь нам не приходится искать дерево, на котором удобно вздернуть осужденного. Лет пять назад наша планета обзавелась оборудованной по последнему слову техники виселицей.

Сказав это, главный центурион довольно осклабился. Похоже, покупка виселицы была именно его идеей.

– Это был с вашей стороны гуманный поступок, – промолвил Михаил.

– Еще какой гуманный, – кивнул главный центурион. – Кроме того, у нас действует нелепый закон, по которому преступника нельзя вешать второй раз.

Стоило оборваться веревке, на которой вешали, или обломиться суку, к которому она была привязана, и матерый вор становился свободным человеком. Купив виселицу, мы избавились от угрозы подобных досадных случайностей.

– Очень предусмотрительно.

Почувствовав в голосе Михаила неподдельную иронию, главный центурион мрачно посмотрел на него. После этого он закрыл глаза и некоторое время сидел так, словно собираясь с силами, чтобы сказать. Наконец он открыл глаза и взглянул на агента звездного корпуса с нескрываемым отвращением и промолвил:

– Ладно, вижу, ты крепкий орешек. Но мы бы тебя сломали, как пить дать. Если бы не эти проклятые журналисты, которые уже вот-вот начнут штурм управления по делам центурионов. Кое-кому наверху очень не хочется, чтобы завтра они подняли вой о том, что центурионы обращаются с инопланетчиками негуманно. Хотя, мне кажется, самый гуманный способ обращения с ними – это прямо у трапа рейсовика вешать каждого второго прибывающего на нашу планету. Для острастки остальных, конечно.

– Похоже, инопланетный квартал сидит у вас как кость в горле, – участливо промолвил Михаил.

– Сидит. Еще как сидит. Но ничего, твоя казнь заставит кое-кого из его жителей попритихнуть. Смекаешь?

– Ты имеешь в виду комитет по делам инопланетян?

Главный центурион смачно сплюнул в корзинку для бумаг и буркнул:

– Их тоже.

После этого он глубоко затянулся сигарой, бросил на Михаила еще один злобный взгляд, снова сплюнул в корзинку и, лишь проделав все эти манипуляции, махнул рукой конвоирам.

– Ладно, уведите этого негодяя. Поместите его в лучшую камеру, ту, из которой никто еще не убегал. И следите хорошенько, чтобы к нему не пробрался никакой жареный журналистишка.

Выходя из комнаты, Михаил покачал головой. Когда они миновали секретаршу и оказались в коридоре, один из конвоировавших его центурионов тихо сказал:

– Не правда ли, наш шеф очень милый и добрый человек?

– Просто очаровашка, – пробормотал Михаил и испытующе посмотрел на центуриона.

Вполне возможно, заговоривший был из числа тех стражей порядка, которых не удалось перекупить рагнитам. Хотя он мог быть и подкупленным. В этом случае он всего лишь пытался втереться в доверие к арестованному.

Впрочем, им почти тотчас стало не до разговоров.

Тюрьма находилась в противоположном конце здания управления делами центурионов. Чтобы попасть в нее, пришлось спуститься по широкой, с начищенными до блеска перилами лестнице вниз и пройти через множество комнат, большинство из которых занимали чиновники различных рангов. Конечно, каждый из них не мог отказать себе в удовольствии вволю поглазеть на арестованного.

В одной из комнат оказались непонятно каким образом пробравшиеся в нее журналисты. Они тотчас же подбежали к Михаилу и чуть ли не хором затараторили:

– Один вопрос, только один-единственный вопрос. Ответьте нам…

Пытавшийся заговорить с Михаилом центурион вытащил серебряный свисток и дунул. Не прошло и полминуты, в течение которых центурионы отпихивали журналистов от Михаила, а сам арестованный угрюмо молчал, как в комнату ворвалось около десятка стражей.

Мгновенно оценив обстановку, четверо из них схватили журналистов под руки и сноровисто потащили прочь. До Михаила донеслись удаляющиеся вопли:

– Один вопрос! Как вы относитесь к мылу «Последняя заря?». Нравится ли вам бюст знаменитой актрисы Гражины Грабской? В каком возрасте вас в первый раз выпороли родители?

– Сумасшедшие, – сказал один из центурионов. Тот, который пытался заговорить с Михаилом, пожал плечами:

– Работа у них такая. Не хуже и не лучше нашей. Просто работа.

Вот это уже Михаилу понравилось. Похоже, одному из его конвоиров можно было доверять. Конечно, в той степени, в которой можно доверять центуриону.

Они двинулись дальше. Вскоре комнаты чиновников закончились. Они миновали комнату отдыха центурионов, еще несколько совершенно пустых помещений и наконец достигли здоровенной, перегораживающей коридор решетки. Возле нее стояли два стража. Увидев Михаила и его конвоиров, они открыли в решетке дверцу и отступили в сторону.

Дальше был узкий, грязный и сырой коридор. Михаил прикинул, каких усилий стоило построить это здание так, чтобы вся сырость скапливалась именно в этой его части, и пришел к выводу, что немалых.

Он принюхался.

Да, витавшие в этой части управления по делам центурионов запахи были для его сверхчуткого нюха серьезным испытанием.

В дальнем конце коридора находилась бронированная дверь с узким, забранным решеткой окошечком. Михаила подвели именно к ней. Один из центурионов открыл ее.

– Заходи.

Михаил вошел в камеру. Послышался скрежет ключа, проворачивающегося в замке, дверь за ним закрылась.

Кажется, все.

Брадо быстро осмотрел камеру. Она была небольшой. Шага три в ширину, шагов пять в длину. Окна не было. Единственным источником света являлась тусклая лампочка под потолком. Постелью служили узкие нары, на которых лежал плоский, засаленный матрац. Возле нар стояли железные стол и стул. Они были привинчены к полу здоровенными болтами. Никакой другой мебели в камере не было.