Ахматова в моем зеркале
Шрифт:
Глубокоуважаемый Иосиф Виссарионович!
Вправе ли я просить Вас о снисхождении к моему несчастью.
6 ноября 1949 г. в Ленинграде был арестован мой сын, Лев Николаевич Гумилев, кандидат исторических наук. Сейчас он находится в Москве (в Лефортове).
Я уже стара и больна, и я не могу пережить разлуку с единственным сыном.
Умоляю Вас о возвращении моего сына. Моей лучшей мечтой было увидеть его работающим во славу советской науки.
Служение Родине для него, как
Но ни одно слово из этого смешного послания не дало желаемого результата. Лев провел за решеткой долгих семь лет [1] . Мои же стихи того времени оградили меня от ареста, а постоянный психологический стресс наградил инфарктом. Что ж, я за все заплатила дорогой ценой. «И разве я не выпила цикуту, // Так почему же я не умерла // Как следует – в ту самую минуту?» [2] Я научилась защищаться не голосом, но молчанием.
1
Лев Гумилев вышел из тюрьмы в мае 1956 года, через три года после смерти Сталина.
2
А. Ахматова. Северные элегии. Седьмая элегия (1958 г.).
Другая Анна: Насколько я знаю, между вами и остальным миром всегда была некая дистанция. Хотя так обычно и бывает: все мы производим обманчивое впечатление и оттого становимся вдвойне чужими друг другу. Но я не понимаю, как даже очень близкие вам люди представляют вас холодным и замкнутым человеком. Женщину, чувствовавшую ответственность не только за судьбу собственного сына, но и за судьбы своей страны.
Анна: Всю свою жизнь я носила терновый венец… Видите ли, судьба наградила меня несчастным даром при жизни распознавать правду, а это неизбежно делает человека одиноким. В ваше время, другая Анна, никому не избежать критики. Даже покойникам. А это значит, что можно утверждать с легкостью все, что только заблагорассудится.
Другая Анна: Ваша жизнь должна была состоять только из юбилеев.
Анна: Так оно и было. Но не только из юбилеев, а и из удивительных совпадений. Вам, конечно, известно, что в детстве я жила в Царском Селе на улице Широкой, которую затем переименовали в улицу Ленина. Улица, где стоял последний в моей жизни дом, называлась улицей Ленина, бывшая Широкая. Одно из цепи бесконечных совпадений в моей жизни.
Иногда Анна казалась в зеркале огромной, прямой и недвижной, точно статуя. Когда она поворачивала голову, вглядываясь куда-то вдаль, ее профиль выглядел особенно суровым. Вся ее фигура при этом дышала покоем древнегреческой статуи. Возможно, из-за того, что ее бабушка была наполовину гречанкой.
Обычно она носила белую испанскую шаль, ту самую, которую значительно позже я увидела в Царскосельском музее, и длинное темное платье.
Зачастую, когда я разговаривала с Анной, к горлу подступал комок, на глаза наворачивались слезы и слова вылетали с трудом:
«После того, как вы подарили мне это нежданное-негаданное счастье, явившись в зеркале, мною овладело необоримое желание побывать в местах, где вы жили, пройтись по тем же улицам. Я непременно исполню его в самом скором времени, несмотря на все изменения, скрывшие под обманчивой вуалью вашу измученную страну. Страну бесконечных
метаморфоз. Ваша эпоха была, пожалуй, самым взрывным отрезком истории. Могу я рассчитывать на ваше участие в задуманном мною путешествии?»«Я буду рядом с вами столько, сколько буду нужна», – ответила Анна.
Однажды утром, выходя из дома, я остановилась у почтового ящика. Открыв его, я нашла письмо в сером конверте без имени отправителя, и мне почему-то показалось, что письмо от нее, от моей любимой Анны. Не открывая, я быстро сунула его в сумку, желая растянуть ожидание.
Вернувшись домой, я бросилась к зеркалу. Анна была там, на этот раз она сидела за письменным столом. Я показала ей конверт.
«Насколько я знаю, Анна, вы не любили переписываться».
Она подняла глаза и посмотрела на меня через толстые стекла очков. Ее седые волосы были собраны в пучок. Анна выглядела значительно старше меня, скорее ровесницей моей матери.
«Это не совсем так, – она чуть раздвинула сухие губы. – Если бы сохранились все мои письма, вы бы увидели, что их не так мало. Многие письма уничтожены, большинство из них я уничтожила сама. Например, мою переписку с Гумилевым».
Вдруг она изменилась. При воспоминании о первом муже глаза ее заблестели. Передо мной сидела совсем молоденькая девушка: любовь Гумилева, точно морской ветерок, освежила ее облик и стерла следы времени.
«Коля… он поджидал меня везде и повсюду: в библиотеке, на улице, в театре… Мы вместе решили уничтожить нашу переписку. Уже и не помню, что мы писали друг другу… Наверное, объяснялись в любви…»
Она поправила очки. Девушка исчезла. Взгляд снова стал задумчивым: обычно так смотрят усталые от времени люди.
«Кое-какие письма я попросила друзей вернуть мне и уничтожила сама. Некоторые опять же разорвали в клочки ревнивые жены…»
В глазах Анны блеснула озорная искорка и тут же погасла.
«На письма читателей я обычно не отвечала. Но не из-за равнодушия, а только чтобы их уберечь. Ну да ладно… Кое-какие все же письма остались…»
«А почему вы написали мне?» – я вернулась к первоначальному вопросу.
«Письмо писала не я. Этот конверт не от меня. Возможно, вас ждет сюрприз…»
Ее слова заставили меня вздрогнуть. Я аккуратно вскрыла конверт ножом и прочла длинный ряд фраз из своей последней книги. Вырванных фраз было около двадцати: они уложились под общим заголовком «Поздние мысли». Анонимное письмо с отрывками из моих «Поздних любовей». Понятия не имею, кто мог мне послать такое письмо. Поздние любови и поздние загадки…
«Женщины как мы, Анна, обречены на вечные загадки».
Анна улыбнулась мне.
«Сожгите письмо! – вдруг сказала она. – Я за свою жизнь сожгла тысячи конвертов: это священнодействие прекрасное и мучительное. Но вам станет значительно легче».
Но я уже мяла конверт в руках.
«Мне так спокойно, так тепло с вами, Анна. Я хочу тоже что-то сделать для вас. Что-то другое, нежели написать очередную книгу о вашей жизни и поэзии. Можете оставаться у меня, сколько захотите. А если сможете покинуть зеркало, то давайте поедем на мой любимый остров. Как две близкие подруги. Поплаваем в синих водах Саронического залива. Вы знали, что воды здесь вовсе не серые, как воды вашего Балтийского моря?»
«Я никогда не видела вашего моря, но синий цвет всю жизнь ношу в душе. У меня ведь прабабушка из Севастополя… ну да вы всё и так знаете из моих биографий».
«Поплаваем в теплом море: две женщины, так любившие земные радости».
И радостно продолжила.
«Трудные времена, когда вы жили в тревожном ожидании и страхе, прошли, но никогда не знаешь…» – горячо продолжила я.
«Да, это так. Люди, сражающиеся за торжество правды, всегда на мушке».
«Сегодня все по-другому. Все-таки какая ни есть, но свобода…»