Ахейский цикл (сборник)

Костры.

Впервые троянцы не втянулись с темнотой в город, заночевав в поле. Сон бежал от Одиссея; от его шатра вражеский лагерь был неразличим, вот рыжий и взобрался на вал. Там и присел: на корточки.

Смотреть на кусочек будущей победы.

Росток возвращения.

Издали доносились переливы свирелей, вскрики цевниц, молодецкое гиканье. Значит, раскрашенный фракиец оказался проворен: дошел. Веселись, крепкостенная Троя! Не бывать больше в чистом поле страшному Не-Ел-Сиська! Сегодня ахейцев потеснили, завтра вообще в море скинем — хвала богам, вразумили, как воевать надо!

Радуйтесь, троянцы... — Лаэрти-и-ид!

Вот тебе и раз! Кто ж это шастает на ночь глядя? Неужто няня Эвриклея с Итаки приплыла: звать ужинать? Нет, не няня.

Жаль.

...Они ведь сначала ко мне пришли. В разведку отправить. Ты, говорят, Диомед, храбрец из храбрецов. Куда как богоравен: и Феба в бегство обратил, и Киприду — копьем, и Эниалия — копьем, и самого Громовержца — тройным загибом, потому как копьем не достать... Иди, разведай. Тут я тебя, рыжий, в спутники и затребовал".

«У нас с тобой много общего». — Я отобрал у Диомеда булькающий кувшин; хлебнул, как и он, прямо из горлышка. Пролил, конечно. Ну и ладно.

«В смысле, что вместе под Троей дрались?»

«Нет. Все там дрались».

«Оба выжили?»

«Нет».

«Тогда в чем же?!»

«Мы оба собирались убить друг друга. И не убили. Вот это — наиредчайшая редкость в нашей богами хранимой Ахайе. Это сближает. Не находишь?..»

— ...не меня случаем ищете, богоравные?.

— Лаэртид!

— Ты зачем туда забрался?

— Давай, спускайся сюда! Носит его, преисполненного...

Делать нечего: спускаюсь. Куда ж деваться, если вон сколько вождей рыжего ищет. Тут другое интересно: что они по ту сторону рва забыли?

Ну, перебрался через ров. Подошел. А у Агамемнона лицо так и сияет:

— Храбрейший из нас, Диомед, сын Тидея, в разведку с собою тебя, Одиссей хитроумный, взять пожелал! Если, говорит, сопутник мой он, из огня мы горящего оба к вам возвратимся! Давайте, возвращайтесь!

Ох, взяла меня досада! Опять носатый вещать принялся... Хотя разведка — дело правильное. Человеческое. Герои в разведку не ходят: все больше напролом. Другое озадачило: не понравилось, как Диомед на будущего спутника глядел, с которым из огня да в полымя.

По-геройски глядел, синеглазый.

Искоса.

— Польщен доверием, — говорю. — Готов оправдать.

Жаль только, оружия с собой не взял...

— А это мы мигом! — радостно заявляет Аякс-Большой. — Эй, богоравные! скинемся!

Вот ведь, бычара, помешал отвертеться.... Разоблачаются наши богоравные. Суетятся. Нестор с сыном факелами светят, чтоб мне, значит, видно было — а я примеряю. Полегче беру: в легком бегать-ползать способнее. Зато шлему я порадовался! Нет худа без добра: Мерион-критянин мне сперва меч одолжил, а после шлем дает. На ухо шепчет:

— Дарю. Насовсем. Я давно тебе отдать хотел, да все случая не было. Деда это твоего шлем, Автолика.

Я прямо онемел! Знаменитая штука: слыхать слыхал, а видеть не приходилось. Кожа вытерлась, но еще крепкая. Кабаньи клыки поверх растопырились устрашающе: не подходи, хуже будет! Вспомнилось: склоны Парнаса, крик: «Кабан! Кабан!..» Ладно, проплыли.

Надеваю шлем, кошусь на Диомеда: смотрит. Как я с вала — на троянские костры. И в уши снова: «Каба-а-ан»

Их, аргосский клич.

