Агни Парфене
Шрифт:
Она, кажется, не сразу его узнала — и ему стало обидно, что она не запомнила его. Он — запомнил, он думал о ней, а она... Впрочем, глупо ведь, укорил он себя. Разве он вправе требовать от другого человека, чтобы тот был таким же романтично настроенным идиотом? Мало ли ей за день встречается людей!
Таких же, как он. И кто ему вообще сказал, что ей не о ком думать, кроме случайно встреченного пару раз Саши Канатопова, который просто мелькнул в череде других лиц — и растаял?
— Сашка! — обрадовалась Марина, увидев его. — Я за тебя волновалась... Где
Девушка с лицом ангела слегка нахмурилась, подошла к своему столику, посмотрела — и он понял, что она потрясена, просто не хочет показать виду. Она стояла, глядя на образ, и смотрела так, как будто видит чудо. А он продолжал вести себя глупо, по-детски — разговаривал с Мариной, делая вид, что совершенно не замечает этой девушки, не видит ее, как будто — ее вообще нет.
Но даже когда он не смотрел на нее совсем — он продолжал ее видеть там, внутри себя, и даже осмеливался там улыбаться ей.
Повторял ее имя — такое странное и такое милое — Гликерия... Оно ей удивительно подходило. Она и не могла бы носить другое имя.
И от того, что мысли продолжали кружиться вокруг нее, было сладко и — страшно немного, как будто что-то очень важное в этот миг совершалось, а он, Саша, мог это пропустить мимо, погубить — и кто-то напоминал ему, что это третья встреча, больше может не быть, может не быть, Господь может не дать им еще шанса.
В твоих словах, в твоих вопросах
К живому сердцу мы идем...[12]
Это не он, это там, внутри него — кто-то смотрел с нежностью на то, как она задумчиво накручивает на палец выбившуюся прядь золотистых волос, и — немного наклоняется, пытаясь понять, как у него получилось добиться такого живого взгляда, смотрит с прищуром, а ему хочется, чтобы она обернулась и вот так, внимательно посмотрела на него — и она оборачивается... Она смотрит удивленно, и ее губы что-то шепчут едва слышно.
Все, что говорит Марина, доносится издалека, гораздо яснее ему слышится то, что шепчут ее губы: «Как странно, как все странно», и ему начинает казаться, что это — он сам думает, как все странно и как — хорошо. Странное состояние. Ощущение того, что ты на границе двух совершенно разных миров.
— Сашка, я сама Димку найти сегодня не могу, и он тебя, кстати, все спрашивал, а сейчас — мне надо бежать, я вон Лике даже оставила для него сверток... Тебе как, можно теперь звонить? Ты не уедешь?
— Нет. — Он вернулся. Он даже позволил Марине чмокнуть себя в щеку.
— Ну и славно, я тебе вечерком позвоню...
А девушка с чудесным именем все стояла, прижимая к груди какой-то сверток, и — смотрела на икону.
А потом она побледнела. Она пошатнулась, еще сильнее прижимая к себе сверток, и наверняка бы упала, не подхвати он ее.
Ему показалось, что она без сознания — губы ее шевелились, и он пытался понять, что она говорит, потом — очень осторожно
вынул из ее рук сверток, достаточно тяжелый, положил — она встрепенулась, распахнула глаза, и он подумал — кажется, очнулась...— Спасибо, — прошептала она. — Вам не везет. Вы... наверное, теперь будете думать, что я немного... не в себе. И что я нездорова.
Он рассмеялся:
— Вовсе нет. Вот что вам явно надо побольше гулять и бывать на свежем воздухе — это да.
— Да она же не слушается, — вступила в разговор Людмила.
Она смотрела на Лику как-то напряженно, с оттенком удивления и странного неодобрения.
Странно смотрела — точно не она. Он знал Людмилу давно — так давно, что все ее тайные движения души, казалось, мог угадывать, и — никогда еще не видел вот такой тяжести, холода, враждебности в глазах — ни к кому.
И в комнате стало словно темнее, сумрачнее, он невольно, неосознанно встал между ними, закрыл Лику от этого взгляда, как будто — взгляд мог убить...
И Людмила точно очнулась. Вернулась к себе прежней — улыбнулась, пробормотала:
— Нам всем надо бывать на свежем воздухе. Как можно чаще.
Девочка. Маленькая девочка, она идет по деревенской улице — вдруг останавливается, задирает высоко голову, смотрит в небо — и неожиданно улыбается, так широко, так радостно, что Лика хочет улыбнуться в ответ. Но — она не может. Что-то не так.
Нет, это самая обычная улица. Самая обычная. Где-то мычит корова. Лает собака. По дорожке с важной и торжественной неспешностью шествуют гуси. Девочка очень славная — у нее живые, любопытные глаза и милое лицо. Ей не больше семи лет.
Она идет дальше, вдруг останавливается, присаживается на корточки — наклоняется и — звонко смеется. Она увидела маленького лягушонка. Наблюдает за ним с интересом, но — наверное, он испугался, она встает, смотрит в сторону небольшого, заросшего пруда...
И — идет дальше. Чем она ближе подходит к дому — тем Лике тяжелее дышать. Теперь она видит — за девочкой движется тень. И эта тень растет, чем ближе девочка к дому — тем больше тень, теперь Лике начинает казаться, что она — вокруг, эта чертова тень, и дышать так тяжело, как будто в легких — дым, она хочет вырваться, а тень словно заполняет все окружающее Лику пространство — она повсюду, она везде, еще одно мгновение — и она будет в самой Лике.
А еще она слышала шепот, тихий, вкрадчивый, едва слышный, но проникающий в сознание: «Он в тебе, в тебе, в тебе — бес, в тебе тень, в тебе...»
В какой-то момент это прекратилось. Внезапно — так же, как и появилось. Дыхание стало снова свободным. Она даже не успела понять — что это было.
Когда она положила Маринин сверток на стол? Или — когда он загородил ее?
И шепот она слышала — отголоском, все еще держала его краешком сознания. «Он в тебе».
Она подняла глаза. Людмила смотрела на нее с сочувствием, и ей отчего-то это сочувствие было неприятным.
Она схватилась за Сашину руку — он не убрал ее, даже сжал осторожно ее пальчики.