Академия тишины

Жаль, но за мальчика я уже никак не сойду. Брюки Джеймса оказались совершенно неудобными, тесными в бёдрах и болтающимися на талии, а еще слишком длинными, пришлось подворачивать. Рубашка тоже давила в груди. Вот же тощий глист! Зато жилет оказался подходящим, явно больше, чем нужно, но удобным.

Пару слов Габриэлю написать оказалось сложнее, чем все сочинения и конспекты Академии. Наконец, я сдалась, перечеркала все дурацкие пафосные «прости», «забудь», «люблю» и нацарапала просто «спасибо за всё».

— Джей… — братец подошёл ближе, ухватил меня за плечи. — Что произошло? Куда ты собралась? Я так долго тебя не видел, без тебя оказалось ужасно паршиво. Я уже реально жалел об этом отдельном теле — если бы я был с тобой, вместе мы бы точно раньше оттуда выбрались. Слушай, если он тебя обидел, я правда его прибью… какой он мне брат, так, без году неделя, а тебя я всю жизнь знаю и…

В глазах защипало.

— Лучше бы он меня обидел. Нет, он ни в чем не виноват, даже не смей в чем-то его обвинять, это я сама, всё сама, Джейси… мне надо проветриться, правда. Хватит с меня этого всего. И… не говори ему ничего, пожалуйста. Просто письмо передай.

— Снова самобичевание? Брось, сестрёнка, если бы какая-нибудь прожжённая леди лет на двадцать старше взяла бы меня в оборот, я бы тоже не устоял. Ты не виновата, а Габ… он, конечно, зануда и вообще не от мира сего, но… ну, он правда тебя любит, хоть и не знаю, за что! Шучу я, шучу… Он всё это время тебя ждал, и искал, и как только Анна сказала, что ей кажется, что она знает, где тебя найти, чуть с ума не сошёл. Он и к отцу твоему ездил, представляешь? Габ это переживёт и простит, мало ли что он там тебе наговорил из каких-то своих идиотских соображений. Он всё тебе простит, хотя, может, виду и не подаст, ну у него характер такой паршивый, плюс папаша с леди Маргаритой и их вечный трындёж о морали, благоразумии и манерах. Слышишь меня? Ты нужна Габу. Тем более после…

— Кончай болтать, — слушать его было тошно. — Денег дай.

— Ну, куда ты? — тоскливо произнес Джеймс, забирая у меня свернутый журавликом бумажный лист и протягивая монеты в бархатном мешочке.

— Подальше от себя, — сказала я и вышла из комнаты.

Глава 71

Хотя по Таролу я проезжала не раз, видеть столицу из окна экипажа оказалось чем-то совершенно иным, чем своими глазами, ступая собственными же ногами по бесчисленным людным улочкам и проулкам. Никто не обращал внимания на рыжую заморенную девчонку в одежде с чужого плеча, а если и косились, то неприязненно, как на бродяжку, потенциальную воровку тяжёлых кожаных кошельков зажиточных столичных жителей.

Недовольные взгляды ничуть не пугали. Удивительным образом я чувствовала пьянящую свободу, восхитительную пустоту внутри и странное ощущение того, что у меня была какая-то значимая цель оказаться именно сейчас именно в Тароле, а не в одном из других, менее сумбурных и шумных городов нашей страны.

Сказать по правде, к этой свободе и самостоятельности в полной мере готова я не была. До поступления в Академию я жила с заботливым, всячески опекающим меня отцом, который хотя и пытался — довольно безуспешно — держать единственную дочку в строгости, всё равно решал за меня большинство бытовых да и вообще всяких разных других жизненных задач, давая мне возможность учиться в школе, периодически читать глупые любовные книжки, с утра до вечера носиться с мальчишками по улицам и лесам и в целом бездельничать гораздо больше, чем обычно дозволялось работящим хуторским ребятам. Поступив в Академию, я опять-таки о хлебе насущном не заботилась. И вот теперь первый раз в жизни оказалась лицом к лицу с необходимостью самой найти себе еду и крышу над головой. Не стоило забывать и о внешнем виде, мягко говоря, оставлявшем желать лучшего: длинные волосы нуждались в ежедневном тщательном уходе, не говоря уж об элементарно чистых руках и лице, мужская одежда после долгой дороги из Торона выглядела явно не лучшим образом. В гостинице, где я наконец-то обосновалась на пару дней, на меня поглядывали подозрительно и неодобрительно. Не знаю, что в итоге заставило круглощёкую дородную хозяйку сменить гнев на милость и пустить меня в свою по-домашнему уютную обитель: то ли здоровое желание заработать, деньги-то у «бродяжки» были, то ли жалость к моему истощенному состоянию. По крайне мере она настойчиво призывала меня присоединиться к гостиничным завтраку, обеду и ужину, подсовывала мне то пирожки, то фрукты, даже намекала, что вечером остаётся много еды, которой она может поделиться со мной безвозмездно, так что я не знала, как уже спрятаться от этой доброй женщины, смеяться мне или плакать.

Впрочем, вру. Знала, конечно.

