Агенты Берии в руководстве гестапо

Социалистические лозунги в нацистских программах остались. Но на «углубление революции» по ленинскому типу фюрер не пошел. В начале июля в Бад-Рейхенгалле он провел совещание высших чинов СА и СС, где впервые объявил, что «национальная революция» в Германии закончена, и теперь пора заняться «мирной работой». Что же касается социалистических установок, то Гитлер придал им иную трактовку и разъяснял: «Мой социализм — это не марксизм. Мой социализм — это не классовая борьба, а Порядок…». Или: «Зачем нам социализировать банки и фабрики? Мы социализируем людей».

Игрища внешней политики

Что касается агрессивных планов Гитлера, то и они на первых порах во многом копировали проекты Ленина и Троцкого о «мировой революции». В Германии, ослабленной кризисом и ограничениями Версаля, возможность одолеть соседей чисто силовыми методами казалась еще малореальной. В это никто не поверил бы. И сперва проекты строились на сочетании армейских операций с «революционными методами». Как свидетельствует Раушнинг, Гитлер «и его генералы опирались на опыт взаимоотношений Людендорфа с Россией. Они изучали опыт германского генерального штаба, накопленный при засылке Ленина и Троцкого в Россию, и на основе этого выработали собственную систему и доктрину — стратегию экспансии». Предполагалось, что в любой стране существуют силы, недовольные своим правительством, и надо лишь разбудить их, раскачать и активизировать. А в нужный момент они выступят против «плутократов» и нанесут удар изнутри, подрывая способность государства к сопротивлению. Следовательно, и агрессия должна была разворачиваться под флагом цепочки революций — только не социалистических, а «национальных».

Любопытно отметить, что после прихода нацистов к власти разрыв между Германией и СССР произошел далеко не автоматически. И не сразу, несмотря на разгром компартии. Впрочем, большевикам это было не впервой. В ходе турецкой революции Мустафа Кемаль Ататюрк компартию в своей стране вообще вырезал, однако его борьба считалась «антиимпериалистической», и Советская Россия продолжала поддерживать с ним дружбу и оказывать помощь.

Правда, Гитлер допускал и откровенно враждебные выпады, в своей речи 2 марта 1933 г. он заявил: «Я ставлю себе срок в 6–8 лет, чтобы совершенно уничтожить марксизм. Тогда армия будет способна вести активную внешнюю политику, и цель экспансии немецкого народа будет достигнута вооруженной рукой. Этой целью будет, вероятно, Восток». Но сразу же после такого выступления он счел нужным смягчить тон. Разъяснить, что он, вроде бы, вовсе не угрожал, а всего лишь уточнил изменившиеся правила игры. В интервью газете «Ангриф» он выразил убеждение, что «ничто не нарушит дружественных отношений, существующих между обеими странами, если только СССР не будет навязывать коммунистических идей германским гражданам или вести коммунистическую пропаганду в Германии. Всякая попытка к этому немедленно сделает невозможным всякое дальнейшее сотрудничество».

И Москва тут же ответила передовицей «Известий»: «Советское правительство, оказавшись в состоянии поддерживать в мире и гармонии торговые отношения с фашистской Италией, будет придерживаться такой же политики и в своих отношениях с фашистской Германией. Оно требует только, чтобы гитлеровское правительство воздержалось от враждебных актов по отношении к русским и к русским учреждениям в Германии». Речь шла о том, что советских сотрудников в Германии, в значительной доле связанных с Коминтерном и привыкших к совершенно открытой деятельности в этой стране, нередко арестовывали заодно с немецкими коммунистами. Иногда в качестве предупреждения, чтобы впредь не наглели, а чаще по личной инициативе наиболее ретивых штурмовиков и полицейских, стремящихся продемонстрировать свою бдительность. Всего было 47 таких арестов — но всех задержанных отпустили с извинениями.

А когда «недоразумения» были улажены, сотрудничество некоторое время еще продолжалось. 10 мая 1933 г. по приглашению Тухачевского в СССР прибыла военно-техническая делегация во главе с начальником вооружений рейхсвера фон Боккельбергом. Ее провезли по стране, показали ЦАГИ, 1-й авиазавод, артиллерийский ремонтный завод в Голутвино, химзавод в Бобриках, Красно-Путиловский завод, полигон и оружейные заводы в Луге, Харьковский тракторный, 29-й моторостроительный завод в Запорожье, орудийный им. Калинина в Москве. На приеме у германского посла Ворошилов говорил о стремлении поддерживать связи между «дружественными армиями», а Тухачевский указывал: «Не забывайте, что нас разделяет наша политика, а не наши чувства, чувства дружбы Красной Армии к рейхсверу. И всегда думайте вот о чем: вы и мы, Германия и СССР, можем диктовать свои условия всему миру, если мы будем вместе».

Военный атташе в Берлине Левичев в докладе Ворошилову от 12 мая 1933 г. сообщал: «Часто просто недоумеваешь, когда слышишь, как фашистский оркестр наигрывает «Все выше и выше», «Мы кузнецы», «Смело, товарищи, в ногу»… Немцы самым последовательным образом стремятся показать всему свету, что никаких серьезных изменений в советско-германских отношениях не произошло… Со стороны рейхсверовцев встречаю самый теплый прием. Не знаю, что они думают, но говорят только о дружбе, о геополитических и исторических основах этой дружбы, а в последнее время уже говорят о том, что, мол, и социально-политические устремления обоих государств все больше будут родниться: «Вы идете к социализму через марксизм и интернационализм, мы тоже идем к социализму, но через национализм»… И поэтому главной основой дружбы, включительно «до союза», считают все тот же тезис — общий враг Польша».

