Агент

— Ваше высокоблагородие! — обратился к нему молодой казачок, любивший солидно представляться: «Александр Иванович», — за что его и прозвали Санькой-Ванькой. — Тут звонарь ховался, говорыть, що цэ поп тутошний их усих положив, с пулемёту! О-ось там лежить. Отец Александр. Вбилы його проклятущи бильшевики…

— Передай звонарю, — нахмурился есаул, — пусть позаботится о павшем. За мной!..

…Mаленькая девочка в синем платье с красными заплатками набирала воду с колонки, когда из-за угла, со стороны кладбища, показался небольшой отряд всадников. Девочка поначалу испугалась, но потом разглядела, что выезжали не красные кавалеристы, — тех обычно при езде в седле кидало, а эти на своих конях сидели как влитые.

— Здравствуй, девонька! — сказал один из них, молодой усач. На его плечах серебрились офицерские погоны, а на штанах алели казачьи лампасы. Он склонился к девочке и показал нагайкой: — Мы так проедем к Большой улице?

Девочка кивнула, будто завороженная.

— Проедете, дяденьки, — сказала она. — Вот так, всё прямо и прямо!

— Ну спаси тебя Христос, девонька!

Казаки поскакали к Большой улице, а девочка, бросив ведро, побежала во двор, радостно крича: «Мама! Мама! У них погоны на плечах!»

Мать девочки, хлопотавшая у летней плиты, охнула и кинулась на улицу, но там уже никого не было, только цокот копыт о булыжную мостовую доносился ещё из-за угла Кирпичной улицы. Женщина замерла, перекрестилась и с чувством сказала:

— Слава тебе, Господи! [137]

Авинов въехал в Тамбов на «фиате». Он стоял в кузове, держась за пулемёт-спарку, и улыбался — на него будто повеяло победой. Повстанцы, стоявшие рядом с ним, радостно орали, потрясая трофейными винтовками. Их качало, они хватались друг за друга и смеялись, как дети малые.

137

В реале у девочки была фамилия — Хлебникова. Она стала потом учительницей.

Возле лавки на Кирпичной скопилась большая очередь из женщин — они стояли за хлебом, который давали по карточкам.

Токмаков, сидевший за рулём грузовика, притормозил и спросил, высовываясь в окно:

— Что случилось?

— Да всё не открывают лавку-то! — стали жаловаться ему женщины, не разумея пока, чья взяла и кто нынче власть.

Тут подъехал казак, ухмыльнулся и ловко спрыгнул с седла. Сняв с плеча карабин, он прикладом сбил замок и переступил порог лавки.

— Есть тут хлеб, бабоньки! — послышался его голос. — Заходите и берите!

Бабонькам только скажи… Мигом ворвавшись в лавку, они стали хватать булки хлеба. Самая расторопная и пронырливая заглянула в подсобку и завопила:

— Бабы, да там всё есть! Коммунисты оставили, недожрали!

Все кинулись к ней и охнули — на полках лежали сыры, колбаса, печенье, чай, сахар…

— Сами, гады, трескали, а мы с хлеба на воду перебивайся!

Девочка в синем платьице с красными латками смотрела на всё это изобилие, открыв ротик. Она даже не предполагала, что может так вкусно пахнуть. Бабы насыпали ей в сумку два кило конфет «Раковая шейка», сунули коробку печенья и булку хлеба.

— Дуй к мамке, пусть она скорее бежит сюда!

— Поехали! — скомандовал Токмаков.

«Фиаты», броневики, подводы и конница повстанцев достигли базара и свернули на Гимназическую улицу, где в здании бывшей городской управы размещался Совдеп.

— Санька-Ванька! — послышался весёлый голос. — Сымай!

Молоденький казак, привстав на стременах, сорвал красный флаг и швырнул его под копыта коня. Власть меняется!

А по мостовым уже грохотала артиллерия, прокатились три броневика — это входили основные силы конной группы генерала Мамонтова, казаки и калмыки.