Наверное, за несколько дней в столице я сполна наревелась за все предыдущие девятнадцать лет и на все будущие годы тоже. Не очень-то я раньше злоупотребляла этим делом, но вот теперь был шанс наверстать. Особенно, если вспомнить — во всех деталях и подробностях — выражение лица Габриэля, когда он говорил мне это своё "прощай, Джейма". Уверенно так говорил, искренне. То чувство потом, когда шаг за шагом мы становились всё ближе и ближе, максимально близко, как дозволено богами людям. Когда я почти физически чувствовала, что все эти его красивые, но довольно нежизнеспособные устои ломаются, точно хрупкий, построенный из тончайших деревянных лучин игрушечный дворец. Может быть, он и злился на меня, и ревновал, и действительно хотел всё закончить и забыть, больше не испытывать это состояние постоянной болезненной тревоги по моему поводу, но он ничего не мог поделать не только со мной — с самим собой. Габриэля тянуло ко мне так же, как и меня к нему, то ли потому, что мы были такими разными, то ли назло всем внешним обстоятельствам. Может быть, именно я смогла всё-таки бесцеремонно вытащить на свет его скрытую от себя самого обострённую чувственность. Скрытую потому, что она делала его уязвимым, ранимым. Я сделала его уязвимым.

Чем больше Габ сопротивлялся — тем больше тянуло. Чем больше отстранялся от меня, тем ближе оказывался. И, вероятно, сейчас, когда прошло время, и сознание вернуло потерянный на несколько часов контроль, ему было ничуть не лучше, чем мне. Прав был Джеймс — надо было просто поговорить. Всё, что нас разделяло, никуда не делось, но теперь было припорошено такими восхитительными стыдными и сладкими воспоминаниями, что становилось ещё больней.

Я злилась и на себя, и на Габриэля, хотя он действительно был совершенно ни в чём не виноват, злилась за то, что эти полгода, выпавшие из моей жизни, были в его, наполненные невесть какими событиями и встречами. Эти полгода, вероятно, непреодолимо разделили наши жизни, наравне с историей с сэром Джордасом, и моя попытка что-то вернуть, сшить воедино два несводимых берега была заранее обречена на провал. Наверняка, именно это Габриэль и попытался бы до меня донести, если бы я дала ему слово. А я не дала. Зато предоставила ему ещё один шанс рассердиться на саму себя хорошенько и не чувствовать себя виноватым за то, что он вроде как оставил обесчещенную им девицу на произвол судьбы. Нет, как я уже говорила, отношения из чувства долга были точно не для нас, не нужен мне был брак из идейных соображений. Пусть девичьей чести у Джеймы Ласки уже и не осталось, зато была магия.

Не пропаду.

И всё-таки глупые девичьи рыдания в подушку оказались совсем не лишними. Благо, на подушках в гостинице миссис Крайи не экономили.

Вместе с выплаканной солёной горечью что-то внутри меня приходило в равновесие, обретало пусть и относительный, но покой. Давно я не находилась в таком свободном, спасительном одиночестве, то есть, по большому счёту — вообще никогда не находилась. И хотя оно было не то что бы правильным, и нужно было принимать решения, рано или поздно возвращаться к людям, которые ждали меня, как минимум, к отцу и Джейси, да и жить вот так на чужие деньги представлялось мне очень неудобным, окончательно запутавшись в себе, я нуждалась в этой передышке.

А кроме того, имелась еще одна причина моего появления в Тароле, та самая причина, которую я вспомнила далеко не сразу. Примерно через пять дней своей добровольной ссылки я спустилась вниз к завтраку — хозяйка накрывала стол примерно для пятнадцати постояльцев — и поразилась произошедшим с холлом и столовой переменам. Обычные серые скатерти сменились белоснежными, а в вазах, несмотря на подступившую вплотную осень, появились странные цветочные композиции из белых и тёмно- синих цветов.

Тёмно- синий — цвет траура, белый — обновления и начала новой жизни.

— Что произошло? — поинтересовалась я, а достопочтенная миссис Крайя изумленно приподняла брови:

— Так двадцать четвёртое августа, коронация, мисс Джейма! Принцу Асверусу исполняется двенадцать лет. Конечно, до совершеннолетия править фактически будет лорд-регент и Её Величество, тем не менее, официально церемония пройдёт сегодня, то, что будет через шесть лет — всего лишь формальность. Как же вы так не знали?!

— Долгое время жила… в глуши, — пробормотала я и медленно пошла наверх.

— А завтрак? — окликнула меня заботливая хозяйка, но я только махнула рукой.

Уже сегодня… Как-то неожиданно всё вышло. Я оказалась не готова, решительно не готова, но выбора никакого не было. Демоны, я даже одежду нормальную не купила, деньги экономила, да и готовые платья из магазинчика напротив отчего-то болтались на мне, как на пугале, так что я ограничилась опять же мужскими рубашкой и брюками, удобными и немаркими. Думала, будет время всё осмыслить, подготовиться, встретиться и поговорить как минимум с адьютом…