Ахейский цикл (сборник)
Шрифт:
Гнев богов, незамедлительно покаравших убийцу, был слишком уж своевременным. Особенно учитывая, что прошлой осенью наши береговые стражи взяли чужака. Вернее, приплыв на лодке с Дулихия, он сам сдался первым встречным. Признания лились из него бурной рекой: да, подкуплен, явился с целью тайно сгубить Одиссея Лаэртида, а если удастся, и его благородного отца. Был вынужден согласиться на презренное дело, иначе пострадала бы семья. Но по здравом размышлении… предаю себя в руки… на коленях!.. да, заказчики — басилей Навплий и его сын Паламед.
Спустя неделю подсыл внезапно умер в мучениях. Якобы от заворота кишок. «Отравлен, — бросила Эвриклея, мельком оглядев труп. — „Сизифово зелье“: отсрочка
Что ж, мы прикусили языки.
Мир, дружба… для перевозки рабов требуется два десятка «быков»? — пожалуйста, любезный родич!.. по прежним расценкам? — сколько угодно! Как будем считать вес таланта? по баб-ильски? по-эгински? по-эвбей-ски — хотя на хитроумной Эвбее с недавних пор талант на треть легче эгинского…
А-а, по рукам!
Что за счеты между родней?!
…он выхватил моего сына из колыбели… Я люблю тебя, Паламед Навплид. Я действительно люблю тебя. Я умею только любить. Просто тебе неизвестно, какой может быть настоящая любовь.
Впереди показались мостки причала. «Падай! — за спиной и чуть справа орала ребятня. — Падай, ты убит!» Одиссей слез с конька и повел его под уздцы, приноравливаясь к движению Алкимовой тележки. Иногда рыжий жалел о наивном юноше, который два года назад сбежал на войну. В нынешние шестнадцать с четвертью тот юноша казался итакийскому наследнику идеалом чистоты.
…я-девятнадцатилетний тихо смеюсь на ночной террасе. Зеленая звезда, посмейся и ты, прежде чем упасть за утесы.
Падай!.. ты убита.
Церемонию «приятия под длань» Одиссей видел. И не раз.
Но проводить ее самому…
Кормчий Ламах, прозванный Тритоном, пришел с тремя кекрифалейскими кораблями и привел с собой полторы сотни людей. Говорят, славный кормчий. И люди у Ламаха-Тритона — вылитые пастухи. Доподлинные, просоленные насквозь. Разве что без серег, но это дело поправимое. Жаль, басилей Лаэрт никак не мог принять кормчего лично. Нездоровилось басилею. Ясное дело: если неделю питаться почти исключительно вином из дворцовых погребов! зато — в несусветных количествах!
А поди к нему сунься — самому не поздоровится!..
Кормчему лишнего сообщать не стали. Переговоры с обсуждением условий и «сохранением лица» от имени хозяев провели Одиссей и дамат Алким. Ментор в это время был занят своим первым самостоятельным поручением: планами верфей на берегу Пагасейского залива, самой природой обустроенного для содержания большого флота.
Оставалось последнее: ритуал.
Тут дамат Алким ничем помочь не в силах: по праву и обязанности наследника… Рыжий прекрасно понимал: «приятие» — не просто церемония, не просто установленный (кстати, кем? когда?!) порядок. Ибо после него, казалось, сама Ананка-Неотвратимость становилась благосклонней к «принятым под длань» кораблям. Словно и впрямь незримая рука простиралась над мореходами, прикрывая от взглядов Кер-Обидчиц [134] , злокозненных дочерей Ночи. У кормчих обострялось чутье: на попутный или встречный ветер, на близость бури, удачу или неудачу в предстоящем плаванье.
134
Керы — Беды, даймоны зла.
Да и с «пенным братством» отношения сразу становились
куда теплее.Конечно, любой дар имеет цену. Посему далеко не все моряки спешили под гостеприимную длань Лаэрта-Пирата; да не всех еще и брал под свою опеку переборчивый басилей
…Бывали моменты, когда отец казался мне богом. Божеством своего личного Номоса, простирающегося далеко за пределы Итаки, включающего в себя сотни людей с серьгой-каплей в левом ухе. И внутри этого Мироздания могущество отца ужасало. Бог в мире? спрут в море?! Думалось: лучше бы он был героем! лучше и понятнее! Потом видение откатывалось волной прибоя, оставляя лишь соль на губах и боль в висках.
Так ли уж сильно ошибался я?..
Кормчий ждал. Как и положено, на носовой полупалубе, преклонив колени (не перед отцом — перед ним, Одиссеем!); ждала на корме примолкшая команда.
А рыжий все никак не мог решиться.
Наследник? ну и что?! Ведь это должен делать отец! Это под Лаэртову длань переходит кормчий Ламах со своими кекрифалейцами. Вдруг ритуал в Одиссеевом исполнении окажется пустышкой? ветром в руках? ушами от мертвого осла?! — сколько ни пыжься, ни надувай щеки…
Слова — ерунда… слова он помнил. Чайка сорвалась вниз, ухватив на лету кусок лепешки, брошенный с причала кем-то из зевак; и вдруг все стало просто.
Просто надо очень любить своего отца, Лаэрта-Садовника, Лаэрта-Пирата; надо очень любить свой остров — склоны Нейона, Кораксов утес, источник Аретусы, Безымянную бухту и Форкинскую гавань; надо очень, очень любить живущих здесь людей, тех, кто создает и укрепляет твой маленький мир — а значит, ты уже любишь и седину в кудрях незнакомого тебе досель Ламаха-Тритона! любишь скрип досок его корабля, любишь взгляды мореходов, которые верят итакийскому басилею, отдаваясь под его покровительство! — это же так просто! любить, надо очень любить…
Одиссей вздрогнул.
Оказывается, слова явились раньше, чем он осознал их.
— …верен своей клятве! И да будут благосклонны боги к твоим парусам; а земной покровитель не оставит тебя!
Ухо у кормчего было проколото заранее. Серебряная защелка серьги-капли легко вошла в расступившуюся плоть, со щелчком встав на место.
— Попутного ветра и свежей воды! От имени своего отца, басилея Лаэрта, приветствую тебя, брат мой Ламах. Радуйся!
— Радуйся и ты, мой старший брат, Одиссей, сын богоравного Лаэрта! Клятва крепка. Попутного ветра и свежей воды нам обоим!
Ламах размахнулся и зашвырнул бронзовую статуэтку Старца Форкия далеко в воду. Команда загудела, послышались приветственные кличи. Мореходы знали смысл поступка кормчего: скорее бронза всплывет на поверхность, чем будет нарушена клятва.
Чайка ринулась за добычей, но опоздала.
Круги по воде.
Помню, тогда я широко, с облегчением улыбнулся кекрифалейцам. А в следующий миг увидел входящий в гавань корабль кормчего Фриниха — и знакомый треск на Миг заглушил для меня все другие звуки.
Палубный помост качнулся под ногами. Ко мне приближалась судьба под парусом, украшенным зеленой звездой.
АНТИСТРОФА-I
КОГДА БЫ НЕ ЕЛЕНА…
— Радуйся, молодой хозяин! А я тебе новость спешу-везу! Всем новостям новость, да!
Годы идут, а Коракс ничуть не меняется. Черней смолы (аж лоснится!), белозубый, все время скалится и без конца повторяет свое любимое «да». С новостями он первый: удача у эфиопа такая, что ли?
— Радуйся, Ворон! Давай, выкладывай! Опять кого-то женят?