Агент

— Кто там? — послышался сварливый голос. — Гришка, ты? Поди, поди… Денег всё равно не дам!

— А чего сразу я? — оскорбился мужик в кальсонах и покачнулся. — Чуть что, сразу: Гришка, Гришка… Тут к вам из органов, между прочим!

— Владимир Сергеевич? — начал Авинов кодовую фразу. — Я на предмет лекции. Про радио! А то товарищи интересуются…

Щёлкнул расхлябанный замок, звякнула набрасываемая цепочка. В щель выглянул мужчина лет шестидесяти в обтёрханном халате, с круглой короткостриженой головой. На носу картошкой чудом держалось пенсне — стеклышки отсвечивали сиреневым.

— А платить чем станете? — спросил он опасливо, выглядывая из-за двери.

— Карточки дадим по второй категории. [88]

Связник кивнул успокоенно — свой! — и сбросил цепочку.

— Заходите.

Кирилл переступил порог кабинета, зорко оглядываясь. Вдоль стен громоздилась мебель, в углу был скатан матрас, книги высокими, шаткими стопками занимали всё свободное место.

— Кровать порубили на дрова, — брюзжал профессор, задвигая засов на толстенной дубовой двери, — а диван мне не дали, экспроприировали… Да и куда б я его поставил? Паркет жалко — спалили за зиму…

88

По карточкам второй категории отоваривались рабочие, занятые тяжёлым трудом.

В кабинете было душно, и «Доцент» отворил окно, задёрнув тюлевую занавеску.

— Никого не привели на хвосте? — проворчал он.

— Всё чисто, — обронил Авинов. — Связь с Центром есть?

— Имеется, — заверил его Серосовин. — Курьеры все проверенные, а донесения мы на фотоплёнку снимаем, режем её на кусочки и в папиросы заталкиваем. Ни один ещё не попался! Передать чего?

Ответить Кирилл не успел — в дверь заколотили кулаками и сапогами. Затрещала филёнка. «Отпирай, контр-ра!» — заорал кто-то знакомым, слышанным давеча баском.

— Бегите! — выдохнул «Доцент». — Это за мной! Ах, я знал, я знал!

Профессор выхватил трясущимися руками наган и дважды нажал на курок. Пули пробили дверь на уровне груди, из коридора донёсся крик боли.

— Бегите! — заскулил Серосовин, принимая свой последний бой.

«Провал! Провал!» — молоточками стучала кровь, ударяя в голову.

Авинов махом запрыгнул на подоконник и, отдёрнув тюль, шагнул на карниз. Окно выходило в переулок, его никто не видел, но что с того, когда под тобой два этажа и булыжная мостовая?

По стенке, по стенке, бочком, Кирилл добрался до пожарной лестницы и цепко ухватился за перекладину. Внизу пробежал толстяк-милиционер, переваливаясь по-утиному и сверля воздух из свистка, но головы не поднимая.

Авинов быстро полез вверх и, не переводя дыхания, побежал по гремевшей крыше. В памяти мелькнуло давнишнее сравнение, пришедшее ему на ум в подвале Ильдиз-Киоска.

— Напророчил… — пробормотал Кирилл, отступая для разбега.

До соседней крыши было всего ничего — пара саженей от силы. Ручей такой ширины перепрыгнуть — плёвое дело, но когда внизу маленькая пропасть…

Заставляя себя не думать ни о чём, штабс-капитан разбежался и прыгнул.

Громыхнуло кровельное железо, Авинов бешено заработал ногами, отползая от края. Задыхаясь, ввалился в чердачное окно, побежал, распугивая голубей и срывая бельё, вывешенное на просушку. Спустившись на лестничную площадку, отдышался и отряхнулся. «Слава богу, — подумал он, — хоть фуражку не потерял…»

Напряжённый, натянутый как струна, Кирилл вышел из подъезда, всё ещё чувствуя слабость в ногах.

Возле дверей стояла дебелая старуха-мешочница, явно не местная. Щёлкая семечки, она смотрела на толпу людей, хороводившую у дома профессора Серосовина, да всё приговаривала: «Ты дывысь… Ты дывысь…»

— Что там? — невинно поинтересовался штабс-капитан. — Пожар?

