Агитбригада

— Вот, — жадно пожирая глазами свое сокровище, она нехотя протянула бумажку мне.

Я развернул. Корявым ученическим почерком там было написано:

«… талем визьюне мабэ квацекс атише кваманьдье кванкункен мидиум окидкалкм инже серат карен ту максимус тендорес стейтет ит аспебектус ойюс терибилис серат…».

— Бред какой-то, — покачал головой я.

— Не бред! Не бред! — вспыхнула Танька, — он сказал, что после гадания нужно сразу же четко прочитать эти слова вслух. Ни одно слово или букву пропустить нельзя! И тогда оно исполнится и бабы будут довольны, а слава обо мне, как о сильной пророчице и гадалке, пойдёт по всей губернии.

— И ты читала?

— Читала, — вздохнула Танька.

— Кому читала?

Танька замялась, глаза её воровато блеснули и забегали туда-сюда.

— Татьяна, — решил я дожать аферистку, — говори правду, дело серьёзное. Если они все завтра-послезавтра перемрут, то как думаешь, какая слава о тебе пойдёт по всей губернии? Думаешь, люди не поймут, не сопоставят? И что они потом с тобой сделают, тебе рассказать?

Танька побледнела и прошептала непослушными губами:

— Сперва Дарья Когутиха приходила, потом Матрёна, ну, которая сноха Федьки Кота, и ещё Катька с Козьего хутора. Завтра должна ещё Верка прийти.

— Понятно, — кивнул я. — В общем так, бумагу эту я у тебя забираю. И не кривись! Ты меня благодарить должна! И пойду погляжу, живы ли Матрёна и Катька. А то Дарья чуть не умерла от проклятия.

Танька испуганно икнула. Руки её ходили ходуном.

— А ты прекращай чернокнижие это! — строго велел я, — и Лазарю, если он тебя найдёт, скажешь, что сослепу листок в печи на растопку сожгла. Поняла?

— Поняла, — мелко-мелко закивала Танька и кинулась мне целовать руки.

— Стой! — отстранился я, — не для тебя это делаю. Людей жалко. Ведь проклятие это, когда убьет баб, на которых ты его напустила, дальше пойдёт по селу гулять. А когда убьет всех — к тебе обратно вернется.

Танька ойкнула и закрыла лицо руками.

— Ты понимаешь, что ты чуть душу свою не погубила? — нанёс контрольный я. — Проклятие из тебя душу бы выпило и только одна оболочка останется. Ты этого хочешь? Чтобы после смерти сразу в ад на веки вечные?

Плечи Таньки затряслись в рыданиях.

Я не запугивал её, она дура хоть и неграмотная, но очень амбициозная, сейчас ещё что-то придумает. Где гарантия, что Лазарь ей ещё какой-то листок не даст? Или не дал? А так я её хоть припугнул хорошенечко и теперь она сто раз подумает, прежде чем в это всё опять ввязываться. А то, что Лазарь её так не оставит, я был уверен на все сто.

Я посмотрел на съежившуюся Таньку, и тихо вышел из дома, прихватив с собой злополучный листок, который я сунул за манжет рукава куртки (надо-таки будет в городе купить себе нормальную одежду, в школе хоть и выдают, но она ужасная и неудобная).

Мда. Кто бы подумал, что тут такое творится, в этой милой сельской глуши.

И откуда эти слова переписаны? Неужели из книги, которую я стянул у Лазаря? Это что же, получается, что слова такую силу имеют?

Хотя, чему я удивляюсь, если святая молитва способна души изгонять, то почему где-то не может существовать антимолитва, которая, наоборот, эти злые души притягивает? В общем, с этим мне ещё предстоит разобраться.

Насколько я понимаю, то Козий хутор находился совсем рядом, через лес от Краснобунтарского, и в противоположном направлении от Ольховки. В лесу была пробита широкая просека и селяне бесконечно мотались туда-сюда, потому что в Козьем была мельница.

