Агент. Моя жизнь в трех разведках

Этот старый рубака, до конца веривший в идею социализма, был прямолинейней, искренней и открытей некоторых моих бывших коллег по реферату, с которыми я пытался побеседовать впоследствии. По телефону они всегда меня отчитывали, и никто не был готов встретиться со мной лично. Причиной отказа они называли, что я нанес им большой вред не только в служебном плане, но и в личном. Некоторых перевели на другие должности, другим пришлось жить под наблюдением в течение долгих лет. Бывший мой одноклассник по средней школе, который вместе со мной попал в Сектор науки и техники МГБ, вынужден был покинуть министерство, и стал действующим под легендой вне кадров офицером с особым поручением.

Неожиданно открытыми оказывались, напротив, мои бывшие неофициальные сотрудники на Западе, хотя четверо из них были осуждены и попали в тюрьму. Наибольший срок получил Рольф Доббертин («Шпербер») — 6 лет, в то время как профессора Хауффе («Феллоу») приговорили к условному наказанию. Я снова встретился с обоими после падения Стены. Доббертина я посетил в Париже. Он заверял меня при встрече, что он был бы готов оказать мне помощь, если бы только я дал ему знак, что хотел бы установить контакт с другой стороной. Поэтому основной его упрек был, что я не доверился ему. Я встретился и с Райнером Фюлле («Клаусом») во время интервью «Шпигелю». Ему удалось сбежать после ареста и пробраться на Восток, откуда он потом по прошествии некоторого времени возвратился в ФРГ с помощью БНД. Он знал жизнь секретных служб и мог понять мою ситуацию. Мы обменивались нашим опытом спокойно и без боязни прикосновения, так что для посторонних это выглядело так, как будто здесь беседовали старые приятели о совместно пережитых ими приключениях. Длительные размышления и переживания никогда не были в моем характере, как известно, я всегда предпочитал действие.

Однако самый впечатляющий контакт у меня был, наконец, с Маркусом Вольфом. Моя дочь неоднократно встречалась с ним после появления ее книги в 2003 году и рассказала ему также и обо мне. Сначала его первая реакция была недружелюбной: он предпочел бы оставить старые истории в покое и не беседовать со мной. Но я все же получил его номер телефона и позвонил ему. Он вовсе не проявлял недоброжелательности при разговоре со мной и скорее казался заинтересованным. С определенного времени он сам подвергался критическим нападкам некоторых своих бывших коллег по ГУР, после того как в своих мемуарах «Шеф шпионажа в тайной войне» и на последующих мероприятиях весьма критически высказывался о политической ситуации в ГДР и особенно о геронтократах в руководстве СЕПГ. Так как я всегда высоко ценил Маркуса Вольфа, то мне хотелось объяснить ему свое поведение и дать понять, что я ни в коем случае не рассматриваю себя как предателя. Я сказал ему тогда: — Я предал не ГДР и социализм, а тех, кто привел ГДР к пропасти, тех, у кого на первом месте всегда стояла догма партийной диктатуры, кто не терпел никакой критики и лишил прав народ. Он совершенно согласился со мной в этом вопросе, и мы договорились, что однажды встретимся в Будапеште. Но во время одного из последующих телефонных разговоров, когда среди прочего мы обсуждали время его визита, я совершил ошибку, спросив его об одном конкретном историческом деле. Меня заинтересовала венская резидентура и загадочная гибель корабля «Лукона». Но от этого вопроса у Вольфа, очевидно, возникло впечатление, что я собираюсь выспрашивать его, возможно, даже выведывать информацию по чужому поручению. После этого он прервал со мной связь. На звонки мне всегда отвечали, что его нет дома. На письмо, в котором я попробовал объяснить ему в чем дело, я не получил ответа. Возможно, что ему посоветовали с третьей стороны избегать контактов со мной. Он, как и Кратч, умер в 2006 году, и мы с ним так больше и не встретились.

