Агонизирующая столица. Как Петербург противостоял семи страшнейшим эпидемиям холеры
Шрифт:
Тело Марии Шимановской было погребено на кладбище «близ Тентелевой Удельного ведомства деревни».
В те дни, впрочем, холера уже явно шла на спад, пусть и неохотно, о чем говорит и статистика:
8 июля – 196 заболевших и 117 умерших;
9 июля – 190 заболевших и 119 умерших;
10 июля – 174 заболевших и 95 умерших;
11 июля – 140 заболевших и 94 умерших;
12 июля – 104 заболевших и 60 умерших;
13 июля – 108 заболевших и 60 умерших;
14 июля – 99 заболевших и 108 умерших;
15 июля – 88 заболевших и 54 умерших.
Постепенно оптимизм возвращался к горожанам. В том числе и к тем, кто оставался в городе все эти холерные дни и недели. Адриан Моисеевич Грибовский записывал 12 июля: «Холера начала уменьшаться, да и народу вышло из города очень много, по молве от 30 до 100 т. человек. Отдаленные улицы совсем
Между тем Александр Сергеевич Пушкин сообщал Прасковье Александровне Осиповой из Царского Села в Тригорское 29 июля: «Холеры бояться уж нечего. В Петербурге она скоро прекратится». Графиня Дарья Федоровна Фикельмон в тот же день записывала в своем дневнике: «Сейчас дышится легче, эпидемия быстро идет на спад и, надеюсь, скоро прекратится. Город почернел от траурных одежд, и по ним можно судить о количестве ее жертв… Что касается нас, мы очень счастливы, ибо из наших никто не заболел. Но Господи, какое это было время! Ежедневно узнавать о смерти кого-нибудь из тех, кого еще совсем недавно видел совершенно здоровым, постоянно трепетать за всех, кого любишь! Должна признаться, что мое сердце моментами впадало в агонию, когда я начинала думать о той ужасной опасности, в которой находятся здесь все сокровища моей жизни».
Днем позже и Александр Васильевич Никитенко записал в дневнике элегическое: «Давно уже не писал я ничего в моем дневнике. Между тем холера почти прошла. Меня судьба пощадила – для чего? Я об этом так же мало знаю, как мало размышляла она, выдергивая наудачу имена тех, которым надлежало погибнуть».
Но все еще продолжала выдергивать. Знаменитый живописец-декоратор, создатель Павловского парка и множества интерьеров Пьетро Гонзаго умер от холеры 25 июля (последний покой он нашел на холерном участке близ Волковского кладбища). 30 июля – дата смерти выдающегося океанографа, первого русского писателя-мариниста, адмирала Гаврилы Андреевича Сарычева. Он обошел невредимым множество морей, участвовал в Русско-турецкой войне, но от холеры не спасся. Погребен был на Куликовом поле, на Выборгской стороне.
В тот же день, 30 июля, общее число заболевших холерой составило в столице 21 человек, умерших – 15 человек. Сутками позже соотношение было существенно ниже: 19/9.
Тем временем «Северная пчела» также включилась в общее дело возвращения к нормальной жизни. Статистику заболеваний и смертей печатать не перестала, но 31 июля опубликовала обширное «Письмо в Кострому» за подписью Ю., где в фельетонном стиле поведала о том, «что ныне наиболее занимает жителей С.-Петербурга». Общая тональность текста: холера практически миновала, время страха прошло.
«Ты знаешь по газетам, что и мы не избежали холеры. Появление ее в С.-Петербурге распространило великий страх во всех классах жителей, и в низших, и в высших, что мне кажется весьма естественным: так жаль расставаться с жизнью, особенно имея средства наслаждаться ее удовольствиями и всеми благами земли! Все достаточные люди спешили запастись разными предохранительными средствами, брали все предписанные предосторожности, и некоторые доводили это до чрезмерности, и тем, я думаю, более вредили себе, ибо без защиты предавались страху, и совершенно упадали духом, между тем, как и Врачи предписывают осторожность, но вместе с тем и бодрость, спокойный дух, изгнание уныния. Простой народ, не имея достаточного понятия об угрожавшей ему опасности – мало заботился и о предохранительных средствах: из среды его холера похитила наибольшее число жертв своих. В среднем и высшем сословии умирали вообще от собственной неосторожности, или даже от небрежения к советам и предписаниям врачей. Благодаря Бога, мы отдыхаем: ведомости о холере составляют ныне в газетах самую занимательную статью – дело идет о жизни! – читаются с жадностью, и теперь уже удовлетворяют и человеколюбивых, и себялюбивых читателей. Число вновь заболевающих и умирающих весьма уменьшается, между тем, как число выздоравливающих увеличивается: это должно приписать как усердию врачей, которые в полтора месяца приобрели уже и навык, и опытность, и благодетельным мерам Правительства, равно и тому, что во всех сословиях уже распространились понятия о болезни и о средствах к предохранению себя от оной. Мы можем надеяться, что, по благости Божьей, вскоре будем избавлены от сего ужасного бича. И нравственное действие болезни ослабело. По пословице: у страха глаза велики, вначале весьма многие бежали от холеры, спасались на дачи, где запирались почти герметически, и город заметно опустел; встречались лица печальные, мрачные; ходя по улицам, почти