— Та ни! — живо откликнулась мешочница. — Шпиёна ловять! Чи пиймалы, чи вже кокнулы…

Неожиданно со звоном и треском посыпалось стекло.

— Ой, божечки мои!

«Доцент» неловко вылез в окно, фигурою своей вписываясь в арочный проём. Он стоял, держась одною рукой за раму, в другой сжимая револьвер. Понурый, задумчивый будто, профессор глядел на красную Москву, горестно улыбаясь. Потом медленно, в последнем усилии жизни, поднёс дуло к виску. Выстрел прозвучал сухим, несерьёзным щелчком. Голова «Доцента» дёрнулась, тело обмякло и повалилось вниз. Секунду спустя в окно выглянули чекисты, матерившие «контру», но Авинов уже свернул в переулок.

Покрутившись дворами и закоулками, он вернулся на Сретенку, и очень удачно — гремя и звякая, подкатывал трамвай, на диво пустой. 20-й номер. Подходяще…

Изнемогая от беготни и переживаний, Кирилл плюхнулся на жёсткую скамью. Глядел в окно, а видел скорбную улыбку Серосовина. Бедолага… Памятным эхо привиделись Юра с Алёшей. Господи, а сколько таких по России? Тысячи! Миллионы! Всех не пережалеешь, верно. Да он и не собирается. Возлюбить ближнего у него не получится, а вот помочь, поделиться — почему бы и нет? Просто так, по-человечески?

Через Лубянку трамвай выехал на Воскресенскую площадь, втягиваясь в Охотный Ряд — скопище деревянных, редко кирпичных лабазов и лавок, над которыми, ни к селу ни к городу, возвышалось Дворянское собрание, ныне — Дом союзов. Гостиницам тоже досталось — «Националь» стала числиться 1-м домом Советов, а «Метрополь» — 2-м. Криво и косо, поперёк врубелевской «Принцессы Грезы», висело кумачёвое полотнище, видимо забытое с 1 мая: «Да здравствует всемирная Советская Республика!»

Жалобно повизгивая, скрипя и вздрагивая, вагон стал заворачивать, словно подхваченный булыжным потоком Тверской улицы, стекавшим мимо Лоскутной гостиницы прямо к Иверской часовне, перегородившей въезд на Красную площадь. У Иверских ворот толпились нищие, спекулянты, жулики. Неумолчный гул голосов, покрытый густой бранью, пробился сквозь дребезжавшее стекло.

Громыхая и лязгая, трамвай пополз вдоль кремлёвской стены. Остановился, тарахтя разболтанными сочленениями, как раз напротив памятника Минину и Пожарскому. [89] «Товарищ Юрковский, на выход!»

Сойдя с подножки, Авинов пошагал к Спасской башне. Часы на ней как раз сыграли «Интернационал». Кирилла передёрнуло — это было как пощёчина. Стройная башня, увенчанная двуглавым орлом, — и хамский гимн!

У Авинова по спине мурашки прошли, но уже не из-за перезвона курантов — над башнями и церквями вилась колоссальная, просто чудовищная стая ворон. Прикормленное мясом юнкеров, убитых в октябрьских боях, вороньё уже не покидало Кремля, обсаживая деревья Александровского сада, тучами виясь в небе, переполняя воздух оглушительным карканьем. «И чегой-то я таким нервенным стал?» — усмехнулся Кирилл.

89

Тогда памятник стоял возле главного входа Верхних торговых рядов (ГУМа).

Чёрной, встопорщенной гроздью вороны висели на маковке Спасской башни, хлопая крыльями, клюясь за удобный насест — двухглавого орла. Красноармейцы-латыши, ходившие дозором по кремлёвской стене, изредка палили по воронам из винтовок, и тогда орущая куча-мала, облепившая шпиль, распадалась, вспархивая облаком живой, смрадной копоти.

В Спасских воротах лениво ругалась пара часовых, склёпывая свою речь матом. Кто из двоих был чином повыше, разобрать не удалось, поэтому штабс-капитан предъявил пропуск обоим.