Агитбригада

Где-то вдалеке, в деревушке за медленной рекой, прокричал петух. Со стороны складских помещений потянуло живицей и сосновой стружкой — там явно были деревообрабатывающие мастерские.

— Сам виноват, Генка, — вдруг тихо сказал мне Кузька, воровато оглянувшись вокруг, — зачем споришься с ним, когда он трезвый? Вот теперь пожалуй на СТК.

— И что мне будет? — спросил я, так как совершенно не представлял, что такое СТК и что мне там будут делать. Надеюсь, смертная казнь за бросание шланга в этом мире не предусмотрена.

— Да откуда же я знаю? — раздраженно пожал плечами Кузька, — ты главное, когда на перед СТК выйдешь, стой ровно, смотри в глаза Виктору и не спорь. Понял?

Я кивнул.

— Тогда пошли быстрее, — поторопил меня Кузька и мы зашагали по одной из дорожек.

По дороге на СТК встречались люди. Мимо нас прошли две девушки, судя по вполне развитым формам — примерно лет семнадцати, они кивнули моему сопровождающему и посмотрели на меня заинтересованными взглядами. Я улыбнулся им, но ответной реакции не последовало: девушки фыркнули и отвернулись. Они были одеты в одинаково некрасивые мешковатые блузы из какой-то дешевой ткани, и грубоватые юбки ниже колена, которые сильно укорачивали и без того коротковатые ноги. Но, похоже, девушек это совершенно не смущало. Затем нас обогнал какой-то пацан, он был в такой же грубоватой, словно с чужого плеча, блузе, в бесформенных шортах и босой. Следом мы встретили ещё несколько человек и все они были одеты примерно также.

Мы направились прямо к зданию.

— Вытри ноги, — велел мне Кузька и я замешкался, сперва не поняв, чего он от меня хочет. Но затем я увидел перед входом, на крыльце, большую мокрую тряпку.

Я дисциплинированно пошаркал по ней ногами. Кузька, очевидно, удовлетворился, потому что велел:

— Ну сколько можно? Чегой ты возишься!

Я не стал акцентировать внимание на том, что это сам Кузька спровоцировал санитарную остановку и покорно вошел внутрь.

Неожиданно, внутреннее убранство здания оказалось более нарядным, чем снаружи — огромная, покрытая бордовым ковром, мраморная лестница вела на второй этаж. По бокам от лестницы параллельными рядами друг напротив друга стояли по большой напольной вазе с живыми цветами и камышом, по две псевдоантичные гипсовые статуи львов и быков, и по два фикуса в кадках. На выбеленных стенах висели дешевые портреты Карла Маркса, Ленина, Сталина и ещё каких-то деятелей (я их всех не знал даже). От лестницы в стороны отходило два коридора, но что там было дальше, я не развидел.

Мы поднялись наверх и очутились перед двустворчатой, крашенной белой краской, дверью, на которой висела картонажная табличка с лаконичной надписью «зал».

— Стой здесь, — велел мне Кузька, вздохнул и открыл дверь.

По ушам ударил шум от многих голосов. Судя по звонкости, там спорили дети. Дверь захлопнулась и о чем они спорили, я так и не понял.

Я недолго проторчал под дверью, когда она распахнулась и другой пацан, уже не Кузька, строго велел мне:

— Заходи!

Я вошел.

— Иди сразу вон туда, где стол, и стой смирно!

Я окинул взглядом помещение, которое действительно оказалось большим залом (скорее всего, раньше в этом помещении когда-то был бальный зал) и подошел к единственному столу.

В зале, на длинных крашеных диванчиках (или это были такие лавки, но со спинкой), сидели пацаны (девочек было всего трое). В центре, под красным флагом и большим портретом Сталина, стоял накрытый красной скатертью, письменный стол, за которым сидели два пацана постарше и двое взрослых, судя по всему — воспитатели. Все они строго уставились на меня.

— Капустин! — сказал тот пацан, что постарше, на голове его вилась чёлка с пробором, а над губой темнели усики. — Ты опять? Да сколько можно!

Я не знал, что я опять, поэтому промолчал, по совету Кузьки внимательно глядя парню в глаза.

— Что ты натворил? — спросил второй парень, пониже и поплотнее, волосы у него были рыжими, а лицо покрывали веснушки и прыщи.

Так как я не особо понял, что натворил, мне оставалось лишь промолчать. Что я благополучно и сделал.

— Кузька! — не дождавшись от меня ответа, позвал моего сопровождающего парень с усиками.

— Да я не знаю! — подпрыгнул Кузька, — я дежурил, а потом дядька Савелий меня кликнул и велел вот его на СТК отвести. Ну я и отвёл.

— Ну сколько раз тебе можно говорить, Кузька, не дядя Савелий, а Савелий Михайлович. Или товарищ Гук, — попенял парень с усиками. — Что за мещанское у вас воспитание — какие-то дяди, тёти? Пора уже привыкать, что у нас есть только товарищи!

— Извини, Виктор, вырвалось, — покаялся Кузька, у которого от смущения аж уши покраснели.

— И что товарищ Гук сказал?

— Да ничего, — пожал плечами Кузька, — мироедом его назвал. Ругался сильно. И всё вроде.

— Так, Никитин, — повернул голову Виктор к мелкому шкету, который сидел на ступеньке, — быстро ноги в руки и спроси у Михалыча, что Капустин в этот раз натворил!

— Слушаюсь! — пискнул Никитин и выбежал из зала.

В рядах пацанов зашумели.

— Так, тихо! — нахмурился второй парень, — у кого есть что сказать, поднимайте руку и говорите по очереди, как вызову.

Один из мальчишек тотчас же вскинул руку.

— Чуня, говори, — разрешили ему.

Пацан по фамилии (или кличке?) Чуня вскочил и возбуждённо затараторил:

— Этот Капустин ведёт себя как буржуй! Никогда не поможет дежурить, вчера в столовой хлеб раскрошил и не убрал за собой. А когда Наташа сказала убрать, он не послушался, а такую канитель развёл! И у Михалыча он постоянно дрыхнет под навесом, а не работает!

— Ты это видел? — нахмурился Виктор.

— Я сам не видел. А вот Колька видел и Ванька рассказывал.

— Что скажешь, Капустин? — строго взглянул на меня Виктор.

Я опустил глаза, чтобы не рассмеяться — паркет на полу был тщательно отполирован, но одна плашка немного раскололась и забугрилась, видимо сотни провинившихся ног, которые стояли здесь до меня, растоптали её.

— Ты гля, он даже говорить не хочет!

— Вот гад!

— Наглый какой! — раздались возбуждённые и возмущённые голоса пацанов.

Шум нарастал и уже начал приобретать угрожающие нотки. Но тут в зал вернулся Никитин.

— Там это… — попытался отдышаться он, — дядя Савелий говорит, что он трос уронил и верстак сломался.

— Что за верстак? — переспросил рыжий.

— Ну тот… буржуйский который, — пискнул Никитин.

Новость ошеломила присутствующих, так что Никитину даже не стали делать замечание, что он по-мещански неправильно назвал товарища Гука «дядей». Я тоже восхитился выдумкой дяденьки Савелия, видимо, станок у него уже был сломан, и он не нашел ничего лучше, чем обвинить во всём меня. Я помнил, как очнулся в едком дыму, как глюк ковырялся в недрах этого агрегата и матерился, и меня грызли смутные сомнения — вряд ли это Генка его сломал. А, судя по многодневному перегару от «мастера», он вполне мог сам напутать что-то с пьяных глаз.