Ах, прица-тройка, перестройка! (фрагмент)

– Да все они... сталинисты!

– А при чем здесь Сталин?

– Да при том! Ты что, газет не читаешь?

– Читаю. Иногда... Честно говоря, надоели эти разоблачения...

– То ли еще будет, - заметил я.

Окна деревянного дома, где мы жили, горели радостным приятным светом, внушая приятные мысли о скором покое. Откуда-то доносились аппетитные запахи - очевидно, Лукошкин снова решил продемонстрировать нам свои кулинарные способности. Лукошкин - это преподаватель филфака, наш непосредственный начальник, а по совместительству повар. Из соседнего клуба доносились бойкие песни - это веселилась деревенская молодежь. Из дверей дома вышел обнаженный по пояс Герка Михальский и пошел умываться.

– А что ты еще сейчас пишешь, кроме "Дневника"?
– поинтересовался я у Лены.

– Я об этом никому не говорю, - тихо сказала Лена.
– Но тебе, в порядке исключения, могу... Только ты никому, ладно?

– Ладно...

– Когда на меня находит вдохновение и есть свободная минута - я говорю сейчас вообще, а не конкретно об этой деревне, - я записываю все, что приходит мне в голову. Чаще всего это бывают стихи...

– Да ну!
– я от удивления даже присвистнул.
– Ты пишешь стихи?

– Пишу. Ну и что?
– скромно пожала плечами Лена.
– Кстати, в отличие от моих рассказов стихи уже публиковались. Правда, только в районной газете...

– Уже в районной?
– опешил я.
– Ну, ты, Ленка, даешь...

Я чувствовал, что начинаю восхищаться Леной Зверевой - этой невзрачной, некрасивой, совсем не похожей на романтика девушкой. Трудно было поверить, что она может писать стихи, которые уже публикуют в газетах. Лену уже можно назвать писательницей... А я? Я еще нигде не публиковался. Если не считать моей заметки об охране памятников архитектуры, которая как-то промелькнула в областной молодежной газете. За нее я получил свой первый законный гонорар аж в семь рублей! Но заметка все-таки именно промелькнула. Ее напечатали, кто-то прочитал - и все забыли. Словно ничего и не было... А стихи - категория более вечная, чем какая-то статья, пусть даже об охране исторических памятников. В стихах отражается душа самого автора. Только в стихах человек раскрывается во всей своей полноте...

– Ты мне дашь почитать свои стихи?
– спросил я.

– Не знаю... Вообще-то я никому не даю своих стихов, пока их не напечатают. Но тебе могу дать в виде исключения... как собрату по несчастью, - Лена усмехнулась.
– А ты потом мне дашь почитать свое.

Хорошо?

– Хорошо...

Мы разговаривали, стоя на крыльце. Из дверей вышли Таня Кедрина, Лена Корнилова и Сульфия Сафарова. У каждой в руках - полотенце, зубная щетка и коробка с мылом.

– О чем секретничаете?
– спросила у меня Таня, останавливаясь рядом.

– Да так, знаешь ли, - развел я руками, - семейные дела...

– Вижу, что семейные, - ответила Таня.
– Смотри у меня, изменник коварный!..

– Почему изменник?
– наигранно возмутился я.
– Разве я виноват, что вас двадцать шесть штук, а нас всего четверо? То есть на одну штуку мужского пола приходится шесть штук женского пола. Гарем можно открывать!

– Я тебе дам гарем!
– шутливо прикрикнула на меня Таня.
– Развратник...

– Ну вот, уже оскорбляют, - сказал я поникшим тоном.
– Что за народ...

– Ладно, не расстраивайся, - снисходительно ответила Таня.
– Я тебя на первый раз прощаю...

– А на второй?

– А на второй мы еще посмотрим.

– Кто это мы?

– Я, Корнилова и Сафарова.

– Трое на одного? Так не честно!

