Агитбригада 3

— Да недели полторы назад, — пояснил я.

— Полторы, говоришь, — наморщил лоб дед так, что его кустистые брови совсем сошлись на переносице, и вдруг сказал, — слышь, сынок, а табачку нету у тебя? Или хоть махорочки?

После попадания сюда я понял, что табак и махорка — это была наиглавнейшая валюта среди простого люда. С деньгами в народе было не ахти, а самогон выпивался сразу. Поэтому приучил себя носить одну-две пачки папирос или брикет махры.

— Папиросы есть, дедушка, — протянул я пачку ему.

— А ты выйми мне, — попросил старик, демонстрируя дрожащие узловатые пальцы.

— Да вы всю пачку забирайте, — сказал я, но вынул одну папиросу и протянул старику вместе с пачкой.

— Это всё мне? — оживлённо обрадовался старик и добавил, — а огоньку не будет? А то я пока кресалом выжгу.

— Да уж, — сказал Моня, бросая глубокомысленные взгляды на холодную печь, которую явно не топили очень давно.

— Держите, — я зажёг спичку и дал деду прикурить.

— Красота какая, — аж зажмурился от удовольствия дедок, выпуская клуб ароматного дыма, — я уже давно без курева сижу.

— А вы сами здесь сидите? — спросил я.

— Сам сижу, — кивнул дед.

— А едите что?

— Ем, — согласился старик.

— А что едите? — опять повторил я, — у вас печь холодная. Печь не топите? Как варите еду?

— Зачем варить? Так Варька же приносит, дочка моя, младшая, — дед смачно выпустил струю дыма. — Катерина, старшая, вишь ты, за матроса замуж вышла и в Кронштадт уехала. А Варька тут осталась.

— А как она приносит, если весь двор травой зарос? — не удержался Моня. — По воздуху летает, что ль?

Дед аж дымом закашлялся. Прокашлявшись, ответил:

— Так она с огорода по меже заходит. Ейный дом с моим огородами жеж стыкуется. Так потому она оттудова и приносит. А зачем ей по улице обходит? Далеко же так. А ей и так некогда. Две коровы у неё и яловая тёлка. И ребятишек семеро. Некогда ей.

Звучало вполне логично, поэтому я повторил вопрос:

— Так что, вы говорите, слышали, дедушка?

— А туточки люди приезжали, — степенно, не торопясь, начал дедок, — как вы комсомольцы, только главнее…

— Коммунисты? — уточнил Моня, дедок завис, а Енох сердито шикнул на него.

— Так что там было? — попытался направить мысли старика в конструктивное русло я.

— А, так я ж говорю! — внезапно рассердился старик, — были они, да.

Он опять надолго задумался, а я укоризненно взглянул на Моню.

Тот опять надулся и вышел из избы.

— Вы их видели? — опять спросил я.

— Кого? — удивился дед.

— Людей этих. Городских. Ну, которые главнее, чем комсомольцы, — напомнил я.

— Да кто ж нынче главнее комсомольцев, сынок? — удивился дед и внезапно рассердился, — ты мне тут зубы не заговаривай! Контра! Мы в семнадцатом таких по степям знатно погоняли! Мне лично Дыбенко руку пожал! Так-то!

Дед опять закашлялся. Пока он кашлял, дверь скрипнула и заглянул Моня-Зубатов:

— Генка! — напряженным шепотом сказал он, — выйди на минутку.

— Я занят! — отрезал я, Моня в последнее время совсем от рук отбился.

— Генка! — продолжал настаивать Моня, — иди глянь! Ты должен это срочно увидеть.

Я вздохнул и сказал:

— Дедушка, я сейчас приду. Я на секундочку.

— В нужник? — догадался дед, — он в саду, увидишь.

— Ага. Я сейчас, — я выскочил во двор. После спёртого и затхлого помещения дышалось легко и свободно, ветер и легкая морось только добавляли свежести.

— Показывай, — проворчал я, стараясь надышаться.

— Вот! — Моня ткнул пальцем в балку над дверью сарая, который изначально когда-то выполнял функцию хлева, а потом был понижен до статуса сарая.

Я взглянул и чуть не выругался — на светлой поверхности балки сажей был нанесён тот же знак, что и у шести жертв, и у Тарелкина, на лбу.

— Опять, — сказал Енох. — Свежий.

Я присмотрелся — действительно рисунок был свежий.

— Сегодня или вчера нарисовали, — сказал Моня, тоже присматриваясь.

— Сегодня! — поправил его Енох.

— А почему не вчера? — заспорил Моня.

— Потому что сегодня полдня моросит дождь. Сажу бы частично смыло. А она совсем свежая.

— Вообще-то да, — согласился Моня.

— Интересно, что это означает у них? — удивился я, — Мефодия больше нет, а кто-то всё равно продолжает тут рисовать всё это.

— Холодно! — поёжился Моня, поднимая воротник и пытаясь натянуть рукава на руки, — хочу обратно стать призраком.

— Да ты зажрался, я посмотрю, батенька, — возмутился Енох, — Генка, ты можешь выгнать Моню оттуда и пустить меня?

— Почему это меня выгнать?! — сразу же подскочил Моня, — мне и тут хорошо. А что холодно, так что я сделаю! Ты всё равно не поймешь.

— Тихо вы! — рявкнул я, — устроили тут. А вдруг он или они тут рядом? Наблюдают за нами? Чего вы орете?

— Он первый начал, — мгновенно выкрутился Енох.

— Так, слетай-ка ты вокруг дома, осмотри все сараюшки. И в соседних домах тоже. Есть ли где ещё такие знаки? А мы с Моней вернемся побеседуем с дедом. Жаль, не додумался, надо-то было с собой сахарину для него взять… Да кто ж знал…

Пока я разговаривал с Енохом, Моня, который совсем озяб, вошел в избу. Буквально через секунду раздался его крик:

— Генка!

— Что?! — я ворвался в дом.

— Старик исчез! — растерянно сообщил Моня. — Его нету в доме.

Глава 22

— Он не мог вот так просто взять и исчезнуть! — растерянно сказал Моня, оглядываясь по сторонам.

— Ага, ты раньше мог, я могу, а он — не мог! — ехидно поддел его Енох.

— Вот именно! Раньше и я мог. Сейчас — не могу! — вскричал Моня, — потому что я в живом теле! И старикашка этот тоже живой! Он же не призрак! Значит, он не мог!