Агнес

— Многовато работы, если только для памяти.

— Но и пирамиды тоже, может быть, и башня «Сеарса»… Ты уже бывал в здешних лесах?

— Нет. Я еще ни разу не выезжал за город.

— Они бескрайние. Все деревья одинаковой высоты. Если сойти с дороги — заблудишься. Пропадешь, и никогда тебя не отыщут.

— Когда-нибудь в любом месте кто-нибудь да появится.

— Девчонкой я была скаутом, — рассказала Агнес. — Мой отец настоял, хотя я все это ненавидела. Как и другие девочки. Однажды мне пришлось поехать с ними в лагерь в Кетскиллс. Мы жили в палатках, сами вырыли яму для туалета. Мы построили веревочный мост, и одна девочка сорвалась и упала, дочь нашего соседа. Я всегда ее ненавидела. Училась она плохо, но руки у нее были умелые, и она часто помогала моему отцу в саду. Он относился к ней так, словно она была его дочерью, и всегда говорил, что хотел бы, чтобы у него была такая девочка. Сначала мы подумали, что с ней ничего не случилось. Ее звали Дженнифер. Но потом, два или три дня спустя, ее просто нашли поутру мертвой в палатке. Это было ужасно. Все кричали, и одной из воспитательниц пришлось пешком идти в ближайшую деревню. Тогда пришли люди с носилками и унесли Дженнифер. А мы поехали назад на автобусе и всю дорогу ревели. Только я не ревела. Я не радовалась ее смерти, но и скорби у меня не было. А еще я была рада, что можно ехать домой. Потом все набросились на меня, словно это я ее убила. Мой отец был хуже всех. До того я ни разу не видела, чтобы он плакал. Я думаю, если бы умерла я, он плакал бы меньше, а может быть, не плакал бы вообще.

7

Я уехал на пять дней в Нью-Йорк, чтобы достать книги, которые я не смог найти в Чикаго. Со времени знакомства с Агнес я вновь стал работать интенсивнее. Одна только мысль, что она где-то рядом, что я встречусь с ней, подгоняла меня. Хотя писал я о вагонах класса люкс, сам я из соображений экономии взял сидячее место во втором классе. Ночной поезд был почти полон, и я радовался, что место рядом со мной осталось незанятым. Но уже на второй остановке, в Саус-Бенде, на него уселась бесформенно толстая женщина. На ней был тонкий пуловер с вышитым Санта-Клаусом, она пахла застарелым потом. Ее колыхавшееся тело перетекало через ручку кресла, разделявшую нас, и сколько я ни вжимался в сиденье, я не мог не прикасаться к ней. Я встал и пошел в буфет, который был далеко, в начале поезда.

Я пил пиво. Медленно темнело. Местность, по которой мы ехали, была какая-то невнятная, неопределенная. Когда пошли леса, я понял, что имела в виду Агнес, когда говорила, что в них можно исчезнуть бесследно. Время от времени мы проезжали мимо домов, стоявших не поодиночке, и все же деревней это назвать было нельзя. И здесь, подумал я, тоже можно исчезнуть, и никто тебя не найдет. Со мной заговорил молодой человек. Сказал, что он массажист и едет к своим родителям в Нью-Йорк. Он рассказывал о своей работе, потом завел речь о магнетизме и ауральной терапии, или что-то в этом духе. Я стоял рядом с ним, смотрел в окно и пытался не слушать его.

Когда он предложил мне свои услуги со скидкой, как знакомому, я ушел обратно в свой вагон. Толстая женщина повернулась на бок и стала занимать еще больше места. Она спала и при этом сопела.

Я перебрался через нее и втиснулся в кресло. В кармашке кресла перед ней торчала книжка «What Good Girls Don't Do» note 3 . Я осторожно вытащил ее и перелистал. В середине я обнаружил схематическое изображение половых органов и две диаграммы, отображающие, согласно подписи, протекание оргазма у мужчины и женщины. Когда я засовывал книгу обратно в кармашек, женщина проснулась. Она улыбнулась мне и сказала:

Note3

«Чего не делают хорошие девочки» (англ.).

— Я еду к своему любимому.

Я кивнул, и она продолжила:

— Мы еще не видели друг друга. Он алжирец. Я познакомилась с ним через бюро знакомств.

— Понятно, — пробормотал я.

— Вам нравится мой пуловер? Правда, я в нем миленькая?

— Оригинальный.

— Мне надо выспаться, чтобы завтра быть красивой и отдохнувшей.

Она захихикала, повернулась на бок и вскоре снова заснула. В какой-то момент наконец заснул и я. Когда я проснулся, начало светать. Поезд ехал вдоль широкой реки. Я пошел в вагон-ресторан и заказал кофе. Вскоре туда пришла и моя соседка.