Время ещё было не очень позднее, так что я направился на хутор. Искать Катьку. Матрёна жила в Краснобунтарском, это рядом, так что её я оставил напоследок.

Хуторок Козий был уютным и небольшим, всего домиков на шесть. К моему удивлению, хуторок абсолютно никак своему названию не соответствовал — никаких коз я там так и не заметил. Обычная сельская местность, только дворов мало.

Вечерело, но солнце еще не село. Стоял необычайно теплый для осеннего времени вечер. Я с наслаждением вдохнул запах свеженарубленных дров, сдобных пирогов, смешанный с мягким ароматом почему-то ладана.

Неожиданно, но я недавно понял, что запах ладана мне нравится. А запах пирогов — тем более. Хорошо, что перед этим наелся оладушек со шкварками у тетки Дарьи, иначе захлебнулся бы слюной.

По описанию, которое дала мне Танька Хромая, искомая Катька обитала в доме за зелёными воротами. Я осмотрел ворота всех домов Козьего, зелёных было двое. Один двор я сразу отмёл — ворота были старые, облупившиеся, да и сам домишко почти врос в землю. По всей видимости там доживала свой век какая-нибудь одинокая старушка, или, может, старичок. Молодая девка бы такого неопрятного вида не допустила бы — люди засмеют, и кто замуж потом такую «хозяйку» возьмёт, да и невместно по сельским меркам.

Вторые ворота были как раз те, что мне надо — новые, свежевыкрашенные, да ещё и с нарисованными алыми петухами. По моему представлению именно в таком месте должна жить девка на выданье.

Однако, именно там наблюдалась какая-то непонятная суета: из ворот то выходилито входили люди. При этом лица у них были какие-то строгие, замкнутые, что ли. Я вошел во двор вслед за двумя пожилыми женщинами. Они сразу же пошли в дом. И я — за ними. В доме запах ладана значительно усилился. Я вошел в горницу и увидел причину — на покрытом белым полотном столе лежала девушка, руки у нее были сложены на груди, лицо заострилось и вытянулось. Рядом, у затянутого простыней зеркала, сидели заплаканные старушки и женщины. Одна из них негромко читала из небольшой книжицы что-то речитативом.

И всё бы ещё так себе, но на груди мёртвой девушки сидела душа, тёмно-зеленого, почти до черноты, цвета и сыто мерцала.

Не успел.

Я стянул с головы картуз и остановился в нерешительности, не зная, что делать. Тем временем та тётка, что вычитывала, встала, закрыла книжицу, кивнула другой женщине и вышла из горницы в сени. На её плечах сидела душа, которая в последнюю секунду ловко переметнулась с мёртвой девушки на эту.

Поэтому я торопливо вышел вслед за нею.

А здесь мне делать всё равно уже нечего.

Тем временем женщина вышла во двор, постояла немного, словно собираясь с силами и, понурившись, ссутулив плечи, очевидно что душа давила на них, побрела прочь.

Я — следом.

Что примечательно, женщина жила в Краснобунтарском, потому что пошла к лесной просеке. Я — за ней.

Она шла не быстро, так что я догнал её и буквально шел следом.

Что характерно, она не обращала на меня никакого внимания, шла, ссутулившись и что-то невнятно бормотала себе под нос.

Я догнал её и сказал:

— Извините, хочу вас спросить.

Женщина дёрнулась, словно от пощёчины, и посмотрела на меня так, словно видела впервые, хотя я полдороги шел следом, и совершенно не скрывался.

— Что? Что такое? — голосом смертельно уставшего человека спросила она.

— А эта девушка, Катя, отчего она умерла, не знаете?

— Не знаю, — горько вздохнула та и её плечи поникли ещё ниже. — Никто понять не может. Жила себе. Здоровая была, веселая, а потом раз — и всё.

Она опять тяжко вздохнула.