Делались попытки сближения и на партийном уровне. В конце мая почва для этого зондировалась через полпреда в Берлине Александровского — в качестве одного из вариантов предлагалось организовать рабочий визит в Москву Геринга. Среди руководителей НСДАП, как и среди генералитета, также существовало сильное просоветское крыло. Целый ряд гауляйтеров считали союз между двумя странами единственно возможным политическим решением, которое позволило бы Германии возродить свою мощь и избежать опасности со стороны Запада. А уж объединение сил против Польши считалось само собой разумеющимся. Гауляйтер Данцига Раушнинг установил хорошие личные отношения с советским полпредом Калиной, напрямую обращаясь к нему за помощью, когда поляки пытались ущемить немецкие интересы в данном регионе. И советская сторона всегда шла навстречу, оказывая на Варшаву требуемое давление. Гауляйтер Восточной Пруссии Эрих Кох (будущий палач Украины) шел еще дальше — он разработал грандиозный план создания «транснационального трудового государства» путем полного объединения Германии и СССР. Карты такой союзной державы с детальными расчетами всех выгод и проектами внутреннего устройства демонстрировались в его кабинете, представлялись наверх, пропагандировались в партийном окружении. И его план находил очень много сторонников, особенно среди молодых военных и инженерно-технических работников — уж больно все казалось логичным и выигрышным.

В июне 1933 г. германский генштаб провел военно-штабную игру. По ее исходным данным предполагалось, что между Берлином и Москвой заключен тайный союз. СССР начинает войну против Польши. Франция, не знающая о существовании союза, вмешивается на стороне поляков. Но в этот момент Германия занимает позицию вооруженного нейтралитета и неожиданно для Запада объявляет всеобщую мобилизацию (заодно перечеркивая тем самым Версальский договор). В результате Франция и ее союзница Чехословакия оказываются в замешательстве, в связи с новой внезапной угрозой не могут оказать Польше реальную помощь, и она подвергается быстрому разгрому со стороны Красной Армии, а ее разбитые войска вынуждены отступать в Восточную Пруссию, где их интернируют.

А 8 июля на приеме в советском полпредстве военный министр генерал фон Бломберг говорил: «Несмотря на все события последних месяцев, рейхсвер по-прежнему, так же, как и германское правительство, стоит за политическое и военное сотрудничество с СССР». Причем текст его речи был предварительно согласован с Гитлером…

И только к осени советско-германский альянс распался. Способствовали этому несколько факторов. В Москве Гитлера недооценили. Сочли, что его правительство будет таким же кратковременным, как кабинеты Папена или Шлейхера. Аналогичного мнения в то время придерживались многие, в том числе французские и английские эксперты, а писатель Томас Манн известие о приходе к власти нацистов встретил с широкой улыбкой: «Тем лучше, они не продержатся и восьми месяцев». Советская сторона считала, что нацистское правление лишь будет способствовать дальнейшей раскачке Германии — и откроет путь коммунистам. Американский посол в Берлине Додд докладывал в МИД США: «Россия со своей стороны согласна подождать до быстрого падения Гитлера и видит в германском коммунистическом движении преемника его власти».

Подобные прогнозы имели под собой основания. Положение в стране оставалось очень нестабильным. Хотя КПГ была разгромлена, но роль «революционной партии» с успехом перехватило… левое крыло самой НСДАП. Прокоммунистические тенденции в партии были очень сильны. Например, президент Верхней Силезии Брюкнер обрушивался на капиталистов вполне по-ленински, утверждая, что сама жизнь их «есть непрерывная провокация». Один из лидеров нацистской Рабочей федерации Келер проповедовал: «Капитализм присвоил себе исключительное право давать трудящимся работу на условиях, которые сам же и устанавливает. Такое преобладание аморально, его нужно сломать». Председатель нацистской фракции ландтага Пруссии Кубе (будущий палач Белоруссии) требовал экспроприации земли: «Национал-социалистское правительство должно заставить крупных помещиков разделить свои земли и передать большую часть их в распоряжение крестьян». А особенно радикально была настроена огромная армия штурмовиков, насчитывавшая 4,5 миллиона человек. Уж они-то, войдя во вкус буйства, останавливать «революцию» никак не желали, охотно подхватывали все экстремистские лозунги. На чем играл Рем. Самого его коммунистические теории мало интересовали, но он (не без основания) полагал, что его обошли при дележке руководящих постов, рвался к власти и охотно поддерживал оппозицию, приняв на себя роль ее лидера.

Но если позиции Гитлера оставались непрочными, то и фюрер, в свою очередь, считал в это время положение Сталина шатким. В СССР продолжался голод, в городах из-за «затягивания поясов» нарастало недовольство Сталиным, в партии и комсомоле поднималась стихийная оппозиция, а изгнанный Троцкий расписывал в интервью западным газетам, какой поддержкой он пользуется в коммунистических массах и сколько у него в России сторонников. И поскольку нацисты, как и коммунисты, идеализировали свое учение, в Германии возникли даже теории, что в Советском Союзе грядет новая революция, «национальная». В апреле 1933 г. немецкий посол в Москве Дирксен писал Гитлеру: «Большевизм в России не вечен. Процесс развития национального духа, который показывается теперь во всем мире, охватит, в конце концов, и Россию. Большевизм с его нуждой и ошибками сам подготовляет почву для этого». Это донесение было перехвачено советской разведкой и, дойдя до Сталина, сердечному согласию между державами отнюдь не способствовало.