ПОСЛЕДСТВИЯ ДЕЛА «ЛУКОНЫ»

Моя прежняя жизнь еще раз настигла меня в середине девяностых годов перед переездом в Будапешт. Со мной как с руководителем управления активами представительства «Голдман Сакс» во Франкфурте — на — Майне связалась адвокат по экономическим вопросам г — жа доктор Карин Лаузен. Но речь шла не о спорной международной финансовой сделке банка, как я предположил сначала, а о деле «Луконы», том самом скандале, который в семидесятые годы потряс Австрию и стал теперь предметом рассмотрения также и немецкого суда. 23 января 1977 года следующее под панамским флагом грузовое судно «Лукона» взорвалось неподалеку от Мальдив и затонуло в Индийском океане. При этом шесть из двенадцати членов экипажа погибли. Зафрахтовал корабль венец Удо Прокш — подставное лицо, и, собственно, дизайнер и владелец клуба, а также сомнительная фигура в тех сделках между Западом и Востоком, когда нужно было обойти эмбарго, человек с лучшими связями в политике. На «Лукону» якобы должны были погрузить установку для обогащения урановой руды, которая была застрахована на 212 миллионов австрийских шиллингов (15,4 миллиона евро). Тем не менее, у австрийской федеральной страховой компании «Бундеслэндер Ферзихерунг» (BLV) было подозрение, что на борту был только бесполезный металлолом, потому она отказалась выплачивать страховку и начала процесс по обвинению в страховом мошенничестве. Прокш, которого долгое время прикрывали его друзья в политических сферах, после сенсационных журналистских расследований, наконец, предстал перед судом и был приговорен в 1992 году к пожизненному заключению за убийство шести моряков.

Затем его сообщник Ганс — Петер Даймлер, отпрыск знаменитой династии автомобилестроителей, предстал перед судом в Киле, и последовал длившийся более пяти лет один из самых дорогих процессов в судебной истории ФРГ, в ходе которого обсуждались также вещи, которые касались меня. Речь шла о роли в этом деле разведывательных служб, в частности венской резидентуры Главного управления разведки. О ней я во время моего перехода тоже доставил на Запад определенную информацию, и связанные с нею лица фигурировали во внутренних списках потерь МГБ.

Адвокат Лаузен искала тогда оправдательный материал для Ганса — Петера Даймлера и хваталась за любой мыслимый след. Существовала версия, что грузовое судно было взорвано не изнутри с целью страхового мошенничества, а было торпедировано снаружи. Гипотеза исходила из того, что по фальшивым товарным накладным на самом деле изначально на борт должны были попасть большие партии высокотехнологических товаров, которые Восточный блок хотел получить, обойдя западное эмбарго. Американцы узнали об этом и поэтому перехватили корабль и потопили. Согласно другой версии с грузом «Луконы» были, как известно, связаны фиктивные сделки, и официальные западные органы должны были поверить, что спрятанные на корабле компьютерные устройства действительно погибли в море, тогда как на самом деле их секретно отправили на Восток сухопутным путем. Во всех этих случаях непосвященный Даймлер, который не знал о настоящей подоплеке при подписании договора страхования для Прокша, представлялся как жертва пешки.

Я, тем не менее, мог внести косвенно кое — какой вклад в это расследование, рассказав о моих тогдашних наблюдениях в Министерстве госбезопасности. В апреле 1976 года наш заместитель начальника реферата Петер Бертаг зашел со мной в кабинет. Он выполнял ежедневную работу для руководителя нашего Сектора науки и технике, полковника Хорста Фогеля, который вел лично венскую резидентуру. Эта группа агентов через свои связи в США и многочисленные подставные фирмы занималась приобретением на Западе технологических основных элементов и материалов для начавшейся в 1977 году программы создания собственной микроэлектроники в ГДР. Как мне стало известно, руководителем резидентуры был НС «Прокурист», настоящее имя Рудольф Вайн. Ему подчинялся Рудольф Захер, НС «Зандер». Всего в группе действовало восемь шпионов ГДР. Контакты она поддерживала и с кутилой и жизнелюбом Удо Прокшем, другом «Прокуриста». Однажды Петер Бертаг рассказывал мне о встрече в Праге, на которой его собеседник позволил ему прокатиться на дорогой спортивной машине, «Ламборгини» или «Мазератти». Такие дорогие машины в нашем окружении могли быть тогда только у Удо Прокша. Мне также запомнилось, что Петер Бертаг и наш коллега по реферату Петер Гроссе в 1978 году на сравнительно длительное время выезжали в Австрию и Швейцарию, а спустя некоторое время через Австрию и Чехословакию в ГДР прибыло несколько больших контейнеров с микроэлектронной аппаратурой.