все нюхали уксус, затыкали себе рот и нос платком. Прошел месяц со времени появления холеры, действие болезни и страх уменьшились, и город оживает; физиономии на улицах веселые; вместо платков, намоченных уксусом, владычица мода дала щеголям в руки красивые тросточки из черного дерева, в набалдашниках коих скрыты губки, напитанные спасительною влагою: utile dulci! Конечно, много встречаешь людей в траурной одежде, постигнутых жестокою судьбою, оплакивающих родных и друзей, которые пали жертвою примирения с Провидением, наславшим нам в гневе своем сию кару; но не в конец прогневался на нас Господь, и милует кающихся грешников. Будем нести крест с покорностью; за спасение принесем Всеблагому Творцу бескровную жертву благодарения, и в умилении сердец возшлем к престолу его усердные мольбы за падших братий наших».Переменилась и погода, о чем та же газета не преминула поведать во всех красках: «Мы долго жили здесь в Лондонской атмосфере: в разных сторонах вкруг города горели леса, и дым стлался густыми слоями над Петербургом, так, что по вечерам солнце теряло блеск, и казалось раскаленным ядром. Вообще жаловались на засуху: давно уже не было дождей. Может быть, это сухое время благоприятствует прекращению эпидемии, которая более распространяется при сырости; может быть, и пожары лесов полезны, очищая воздух, как говорили некоторые Врачи. За неделю только дождь только несколько освежил воздух, напоил жаждущую землю и, вероятно, залил лесные пожары; атмосфера очистилась, к чему способствовала и небольшая гроза, а теперь холод совсем не Июльский».
В общем, почти уже попрощалась «Северная пчела» с опустошительной напастью, выразив при этом надежду в скором будущем окончательно избавиться «от сего ужасного бича». Надежда надеждой, а общее положение дел в августовском и сентябрьском Петербурге лучше всего характеризуют слова из дневника Адриана Моисеевича Грибовского от 15 сентября: «Холера понемногу продолжается».
«Холерный хвост»: так потом назовут медики это явление, когда после резкого всплеска болезни еще долгое время тянется заболеваемость – не особо высокая, но и самая не низкая. Так что спешил К.Я. Булгаков, когда 10 августа писал брату в Москву: «Говорят, что 15-го будет молебен благодарственный об окончании холеры, которой бы, может быть, и теперь более не было у нас, если бы не яблоки, на которые народ, как обыкновенно после Спаса, кинулся, отчего эти дни более было больных и умерших».
Яблоки тут были ни при чем.
И продолжались смерти. 31 августа холера унесла жизнь выдающегося архитектора Адама Адамовича Менеласа, много работавшего в парках Царского Села и не успевшего завершить отделку Арсенала. В тот же день не стало одного из ближайших сотрудников лейб-медика Виллие, военного врача Семена Матвеевича Сушинского. 25 сентября от холеры умер действительный статский советник Осип Осипович Реман – тот самый, что обращался еще не так давно к «господам врачам в С.-Петербурге», побуждая их обмениваться опытом борьбы с эпидемией (похоронен он был на холерном участке близ Волковского кладбища).
Ровно в промежутке – оптимистическое письмо Пушкина Прасковье Осиповой от 11 сентября из Царского Села: «Холера закончила свои опустошения в Петербурге». И ответ из Тригорского – весьма примечательный: «Холера обошла, как по плану, всю губернию, – города, как и деревни, – но произвела опустошения менее чем в других местах. Но поистине замечательно, что она не показывалась в Великих Луках и в Новоржеве, пока не привез ли тело Великого Кн. Конст., а затем разразилась там жестоко. Никто не был болен в свите Великого Князя, и, однако же, через 24 часа после того как они покинули дом Д.Н. Филозофова, заболело, по крайней мере, человек 70, и так всюду после их проезда. В подтверждение этого нашего наблюдения, я только что получила письмо от моей племянницы Бегичевой, которая нас уведомляет, что за последнее время болезнь опять усилилась в Петербурге, ежедневно заболевают 26 и более человек, и я предполагаю, что та же причина производит то же самое действие, и так как размеры Петерб. больше, чем все другие места, где проезжало тело В.К., – болезнь продолжится там дольше».
Вот и еще одну причину эпидемии сыскали современники: тело великого князя Константина Павловича, умершего также от холеры.
А 7 ноября 1831 года петербуржцы, наконец, прочитали в «Северной пчеле» объявление, датированное предыдущим днем: «С чувством искреннего удовольствия и благоговейной признательности к Всеблагому Провидению, извещаем читателей наших о совершенном прекращении холеры в здешней столице. От 4-го Ноября осталось больных двое; 5-го заболел один; из сих троих больных двое выздоровели и один умер, а к нынешнему 6-му числу не осталось ни одного больного и никто не заболел. Слава и благодарение Всевышнему! С 14-го Июня по 5-е Ноября в С.-Петербурге всего заболело 9245 чел., из оного числа умерло 4757».