...когда мы вместе удалялись от лагеря, из дальней рощи ветер принес удивительный, неправильный, невозможный в это время года аромат цветущего персика.

«Знаешь, дружище... Я ведь нутром чуял: зачем, ты потащил меня в эту дурацкую разведку...» «Знаю».

Берег Скамандра, обычно пологий, здесь выгибался какой-то немыслимой кручей. Чтобы почти сразу опасть склоном, удовлетворив гордыню, к рощице корявых олив. Трава посвистывала под ногами, обжигаясь о края подошв; от далеких костров ржали кони. Диомед шел медленно, отставал, более всего напоминая не лазутчика, а случайного прохожего. Тяжкая дума томила аргосца, вот и горбился.

Наконец Одиссей не выдержал.

Обогнал, нарочито хрустя стеблями, пошел впереди. Подставив острию синего взгляда спину: незащищенную, открытую. Будто ладонь для рукопожатия. Понятное дело, это было глупей глупого и опасней опасного, но пусть понимают другие.

Шаг.

Шаг-декат [198] .

Шаг-гекатост [199] .

В безумии поступка крылась тишина и молчание ребенка, в последние дни капризного до умопомрачения. Так надо. После вчерашнего боя, когда Диомед, сын Тидея-Нечестивца, сражал богов и обменивался дарами с врагом: так надо. Он не ударит. Не сможет.

198

Декат— десятый.

199

Гекатост— сотый.

Звезды путались в ледяной росе.

— Я не могу, — мрачно сказал Диомед, обгоняя рыжего и останавливаясь.

Одиссей ждал.

— Я не могу бить в спину. Так было бы лучше, но я не могу. Погоди, дай мне убить тебя по-настоящему.

Короткий, обоюдоострый нож впитал свет луны, выглянувшей на миг. Сверкнул желтой уверенностью: по-настоящему я обязательно смогу. Один на один, лицом к лицу: обязательно.

— Ты предатель. — Одиссей даже не прикоснулся к своему мечу, полученному от щедрого критянина. Слова били беспощаднее. Наповал. Оплеуха порой надежней удара кулаком.

...Бей рабов!

Диомед задохнулся. Отступил на шаг — сто первый, решающий:

— Я? Ты говоришь это мне?!

— Я говорю это тебе. Ты — герой. Ты — раб собственной чести [200] , и значит, предатель.

Даже в скудном мерцании звезд было видно: кровь бросилась аргосцу в лицо. Став похожим на эфиопа, Диомед поднял нож. В ушах, мороча, загремел водопад реки, низвергающейся с обрыва: прыгни — сгинешь.

Озарение: река — это его, Диомедов, гонг, панцирь и ребенок.

200

Честь — (греч. «тимэ»). Многосмысловое слово; на русский язык зачастую переводится как «царство» или «удел». Отсюда очень близко: «участь». Зевс, Посейдон и Аид разделили в свое время мир не на три части — буквально «на три чести». Микенский ванакт Агамемнон по положению «честнее» прочих, поэтому он — вождь вождей. Обесчеститься — потерять место, занимаемое в структуре мироздания.

Вниз головой с обрыва.

— Нет, рыжий. Не дождешься. Сперва я скажу тебе все. Это ты подбил нерешительных и уговорил сомневающихся. Это ты лизал зад Семье, разоряясь на всех площадях. Это ты ездил в посольство, сделав войну неизбежной; это ты вовлек Не-Вскормленного-Грудью в его кровавые игры, помешав мне убить чудовище еще там, на скиросском пляже.

— Знаешь, ты все-таки герой, — устало бросил Одиссей. — Сперва говоришь, а потом бьешь. Если силы останутся.

— Заткнись! Ты подставил несчастного эвбейца! Ты рассорил Агамемнона с малышом, и теперь троянцы не боятся выходить... да что там выходить! — они не боятся ночевать в поле, без защиты стен! И последнее: во время поединка я видел лук в твоих руках. Если бы не выстрелил ликиец, выстрелил бы ты! В кого? В Париса — или в Менелая?!