Женщины плакали и целовали пыльных станичников, называя их «братиками». Рабочие вагоноремонтных мастерских встретили генерала Мамантова хлебом-солью. [138] Генерал, крепкий, налитой здоровьем усач, сказал:

— Благодарю за встречу, мастеровые, и прошу — похороните с почестями отца Александра. Он пал как герой…

…Авинов неторопливо дошагал до уездного Совдепа, что стоял на углу Семинарской и Большой. Нынче здесь расположились чубатые казаки и раскосые калмыки. Постоят денёк-другой, откормятся, передохнут — и двинут на Козлов, шугать и громить красных. А ему-то что делать? Кирилл задумался, неспешно двигаясь по Большой улице.

138

Рабочие на самом деле приветствовали Мамантова, просто при коммунистах говорить об этом считалось дурным тоном. А всё дело в том, что не каждый рабочий являлся пролетарием, то бишь босяком-люмпеном, были и мастеровые. Хороший рабочий зарабатывал в день два рубля с полтиной, при этом две буханки ржаного хлеба (1 кг) стоили 7 коп., литр водки — 17 коп., десяток яиц — 30 коп., кило свинины — 50 коп. И каково было высококвалифицированному профессионалу садиться при большевиках «на диету» из перловки по карточкам? Выражение «диктатура пролетариата» чётко делилось надвое — была диктатура (большевиков) и был пролетариат.

Задумавшись, Авинов не расслышал торопливую поступь человека, подкрадывавшегося к нему сзади. А потом чей-то локоть, вонявший углем, резко обхватил его горло. Другая рука прижала к лицу платок, обильно смоченный хлороформом.

Стараясь не дышать, Кирилл лягнул неизвестного между ног, хотел было садануть ему в область рёбер, да не вышло — мир затуманился и пропал.

Очнулся штабс-капитан в полутёмной комнате, сидя на полу. Руки, связанные сзади, кольцом охватывали ребристую балку, кажется двутавровую, колонкой уходящую к потолку. Авинов нажал спиной, упираясь ногами, но двутавр даже не шелохнулся. Зато в область поясницы ощутимо надавил золотой браунинг. Чёрт, какое хорошее место — эта кобура сзади! Ещё бы добраться до неё…

Остаток хлороформа витал в лёгких — смутно было Кириллу и тошно. Облизав пересохшие губы, он осмотрелся. Комната, в которой его держали, выглядела заброшенной — комод с вытащенными ящиками, платяной шкаф с оторванными дверками, трюмо с половинкой зеркала. Другая половинка рассыпана по полу. Единственное окно занавешено редким тюлем, но стёкла до того грязны, что даже расплывчатых пятен не увидишь за ними, только скудный свет, что еле сочился.

Хрустя осколками, вошёл Юрковский. Настоящий! Живой и невредимый! На воле!

У Авинова голова кругом пошла то ли от потрясения, то ли от следов хлороформа. Он уже и думать забыл о реальном Вике — и на тебе! Называется, попал…

Юрковский был в синих бриджах, без рубахи, с густо намыленным лицом — один нос торчал да глаза. Зверски выпятив челюсть, Виктор Павлович занялся бритьём, склоняясь к трюмо в позе «Чего изволите?».

— Очнулся? — спросил он весело. — А зря!

И рассмеялся немудрёной шуточке. Хорошее, видать, настроение было у человека.

— Ты откуда взялся, гнида? — выговорил Авинов непослушными губами.

— Узнаю белого офицера по любезному обращению! — фыркнул Юрковский, споласкивая бритву. — А взялся я из тюрьмы, двойничок. Товарищи из ЦК КП(б)У [139] помогли, вытащили из ваших застенков… С одним из них ты скоро познакомишься, он будет с тебя шкуру снимать. Симеон Горбунков! Припоминаешь такого? Блистал когда-то в цирке…

— Ковёрный, что ли? Вот стыдоба — клоуны повязали…

139

Центральный комитет компартии (большевиков) Украины.