Академия

– Товарищи! – громко обратился он к толпе. – Товарищи трудящиеся и односельчане! Сегодня мы сможем наконец распроститься с нашим проклятым прошлым. Поп, отец Федор, – это последний пережиток прошлого и враг трудового народа в нашем селе, и вам дано право самим судить его. Сейчас он предстанет перед вами, чтобы дать вам признания в своей позорной вредительской деятельности.

Речь председателя не была встречена ни одобрительными криками, ни аплодисментами. Народ молчал с унылой покорностью. Тогда председатель, махнув рукой, крикнул красноармейцам:

– Ну чего, открывайте, выводить будем!

Красноармейцы стали прикладами сбивать доски, которыми, видно, для пущей надежности, была заколочена дверь церкви.

Доски с треском рухнули на землю, в распахнувшуюся дверь первым торжественно вошел председатель, а за ним еще несколько его сподвижников.

Народ терпеливо, все с тем же унынием и покорностью ждал, что будет дальше.

«Да что же это, Господи! – шептала про себя Марьяна. – Господи, не дай совершиться злу! Спаси! Сохрани! Помоги, Господи!»

Через несколько мгновений на крыльце церкви, перед народом вновь появился председатель. Только вид у него теперь был явно растерянный.

Толпа молча взирала на него, а он только беззвучно шевелил губами, словно внезапно лишился речи. А потом вдруг выкрикнул хриплым голосом:

– Нет его там! Куда дели? Куда увели, куда спрятали, спрашиваю, гады?! Да за пособничество врагу народа, знаете, что будет?! Всех, всех под расстрел подведу!

Вся его важность, все недавнее радостное возбуждение куда-то улетучились.

Красноармейцы тоже были растеряны.

А вся толпа вдруг, как один человек, бухнулась на колени.

– Чудо! – раздался чей-то одинокий возглас. – Истинное чудо явил нам Господь!

– Чудо! Чудо! – прокатилось над толпой.

И верно – как мог человек исчезнуть из накрепко запертой и охраняемой церкви? Теперь уже никто не сомневался – без чуда, перед которым оказались бессильны и власть, и красноармейцы с их винтовками, тут не обошлось.

– Чудо, Господи! – прошептала Марьяна, уже совершенно безбоязненно доставая из-под фартука икону. С удивлением она увидела, что и у многих других односельчан, откуда ни возьмись, в руках появились иконы.

– Черт бы вас всех побрал! Темный народ! – только и пробормотал, сплюнув с досады, председатель. Он понимал, что исчезновение священника, не сулит ему лично ничего хорошего – ответ придется держать перед органами, а там церемониться не будут. С торопливой озабоченностью он покинул крыльцо церкви. За ним потянулись и его помощники.

Люди даже не обратили внимания на столь стремительное бегство начальства. Все по-прежнему стояли на коленях и молились.

Глава четвертая

«Это было чудо. Конечно же, это было чудо», – размышлял Варфоломей, вновь и вновь перебирая в памяти все, что произошло с ним на злополучной рыбалке.

Болезнь его то наступала, то отступала, подобно морской волне, накатывающей на берег. И если продолжить это сравнение, тяжелая простуда, подхваченная Варфоломеем, похоже, угрожала обернуться не мирным прибоем, а штормовой волной, грозившей унести его туда, откуда уже нет возврата.

Приходя в себя, Варфоломей бессильно валялся в постели, обливаясь отвратительным, липким потом. Потом болезнь вновь обрушивалась на него высокой температурой и забытьем, и бредом. Тогда-то к нему вновь приходил недавний странный знакомец, опять садился с краю кровати и печально смотрел на мучавшегося в беспамятстве Варфоломея. Его появление было абсолютно бесшумным, но Варфоломей всякий раз ощущал его каким-то особенным внутренним чувством. Необъяснимо отчего, но этот человек вызывал в душе Варфоломея какую-то непонятную тоску. Такую тоску вроде бы без всяких причин испытывает человек, видя стаю улетающих журавлей поздней осенью.