— Разрешите? — спросила она и села напротив меня. — Правда, поезд гораздо удобнее самолета?

— Да, — произнес я и посмотрел в окно.

— Через шесть часов будем на месте, — продолжала она, — я больше не могу спать от возбуждения. — Она вытащила из сумки фотографию и показала мне. — Вот он. Его зовут Пако.

— Вам надо быть осторожной. Мужчины всякие бывают.

— Мы переписываемся уже несколько месяцев. Он играет на гитаре.

— Вы знаете еще кого-нибудь в Нью-Йорке?

— Я знаю Пако, этого достаточно, — ответила она, произнося его имя с какой-то странной нарочитостью и особым ударением. Она вынула из сумки затертое письмо и протянула его мне через стол: — Читайте.

Я прочитал первые строчки и вернул письмо обратно. Пако что-то писал о фотографии, которую ему прислала его возлюбленная.

— Как вы думаете, он меня любит? — спросила она.

— Все будет хорошо, — ответил я.

Она благодарно улыбнулась и произнесла:

— Мужчина, который пишет такие прекрасные письма, не может быть плохим человеком.

8

В воскресенье утром я вернулся из Нью-Йорка. Я снова ехал ночным поездом и позвонил Агнес прямо с вокзала.

— Ты придешь ко мне? — спросила она. — Мне надо тебе кое-что показать.

Она впервые пригласила меня к себе. Несмотря на точные объяснения, мне понадобилось много времени, чтобы найти улицу. Когда Агнес открыла дверь, у нее были красные от возбуждения щеки. Она сияла, приглашая меня войти.

— Сначала поедим. — сказала она, — я уже почти все приготовила. Садись же.

Пока она возилась на кухне, я оглядел комнату. Было видно, что Агнес постаралась навести уют. В нише на матрасе лежало несколько плюшевых зверей, а у окна стоял большой письменный стол с компьютером. Круглый обеденный стол посреди комнаты был накрыт и украшен цветами и свечами. На полке старого, замурованного камина стояли семейные фотографии и снимок Агнес в мантии, сделанный, должно быть, во время выпускных торжеств в университете. На снимке она смотрела прямо в камеру, и, хотя она улыбалась, выражение лица у нее было отсутствующим и непроницаемым.

— Тогда у тебя еще были длинные волосы, — крикнул я ей в кухню.

Агнес заглянула в комнату:

— На выпускном вечере? Это снимал мой отец. Я была пьяна.

— По виду не скажешь.

— Я не очень умелая хозяйка. Придется подождать еще минутку. Посмотри что-нибудь в комнате.

Она снова исчезла на кухне. Я подошел к окну. Оно было чуть приоткрыто. Середина дня. Моросил дождь. Улица была пустынна. Я оглянулся. Повсюду стояли комнатные цветы, и все равно квартира была словно нежилой, будто в ней годами никто не бывал. Только теперь я заметил, что у Агнес почти не было книг. Кроме специальной литературы и компьютерных справочников, которые аккуратно стояли на низком стеллаже, я заметил только поэтическую антологию Нортона.

На стенах висели репродукции, горный пейзаж Людвига Кирхнера и отвратительный театральный плакат.

— Убийца, кумир женщин, — сказала Агнес, вышедшая из кухни с блюдом. Она произнесла это по-немецки, и было странно слышать ее говорящей на моем языке. Голос ее звучал не так, как обычно, грубее и старше. — Это плакат Оскара Кокошки, — добавила она, снова по-английски.

— Ты знаешь, что это значит? — спросил я.

Агнес кивнула:

— Я знаю, что значат слова, но не уверена насчет смысла.

— Я тоже не очень.

— Там я познакомилась с Гербертом, — сказала Агнес и показала на фотографию, — на выпускном празднике. Это было три года назад. Он работал в фирме готовой еды.

— Он официант? — спросил я.

— Актер, — ответила Агнес. — Мои родители специально приехали из Флориды. Они могли бы переночевать у меня, но отец настоял на том, чтобы пойти в отель. Он не хотел причинять мне беспокойства, как сказала мать. Она всегда за него заступалась. Когда он заметил, что Герберт со мной флиртует, он пришел в ярость. Он вел себя как идиот, всем был недоволен, а когда они уходили, требовал, чтобы я непременно уехала вместе с ними. К тому времени я уже порядком опьянела и устала и была не прочь поехать домой. Но он за вечер до того разозлил меня, что я осталась только ему назло, да еще громко спросила при нем Герберта, будет ли он со мной танцевать после ужина. На вечере играл оркестр, но мне пришлось довольно долго ждать, пока Герберт закончит свою работу. Отец устроил мне сцену и назвал меня беспутной. Можешь себе это представить? А мать даже заплакала, когда они наконец собрались уходить.