Я сообщил все это БНД сразу же после моего перехода, а в 1980 году был даже специальный опрос на эту тему. Результаты были переданы дальше в ответственную за такие вопросы Генеральную дирекцию общественной безопасности в австрийском Министерстве внутренних дел. Все же, связи Прокша и его друзей, очевидно, были настолько высокими, что и после этого ничего не произошло. В отличие от многочисленных арестов в Федеративной республике, в Австрии не тронули ни одного агента МГБ. Резидентура даже смогла после короткой передышки продолжить свою работу с несколько измененным персоналом и под новым псевдонимом. Только после расследований журналистов Геральда Фрайхофнера и Ганса Преттеребнер, опубликованных в 1987 году, парламентская комиссия по расследованию в Вене приступила к работе в 1988 году. В ходе двухгодичного разбора дела «Луконы» и связанных с ним нелепостей шестнадцать политиков, юристов и высших чиновников Австрии потеряли свои должности, австрийский министр обороны Карл Лютгендорф совершил самоубийство. Тем не менее, многое осталось открытым. Удо Прокш на последующем процессе уверял, что не может открыть правду, так как боится за жизнь своих детей. Во время заключения Прокш умер в больнице в ходе операции на сердце.

Теперь на суде в Германии против Ганса — Петера Даймлера появился шанс позволить исследовать еще раз в судебном порядке возможную роль в этой трагедии секретных служб, что успешно удалось скрыть на процессе в Вене. Поэтому я рекомендовал адвокату Лаузен пригласить в качестве свидетелей бывших офицеров MГБ Хорста Фогеля, Вилли Нойманна (заместителя Фогеля) и Петера Бертага. Я сам тоже был готов дать показания в суде. Тем не менее, на пятилетнем процессе в Киле, на котором выслушали 120 свидетелей и 17 экспертов, а также зачитали 15 тысяч документов, вопросу, были ли замешаны в деле секретные службы, снова не уделили никакого внимания. В 1997 году Даймлера за пособничество в убийстве моряков «Луконы» приговорили к четырнадцати годам лишения свободы. Об этом я потом узнал в Венгрии из новостей по спутниковому телевидению.

НОВЫЙ СТАРТ В БУДАПЕШТЕ

Как выявилось позже, мое решение по поводу смены вида деятельности и переходу в реальную экономику в начале нового тысячелетия было абсолютно правильным. Финансовый рынок, который еще несколько лет бодро рос как на дрожжах, стоял на глиняных ногах и в 2008 году рухнул в своей крайне спекулятивной форме с громким шумом. Палку перегнули, и она сломалась.

Все началось с цепи незначительных ошибок. Так как недвижимость в США рассматривается не как вложение денег, а как наследственное имущество («мой дом — моя крепость»), и владение собственным жильем является для американца важнейшим приоритетом, банки великодушно предоставляли кредиты для финансирования. Это повышало спрос, а из-за возросшего спроса росли и цены. Из-за более высокой стоимости можно было брать в банках взаймы большие суммы в качестве займов под ипотеку, вследствие чего снова стимулировалось потребление и развивалось общее благосостояние. В июле 2007 года индекс Доу — Джонса достиг более чем 14 000 пунктов — это был его абсолютный апогей. (Летом 2010 года он стоял на 10 000 пунктах). Особенно ипотечные займы в привлекательной Калифорнии приносили в свое время хорошие доходы. Классическая купля и продажа приносящих прибыль акций там уже вовсе не могли с ними конкурировать, не говоря уже о федеральных государственных облигациях. Но теперь отдельные ипотечные займы — это не ценные бумаги, которыми можно торговать, из-за чего и рухнули некоторые банки. Они собирали эти займы в пакеты и давали им письменную гарантию, так же как это делали государственные учреждения. Основывалась новая фирма как дочернее предприятие инвестиционного банка, и она скупала ипотеки ипотечных банков, которые превращались тогда в ценные бумаги, а их уже можно было продавать. Исполнят ли эти бумаги то, что они гарантировали — это оценивали самостоятельные рейтинговые агентства. Они давали художественно оформленным ипотечным облигациям преимущественно наивысший стандарт качества AAA, после чего пенсионные фонды, страховые компании и рентные фонды их жадно хватали.

И тогда наступило лето 2007 года. Для многих построенных в кредит домов больше не нашлось никаких покупателей, предложение перегнало спрос. Цены покатились кувырком. Некоторые домовладельцы больше не могли обслуживать свои ипотеки, последовали принудительные аукционы, из-за чего цены снова упали. Скоро оставшиеся процентные платежи собственников домов больше не покрывали процентных обязательств ипотечных облигаций. Поэтому рейтинговые агентства соответствующим образом снижали рейтинг бумаг, что вело к их продаже и дальнейшему падению цен. В конце обрушился межбанковский рынок, через который банки себя взаимно финансируют, так как всюду на депозитах хранились ценные бумаги, которые на самом деле не были ценными. Крах был превосходен.