Ахиллесово сердце

лишь спасенные – ваши.

Голым сердцем дрожишь,

город в страшной ладони пустыни.

Мой Ташкент, моя жизнь,

чем мне стать, чтобы боль отпустила?

Я читаю тебе

в сумасшедшей печали.

Я читаю Беде,

чтоб хоть чуть полегчало.

Разве знал я в тот год,

треугольная груша Ташкента,

что меня трясанет

грушевидным твоим эпицентром!

Как шатает наш дом.

(как ты? цела ли? не поцарапало? пытаюсь

дозвониться... тщетно...)

Зарифмую потом.

Помогите Ташкенту!

Инженер – помогите. 

Женщина – помогите. 

Понежней помогите – 

город на динамите.

Мэры, звезды, студенты,

липы, возчицы хлеба,

дышат в общее небо.

Не будите Ташкента.

Как далось это необыкновенно недешево.

Нету крыш. Только небо.

Нету крыши надежнее.

Мы – мужчины, Ташкент. 

Нам привычны ушибы. 

Станешь ты белоснежней легенд. 

Помогавшим – спасибо. 

Помогают Ташкенту 

от Тайшета и до Сестрорецка

(Москва построит 230 000 кв. м., Беларусь – 25 тыс., Грузия – 

22 тыс. Тысячи детей приняли другие республики...)

лесом, силой, цементом, 

ну а главное – сердцем! 

И латышская мама 

над ташкентским склоняется шкетом. 

Манит Нида каймами... 

И как буквы Анкеты 

в нашу ночь зажжены 

абажуры ташкентских палаток... 

Будет полный порядок. 

Спи, Ташкент. 

Ты любимый ребенок страны.

(Ну, а вы вне Беды?

Погодите

закусывать кетой.

Будьте так же чисты.

Помогите Ташкенту.

Ах, Клубок Литтарантулов,

не устали делить монументы?

Напишите талантливо.

Помогите Ташкенту.)

...Кукла под сапогами.

Помогите Ташкенту,

как он вам помогает

стать собой.

Он – Анкета.

Ташкент. Май 1966

Зов озера

Памяти

жертв фашизма

Певзнер 1903, Сергеев 1934, Лебедев 1916, Бирман 1938, Бирман 1941, Дробот 1907...

Наши кеды как приморозило.

Тишина.

Гетто в озере. Гетто в озере.

Три гектара живого дна.

Гражданин в пиджачке гороховом

зазывает на славный клев,

только кровь

на крючке его крохотном,

кровь!

«Не могу, – говорит Володька, –

а по рылу – могу,

это вроде как

не укладывается в мозгу!

Я живою водой умоюсь,

может, чью-то жизнь расплещу.

Может, Машеньку или Мойшу

я размазываю по лицу.

Ты не трожь воды плоскодонкой,

уважаемый инвалид,

ты пощупай ее ладонью –

болит!

Может, так же не чьи-то давние,

а ладони моей жены,

плечи, волосы, ожидание

будут кем-то растворены?

А базарами колоссальными

барабанит жабрами в жесть

то, что было теплом, глазами,

на колени любило сесть...»

«Не могу, – говорит Володька, –

лишь зажмурюсь –

в чугунных ночах,

точно рыбы на сковородках,

пляшут женщины и кричат!»

Третью ночь как Костров пьет.

И ночами зовет с обрыва.

И к нему

Является

Рыба

Чудо-юдо озерных вод!

«Рыба,