– Честно, честно, Андрюшенька, - подала голос Леночка Корнилова, и девчонки побежали умываться. Навстречу им попался Михальский, который окатил их холодной водой. Визгу было на всю деревню... Местные, наверное, подумали, что кого-то режут. Или насилуют...

– Скоро меня здесь растерзают на сувениры, - сказал я Зверевой.

– Не должны, - улыбнулась Лена.

– Общественность в моем лице не допустит, чтобы безвинно погиб в расцвете творческих лет будущий лауреат Нобелевской премии в области литературы... Чем черт не шутит?
– заметила она с добродушной усмешкой.

– Слушай, давай этот вопрос обсудим чуть позже, - сказал я.
– Из окна несутся такие аппетитные запахи, что я сейчас буду умирать с голода...

– И то правда, - согласилась Лена, и мы пошли в дом.

5.

Закончилось утомительное, но увлекательное действо под названием "комсомольское собрание", и мы покидали здание филологического факультета, чтобы назавтра прийти сюда снова - "грызть гранит науки".

Оказалось, пока мы заседали, наступила самая настоящая зима.

Всего четыре часа назад лениво светило слабое ноябрьское солнце, небо было ясное, почти безоблачное, а электронный термометр в центре города на старинной колокольне, в обиходе именуемой Башней, показывал пять градусов тепла.

Сейчас же темное небо было сплошь затянуто серой пеленой облаков, дул колючий, пронизывающий ветер, и мела самая настоящая метель! Температура была явно ниже нуля, так как земля была сплошь покрыта белым ковром снега.

И даже ветви деревьев прогнулись от тяжести белых пушистых шапок. Тускло светили засиженные белыми мухами уличные фонари.

Зима! Самая настоящая зима в середине ноября!

Конечно, первый снег скоро - возможно, даже завтра - растает, и снова вернется на какое-то время слякотная осень. Природе, как и человеку, тоже свойственна излишняя торопливость. Однако это не всегда грозит такими же катастрофическими последствиями, хотя порой и доставляет человеку массу неприятных хлопот.

Но почему всегда, когда в сумрачном и промозглом осеннем небе начинается танец первых снежинок, и когда, проснувшись ранним утром, ты вскакиваешь с постели, предчувствуя начало чего-то нового, необычного, подбегаешь к окну и видишь знакомый с детства двор, укрытый белым покрывалом, отчего тебя охватывает чувство ничем не объяснимого восторга, отчего тебе хочется бегать, прыгать, кувыркаться через голову, словно ты снова стал двенадцатилетним ребенком? Такое чувство было у меня в детстве при виде первого снега, так со мной иногда бывает и сейчас, хотя мне давно уже стукнуло девятнадцать лет, и я совсем не ребенок, и я уже не могу, как прежде, бегать по высоким сугробам. Но хочется, очень хочется вернуться в детство, хочется радоваться первому снегу... Наверное, подобное чувство след генетической памяти предков. Памяти о тех доисторических временах, о которых вы не найдете упоминания в самых древних летописях, когда предки славян устраивали языческие празднества, наполненные искренним весельем и радостным смехом, когда даже бородатые воины на короткое время возвращались в детство. Быть может, древние славянские племена поклонялись первому снегу, обожествляя матушку-зиму, и это трепетное отношение к первому снегу передалось мне. И другим русским людям: недаром никто в мире больше так не любит зиму, как любит ее русский народ...

Зверева и Хрусталева, вышедшие из здания факультета следом за мной, недоуменно остановились на самом пороге.

– Что это еще за новости?
– недовольно пробурчала Лена Зверева. Вероятно, генетическая память о прошлых временах была в ней недостаточно сильна.

– Не видишь - зима!
– радостно сказал я.

– Вижу, что зима, - тяжело вздохнула Лена, наклоняясь к земле, чтобы скатать снежный комок.
– Вот зимы мне сейчас для полного счастья как раз и не хватало. Завтра все это великолепие растает и я буду добираться до трамвайной остановки вплавь.