Елизавета Григорьевна, мать новоявленного Шерлока Холмса, почувствовав неладное своим материнским сердцем, явилась к сыну совершенно неожиданно с шумом, причитаниями и громкими нотациями по поводу запущенности квартиры. Но главное – с банкой наваристого куриного бульона и паровыми котлетками.

Варфоломей был у нее единственным ребенком и, по мнению женщины, вечно хвалившейся умением организовать и распланировать собственную жизнь, а потому постоянно ставившую себя в пример, ребенком совершенно неудачным.

Хотя, сказать по правде, и сама Елизавета Григорьевна звезд с неба не хватала. Однако тому были объективные причины. Дочь врага народа, она не могла получить высшее образование, путь в ВУЗ был ей закрыт. Тем не менее все, что было в ее силах, дабы выбиться в люди, она совершила. Еще совсем молоденькой девушкой вдвоем с матерью, чудом избежавшей репрессий после ареста отца, поселилась она в маленьком, неприметном городишке, одном из тех которые, подобно малым крупицам мозаики, украшают карту нашей Родины. Вероятно, уж совсем крохотной крупинкой был этот городок, потому что, кроме фабрики, выпускавшей спички, ничего примечательного здесь не было. Идти на фабрику Лизочке не хотелось. Вот и выбрала она по тем временам вовсе не престижную профессию – стала парикмахером, пройдя, как полагается, все ступени от ученицы до дамского мастера.

Судьба порой нежданно-негаданно преподносит нам сюрпризы. Кто бы мог предположить, что девочка обладает настоящим парикмахерским талантом. Как говорится в таких случаях, она была парикмахером от бога. Очень скоро у Лизы появилась своя постоянная клиентура, сначала небольшая, но потом все больше и больше жен местной номенклатуры стали посещать парикмахерскую, где работала Лиза. Очень скоро из робкой, запуганной девушки, таившей темное пятно в биографии, Лиза превратилась в уверенную, знающую себе цену молодую женщину, знакомства с которой искали многие.

Да и поворот в личной жизни не заставил себя долго ждать. Сын одной из постоянных Лизиных клиенток, заходя за мамашей в салон, как теперь стали называть некогда весьма скромную парикмахерскую, проявил явный интерес к молодой парикмахерше. Подружки шептали: семья состоятельная, смотри, не упусти парня. Она и не упустила. Только отношения их пошли совсем не по тому пути, на который по наивности своей рассчитывала юная провинциалка. Любить-то он, может, и любил молоденькую парикмахершу – а Лиза, надо сказать, была тогда чудо как хороша: черные, как смоль, волосы тяжело ниспадали на плечи, изогнутые словно бы в немом вопросе черные брови, да припухлые губы кого угодно могли свести с ума. Однако для молодого человека с видами на серьезную карьеру жена, в анкете которой значилось, что она – дочь осужденного врага народа, не очень годилась. Одним словом, роман их закончился и осталась потенциальная невеста без жениха, но зато с будущим сыночком Варфоломеем в проекте.

Мать Лизы, хоть и простая была женщина, но не робкого десятка. Она сама явилась в семью будущего Варфоломеева папаши и весьма энергично объяснила, что «моральное разложение», о котором она не преминет сообщить куда следует, никак не украсит биографию незадачливого жениха. И тут судьба совершила неожиданный кульбит. В оформлении брака было отказано наотрез, но в качестве, так сказать, компенсации папаша жениха, человек, видно, порядочный, подарил Лизе комнату на Малой Охте в Питере (какими путями он в те времена это сумел проделать, так и осталось тайной) и помог переехать, да и устроиться помог. Злые языки, правда, утверждали, что заботился он не столько о Лизе, сколько о том, чтобы убрать ее с глаз долой, от греха подальше. Уже много позднее, став солидной и уверенной в себе дамой, Елизавета Григорьевна любила повторять: «Не было бы счастья, да несчастье помогло». Так и стал Варфоломей с момента своего рождения обитателем города на Неве. Сама Елизавета Григорьевна работала не за страх, а за совесть, трудилась буквально с утра до ночи, но зато сумела обрести материальное благополучие. Все это и давало ей право не без оснований ставить свою жизнь в пример сыну и не скупиться на практические рекомендации, которые должны были осчастливить Варфоломея.